и остались его постоянная веселая матерщинка и безотказная преданность своему делу. Зубры были.
Вот так и сидели в кабинете Грязнова, под кофеек вспоминая своих коллег из прошлого. Турецкий ждал звонка. Он не хотел, чтобы приглашение застало его где-нибудь в дороге. Славке же сказал, что намечена важная встреча, а расшифровывать не стал: незачем забивать ему голову ненужной информацией.
И дождался. «Мобильник» заработал. Но голос в нем был совсем не тот, который нужен.
– Александр Борисович? Гоги говорит. Я звоню, чтобы принести извинения за того негодяя, мальчишку, сукиного сына. Молодой наглец, что сделаешь? Но он будет примерно наказан. А если какой ремонт нужен, ти скажи, все сделаем. Не обижайся.
– А что ж тут обижаться-то? Каждый убеждает, как может. Это у него самого там, наверное, неприятности. Я не видел, но, по-моему, он кого-то крутого сильно обидел.
– А! Какие обиды, да? Обижается тот, у кого денег совсем нет. А у кого есть, тот сердится. Так что не сердись. Ти еще не подумал? Что мне Олегу передать?
– Да, кстати, забыл спросить. А что, Элина Кирилловна тоже у вас? Ею очень сестра интересуется. Пропала, говорит, не звонит.
– Элина в порядке, уважаемый Александр Борисович. Она купается, загорает, отдыхает, всем большое удовольствие доставляет. Своим присутствием. Если хочешь, приезжай, сам отдохни, увидишь, что ей ничто не угрожает. Всем она довольна. Компенсирует утрату. А тебе, я знаю, она тоже удовольствие оказывала! – Он рокочуще засмеялся. – Но ти не обижайся, мы мужчины, можем друг другу иногда правду говорить. Так что передать?
«Сволочь!» – не зная уже в чей больше адрес пробормотал Турецкий и сказал в трубку:
– У меня сегодня чрезвычайно важная официальная встреча. Когда она кончится и чем, пока не представляю. Но в конце дня, я думаю, мы могли бы созвониться и решить кое-какие вопросы. По какому номеру мне звонить? Я полагаю, Олег Никифорович и сам иногда поднимает трубку?
– Не беспокойся! – быстро сказал Гоги. – Я сам тебе буду звонить. Ти не пожалеешь…
– Я нет, а вот ты – очень, – сказал Турецкий. Но лишь после того, как услышал в трубке короткие гудки.
Увидев Славкины «не врубающиеся» еще глаза, объяснил:
– Гоги Чартхилава, об утреннем звонке которого я уже имел честь тебе сообщить, настойчиво сводит меня со своим хозяином. Элина у них, в Успенском. Чувствует себя превосходно, загорает и плавает, чего, подозреваю, и нам сильно желает. Можешь порадовать сестричку. Ну а мои ответы ты слышал.
– Понятно. А что это все-таки за важная встреча-то?
– С господином уральским губернатором и его экономическим советником. Тебе это что-то говорит?
– Эва! – Грязнов закатил глаза к потолку. – Вот за что я сильно уважаю вас, следаков! Всегда норовите главный жар чужими руками загрести… Это ж ты, надо полагать, хочешь их натравить?
– А ты, Славка, знаешь, за что я уважаю тебя? За то, что тебе никогда ничего не надо объяснять.
Грязнов хохотал, словно услышал самый веселый анекдот в своей жизни. Но, отсмеявшись, неожиданно серьезно спросил:
– А ты в голосе его не различил беспокойства?
– В честь чего это?
– Ну как же! Джип-то пропал. С двумя качками и трупом. Я не думаю, конечно, что черт его понесет в Звенигород, но тамошних я попросил пока, до выяснения обстоятельств с трупом, держать язык за зубами. Это, кстати, и тебе лишний аргумент в разговоре с губернатором.
– В смысле?
– Иллюстрация к тому, как Авдеев действует в отношении тех, в ком сомневается. Я думаю, что к началу вашей беседы, а уж к завершению – точно, вопрос прояснится.
И тут снова зазвонил «мобильник».
– Александр Борисович? – раздался быстрый и вкрадчивый голос. – Геллер Артур Николаевич вас беспокоит. Антон Васильевич и я, как ранее уговорено, ожидаем вас…
Вопреки мнению Меркулова, уральский губернатор не произвел почему-то достойного впечатления на Турецкого. Был он весь словно бы обтекаемый, несмотря на высокий рост и вообще крупные габариты, нейтрально улыбающийся, но явно весь в себе. Кому-то очень удобный, с этакой его грубоватой властностью отца-командира огромного региона. Разнообразные рейтинги, до которых стали шибко охочи средства массовой информации, демонстрировали присутствие Антона Васильевича в первой десятке губернаторов-политиков. И с демократией вроде было у него все в порядке. Однако и другое знал Турецкий: в регионе за годы правления этого губернатора преступность возросла до практически немыслимых размеров. И о том, какой город на самом деле претендует на звание «криминальной столицы», стоит еще подумать.
Но это – общеизвестное. А сейчас Антон Васильевич активно демонстрировал барско-советское радушие и гостеприимство. Не давая гостю вымолвить ни слова, ринулся в воспоминания, когда он заканчивал Академию общественных наук – питомник советской партократии, а Костя работал в городской прокуратуре еще простым следователем. Какие они тогда были, где встречались, что выпивали… Он был улыбчив и радушен, а глаза вспыхивали настороженностью.
Квартира была под стать губернатору. Обычная трехкомнатная квартира, правда улучшенной планировки, густо заставленная явно казенной мебелью. Такую прежде можно было видеть во всяких цековских санаториях, не хватало только металлических бирочек с номерами в самых неподходящих местах.
Кроме губернатора и его экономического помощника, больше в квартире никого не было. Поэтому, когда хозяин предложил угоститься кофе, на кухню отправился Геллер – человек невысокого роста, щупловатый, лысеющий, с выпуклыми глазами, которые все время скользили по окружающим предметам, ни на мгновение не задерживаясь на чем-нибудь конкретном. Убегающий такой взгляд. И речь – почти скороговорка, негромкая, но заставляющая слушающего напрягаться. Эта манера была известна Турецкому, она была особенно присуща сотрудникам партаппарата и дипломатических ведомств выше среднего уровня. И ведь не хочешь, а вынужден будешь прислушиваться к тому, что «бормочет» ответственное лицо.
Когда наконец кофе был принесен и выпит под благодушные воспоминания губернатора и словно стимулирующие их подобострастные смешки-покашливания экономического советника, Турецкий решил, что пора кончать разводить бодягу – словцо, кстати, из лексикона губернатора – и приступать к основному делу, ради которого и была организована встреча.
Прерванный бесцеремонным следователем, губернатор несколько помрачнел, посуровел, недовольно посмотрел на Геллера, словно тот и был главной причиной смены хозяйского настроения, и выжидающе уставился на Александра Борисовича.
Турецкий же раскрыл свою папку и после короткой преамбулы, о чем конкретно у них пойдет речь, стал выкладывать перед Антоном Васильевичем один лист за другим, сопровождая пояснениями: что за документ, откуда взят и так далее. Папка была достаточно заполненной и вызывала заметные опасения у губернатора, впрочем старательно скрываемые им.
Прочитав очередной лист, Антон Васильевич, опять же по старой цековской привычке, тут же переворачивал его текстом вниз. А Геллер, получалось, напрасно томился в ожидании, когда и ему будет позволено ознакомиться. Тогда он поступил иначе: встал за спиной своего шефа и стал читать через плечо.
Турецкий хмыкнул, сдерживая внезапный смех. На строго-вопросительный взгляд губернатора уже открыто рассмеялся, желая несколько разрядить атмосферу складывающегося взаимного неприятия. А что иное могла испытывать данная парочка, читая документы, где их роль оказывалась весьма и весьма сомнительной?
– Вы извините, – с улыбкой сказал Александр, – я, конечно, все понимаю, но, глядя на вас, невольно вспомнил старый анекдот.
Турецкий знал, что иной раз пустячок, правильно выбранная интонация, могут оказать решающее значение в установлении более доверительного контакта между собеседниками, обсуждающими к тому же не самые приятные для себя проблемы. Правда, некоторые чиновники старой закалки не терпят подобных вольностей. Но Турецкому показалось, что роль, которую уже привык играть губернатор, позволит тому отнестись снисходительно к шутке следователя.
– Мужик на почте пишет письмо – сосредоточенно, серьезно. И вдруг слышит сопение у себя за спиной. Оборачивается. Мать честная! Над его плечом склонился посторонний и нахально читает то, что он пишет. «Твою мать! – восклицает „писатель“. – Ты чего делаешь?» А в ответ слышит: «Вы извините, я никак вот это слово не разберу. Все-таки почерк у вас…»
Губернатор обернулся к Геллеру и захохотал – по-простому, по-народному, без соблюдения приличий. Тут же захихикал и Геллер, и выпуклые темные глаза его словно утонули в толстых веках.
– Ну вы, ребята… да!… Чего маячишь? Садись, на, читай! – и он резко подвинул на то место, где сидел Геллер, прочитанные документы. – Почерк, говорит, не разберу! Это ж надо?! Действительно, мать вспомнишь…
Настроение у губернатора изменилось. Будто исчезло недоверие к Турецкому, взгляд и поведение стали более жесткими, собранными. И если до этого у Александра не исчезало ощущение, что губернатор просто не знал, как реагировать на те сведения, которые ему без всякого следователя были хорошо известны, то теперь Антону Васильевичу открылась истина. И заключалась она в том, что старый товарищ, Костя Меркулов, не стал бы вот так, почти конфиденциально, присылать к нему своего следователя по особо важным, да еще в генеральском чине, если бы собирался разделать Урал и его губернатора под орех. И личный привет при этом передавать.
И началась другая игра.
Антон Васильевич остановился, потер ладонями глаза, демонстрируя их вековечную усталость, и попросил Александра Борисовича еще раз, но полнее повторить ему все, что касалось последних событий, связанных с гибелью Шацкого.
Турецкий живописал, ничего не стесняясь. Особенно в тех моментах, которые касались непосредственных отношений Ивана Шацкого с его уральскими партнерами. Названа была и посредническая фирма «Омега». При этом губернатор кинул быстрый, почти неуловимый, взгляд на своего помощника, и взгляд этот не обещал, как показалось, ничего хорошего.