Погост был хоть и старым, но относительно небольшим. Народу в поселке проживало все меньше и меньше, а возить издалека – из того же Подольска или Климовска – особой нужды пока не было. Там и свои собственные кладбища с успехом расширяли территории. Но самое главное, почему пришли к такому решению, заключалось в том, что в этом поселке действительно было безлюдно. А значит, и лишних глаз да ушей поменьше. Не хотел Алексей Грызлов афишировать похороны данного братка, поскольку оказался он ну просто полнейшим мудаком. И не с молитвой попа и с оркестром хоронить его следовало, а закопать на каком-нибудь заброшенном пустыре, чтоб и память о нем тут же исчезла. Но… братва бы этого не поняла. А закон приходилось чтить, потому что его и без того постоянно нарушали. Отморозкам, этим молодым волкам, только покажи свою слабость или что тебя пробуют уже и в грош не ставить, как сразу и съедят…
Вот и приехали щербинские, и с попом об отпевании договорились. И все бы слава богу, да погода подвела, хоть отменяй возвышенное мероприятие…
То, что оказалось для щербинской братвы почти непроходимым препятствием, стало для полковника Кондратьева лучшим вариантом из всех, какие только можно было придумать. Не случись такой метели, впору было бы самому всю ночь сугробы нагребать, чтобы потом их же и убирать с пути похоронной процессии.
Несколько человек из щербинских подскочили к прикладбищенской церкви на вездеходе, чтобы посмотреть, на что можно рассчитывать. И оказалось, что никакой беды вовсе и нет, а наоборот, дела складываются как нельзя лучше. Узнав, что в поселке уже несколько дней лежат покойники в ожидании неизвестно чего, власти Подольского района распорядились немедленно произвести расчистку пути. А для этого кинули взвод солдатиков из охраны учебного аэродрома «Кузнечики» и сельских механизаторов, которым все равно зимой не хрен чем себя занять. Технику пригнали – и давай!
К обеду дорогу расчистили, нагребли на обочины высокие сугробы, а на самом погосте еще спозаранку местные работяги жгли костры, оттаивая землю и рубя ее ломами и заступами. Дело спорилось. Да и местный священник назначил панихиду по усопшим на четырнадцать тридцать. Чтоб завершить все, значит, при свете дня.
Услышав от своих, что власти почему-то решили помочь трудящемуся населению, Леха Грызлов забеспокоился было и решил приехать, чтоб проверить на месте самому. Приехал, посмотрел, как шустро пашут солдатики, даже угостил сигаретами. Те были просто счастливы. А когда Синий оставил им еще и тройку бутылей, благодарности, казалось, не было предела. Обошел Синий и местных забулдыг, долбающих мерзлую землю. Ну с этих-то что взять! В церковь заглянул, предварительно перекрестив лоб. Хоть и не верил он ни в какого Бога, однако, по старой присказке, старался без крайней нужды не портить с Всевышним отношений. Есть – нет, кому что доподлинно известно?…
Оставил двоих своих братков, чтоб те разобрались с местной чайной, в которой предполагалось устроить небольшие, но вполне дружеские поминки, как того требует обычай. Родственников-то у Карася никаких не было, значит, по всему выходило, что братва и является его семьей. А в семье должен чувствоваться всегда твердый порядок. Что бы ни произошло. Ну и еще должны были те двое проследить за порядком на похоронах. Чтоб не дай бог чего… С этим Синий и уехал. А вернуться он предполагал, когда подойдет катафалк с гробом. Перед началом панихиды. О чем и предупредил священника. Без него, мол, не начинать. Заодно крупную сумму в долларах на вечный ремонт храма отстегнул. Все на свете имеет свою цену…
В общем, успокоился Синий и умчался снова по своим делам. Моложавый отец Владимир подношение, естественно, принял, перекрестил дарителя во имя церкви, ибо, по словам Спасителя, «просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам…».
Но, проводив взглядом уехавшего спешно человека с синими наколками на пальцах, пошел он в свой небольшой домик из красного кирпича, к которому была пробита дорожка в снегу, больше похожая на глубокую траншею, и там, зайдя в сени и оббив снег с больших черных валенок, сообщил ожидавшему его полковнику Кондратьеву, что Синий, о коем было говорено, недавно явился собственной персоной и отдал распоряжение о панихиде в личном своем присутствии и так далее и тому подобное.
Наверное, сравнительно молодому священнику была не очень по душе его роль в данной, довольно сложной, ситуации, но перед мысленным взором его еще двигались подсиненные пальцы, «отстегивающие на храм», а в голове смиренной молитвой самопроизвольно звучали слова апостола Павла: «Кто крал, вперед не кради, а лучше трудись, делая своими руками полезное, чтоб было из чего уделять нуждающемуся…»
Он надеялся, что милицейскому полковнику, находящемуся здесь в обычной гражданской одежде, будут понятны мотивы, по которым священник вынужден иной раз противоречить собственным убеждениям.
Полковник понял, но не преминул предупредить:
– Смотрите, батюшка, чтоб у вас тут накладки не получилось. И, главное, не бойтесь, все под контролем…
Грызлов был уверен, что необходимое сделано правильно, и не торопился. Как говорится, без хозяина все равно не начнут. А хозяином показать себя следовало бы. Он поэтому и не в джипе отправился, в котором днем мотался в Сергеевское, опасаясь ненароком застрять в снежных заносах, а пересел в бывший силинский, а теперь принадлежащий ему по праву «мерседес» с пропуском-флажком Государственной думы. При всей своей приверженности старому «закону» ощущал иногда желание Леха Грызлов приподняться над серой обыденностью, вознестись маленько в фантазиях. Представительский «мерседес» с баром и телевизором и широким задним сиденьем, на котором так удобно шпарить телок любого размера, являл все признаки жизненного успеха.
На повороте от поселка к церкви и раскинувшемуся за ней погосту грызловский «мерс» встретили на джипе двое братков, которых он оставил тут еще утром. Сообщили, что проблем нет. Карась на подходе, а сельские уже привезли в церковь бабку старую и какого-то ветерана. Поп собирался отпевать всех разом.
Грызлов усмехнулся: уж Карасю-то, подумал, все равно, в какой компании отправляться в последнюю свою дорогу, может, даже и лучше среди этих. У бабки-то какие грехи? Тем более – у ветерана. Вот и к Карасю – там! – меньше вопросов будет, а то начнется… что делал, да кого мочил… не оправдаешься…
Синий резко мотнул головой, отгоняя неожиданно навалившуюся дурь. Спросил только:
– А почему у вас задержка?
– Да не, все в норме, мы ж на связи. Пробки в городе.
– Ну поехали, – успокоился Синий и поднял боковое стекло. – Трогай, Витек, – сказал водителю.
На расчищенной площадке возле церковной ограды стоял старенький ритуальный ПАЗ с черной полосой по обоим бортам. Внутри были люди.
– Это кто? – строго спросил Синий, выходя из машины, у догнавших его охранников.
– Проверили, – успокоили братки, – они из подольского военкомата. Оркестр. Будут ветерана провожать.
– Я спросил, – сказал старший, – а они говорят, что запросто и нам отыграют. В лучшем виде. И бабки смех один – за сотню баксов. Я подумал, Синий, чего нам-то зря гонять? И отменил наших. Ты не возражаешь?
Сомневался старший в своем решении, хотя поступил, конечно, верно: городской оркестр за все дела запросил тысячу, совсем оборзели.
– Правильно, – кивнул Синий. – Пойдем посмотрим на этих.
На передних сиденьях сидели ветераны в распахнутых полушубках, с наградными ленточками на пиджаках. В глубине автобуса – народ помоложе. У всех без исключения были характерные красные носы больших профессионалов, работающих постоянно в зимних условиях, на пронизывающем ветру. В руках они держали начищенные инструменты, под ногами лежали футляры от них. Ближний бравый старикан из водочной бутылки поливал на тряпицу водку, сильный запах которой плавал по всему автобусу, и протирал мундштук своей трубы. Походя и сам прикладывался к горлышку. Синий с усмешкой понаблюдал за музыкантом, заметил, что точно так же поступают и другие.
– А сумеете? Раньше времени не сгорите? – поинтересовался он у старикана.
– Обижаешь, хозяин! – бодро воскликнул такой же, поди, ветеран, какой лежал в гробу. – Мы ж не пьем, это чтоб губы не примерзали.
– Мы не пьем, мы лечимся! – долетел из глубины веселый голос.
Синий только и покачал головой: одно слово – лабухи! Лечатся они…
Мимо, уже к вырытым могилам, прошли несколько давешних копальщиков – мужики все кряжистые, красноносые, обветренные, одетые в деревенское свое хламье – тулупы и телогрейки, ватные брюки, здоровенные валенки, в лохматых треухах.
Сквозь открытые церковные двери виднелись огоньки свечей, доносился глухой, неясный гул, как всегда, когда в тесном помещении собирается много народу.
Синий как подумал, что придется в той тесноте, духоте, насыщенной пронзительным запахом горящих свечей и ладана, простоять не менее часа, так у него и пропало все желание делать по «закону». Он решил лучше поприсутствовать при вносе гроба в церковь, а потом вернуться в машину да посмотреть телевизор, умягчая душу коньячком из бара. Вот так оно будет правильнее. А потом, уже в конце, подойти к гробу и поклониться ему. В назидание остальной братве.
Пока он так размышлял, из автобуса вышли трое музыкантов, отошли за него, к сугробу, небось отлить решили. Синий хмыкнул и шагнул к «мерседесу», но услышал сзади:
– Алексей Евгеньевич, минуточку!
Синий вздрогнул, машинально обернулся, напрягся. Так его уже сто лет никто не звал.
Перед ним стоял один из автобусных ветеранов. Синий отпрянул было, но тут же почувствовал на своих запястьях железную хватку «старичка». Мать твою! Это в полумраке автобуса можно было принять его за ветерана! А здесь, на свету… Видел ведь где-то это лицо… или эти глаза?… Но сейчас было не до воспоминаний.
Синий бешеным рывком хотел опрокинуть мента – ну конечно, это же мент! – на себя, чтобы вывернуться, выскользнуть, дотянуться рукой до пистолета в кармане. Но мент стоял, словно был сделан из бетона – хрен сдвинешь!