— Некоторым мужчинам это нравится, — парировала Эдна.
— Ты вышла замуж не за такого.
— А жаль.
— Хорошо, — спокойно сказал мой отец. С минуту многозначительно помолчал, а потом продолжил: — Телесная близость между мужчиной и женщиной есть тонкое соотношение потребностей и темпераментов, и приладить друг к другу все элементы редко удается без труда. Эдна, ты слышишь Эйвиса? Он просто хочет немного отдохнуть после трудового дня, прежде чем приступать к любовным утехам.
— Отдохнуть? Черт побери, преподобный, он выпьет пива и завалится спать, и мне тогда от него никакой пользы.
— Эйвис, не лучше ли вместо пива выпить стакан холодного чаю?
— Иногда, преподобный, когда я целый день надрываюсь под полуденным солнцем, единственное, что меня поддерживает, — это мысли о холодном пиве, которое дожидается меня в холодильнике.
— А некоторые мужчины думают о той, которая дожидается их в постели, — съязвила Эдна Суини.
— Мы женаты тринадцать лет, Эдна. Поверь, ничего удивительного меня в постели не ждет.
— Тринадцать лет, — сказал отец. — Это целая история. Расскажите, как вы встретились.
— А это здесь при чем? — буркнул Эйвис Суини.
— Встретились мы на пикнике, — начала Эдна. — В Лютер-парке. Я знала некоторых сослуживцев Эйвиса, и они пригласили нас обоих. Решили нас познакомить, хотя мы и не догадывались.
— Что тебя привлекло в Эйвисе?
— Ну, он был такой милый и немного дерзкий. Мы без конца болтали, пока остальные играли в софтбол, а в конце вечера, когда все расходились, он открыл передо мной дверцу машины. Как настоящий джентльмен. — Эдна Суини ненадолго умолкла, а потом снова заговорила, и я услышал, что голос у нее срывается. — Я посмотрела ему в глаза, преподобный, и увидела доброту, которую в мужчинах никогда не замечала.
— Прекрасно, Эдна. Эйвис, а тебя что заставило влюбиться?
— Ну, не знаю.
— Подумай.
— Ладно. Она была очень красивая женщина. И особой чуши не несла. Помню, она рассказывала о своей семье и особенно о матери, которая часто болела. У Эдны была широкая душа. А потом я тоже заболел. Подхватил сильную простуду, и Эдна каждый день появлялась у меня на пороге с каким-нибудь супом, который сама сварила. Готовит она очень хорошо, преподобный.
— Понятно, Эйвис. Вы любите друг друга, и пока между вами есть любовь, все прочее можно исправить. Я расскажу вам, что именно. У меня есть хороший друг. Зовут его Джерри Стоу. Он тоже священник, но занимается консультированием семейных пар, у которых возникают трудности с физической близостью. Он очень хороший, и я уверен, что он может вам помочь. Хотите, договорюсь с ним о консультации?
— Не знаю, — сказал Эйвис.
— Придя ко мне, вы уже совершили важнейший шаг, — подбодрил их отец.
— Я готова, — сказала Эдна. — Эйвис, ну пожалуйста.
Мужчины за карточным столом сидели неподвижно, как истуканы.
— Ладно, — сдался наконец Эйвис.
Я услышал, как в туалете спустили воду, спустя мгновение дверь открылась и, поправляя ремень, вошел Гас. Он поднял глаза и сразу догадался, что происходит.
Наверху отец говорил:
— Завтра я первым делом позвоню ему, а потом мы с вами обсудим время. Эдна, Эйвис, я часто вижу семейные пары, которые попадают в настоящую беду, потому что утрачивают главную основу — любовь. Вы явно не из таких. Эйвис, возьми Эдну за руку. Давайте помолимся вместе.
Гас подошел к Дойлу, выхватил у него тряпье и засунул обратно в трубу.
— Черт возьми, что ты делаешь, Дойл? — гневно прошипел он.
Дойл только небрежно отмахнулся.
— Простое любопытство, — сказал он и неторопливо отошел обратно к карточному столику.
Мы услышали, как наверху шаркнули стулья, шаги направились к двери, а спустя минуту снова зазвучал Чайковский.
Хальдерсон покачал головой.
— Кто бы мог подумать, что быть священником порой так интересно.
— Попомните мои слова, ребята, — сказал Дойл. — Если Эйвис не пользует эту бабенку, появится кто-нибудь еще.
— У тебя есть кто-то на примете? — спросил Хальдерсон.
— Я только размышляю, — ответил Дойл. — Только размышляю.
Гас вернулся за стол, но карты взял не сразу. Было видно, что он еще огорчен из-за Дойла. Он поглядел на меня и Джейка и нахмурился.
— Я думал, вы двое ушли, — сказал он раздраженно.
Мы попятились назад.
— Эй, ребята. — Дойл поднял свои карты. — Как мы уже говорили, все остается между нами, ладно? Незачем вашему старику волноваться из-за нашей дружеской игры. Правда, Гас?
Гас не ответил, но его взгляд сказал нам, что это правда.
Мы вернулись домой, не говоря ни слова. Как быть с очками Бобби Коула, осталось непонятным. Зато в церковном подвале произошло нечто удивительное. Мы были среди взрослых мужчин и вместе с ними занимались недозволенным делом. Отчасти это, конечно, происходило в ущерб отцу, но я был в восторге, что удостоился такого доверия, став частью некоего братства.
Когда Джейк наконец заговорил, стало ясно, что у него иное мнение.
— Нам не следовало подслушивать. Это частное дело, — Он сидел на диване, уставившись в выключенный экран телевизора.
Я стоял у заднего окна и смотрел на темную пустынную лужайку перед домом Суини. В задней комнате горел свет — наверное, там была спальня.
— Мы ведь не собирались, — сказал я. — Все произошло случайно.
— Мы могли уйти.
— Ну и что ж ты не ушел?
Джейк не ответил. Свет у Суини погас, и дом погрузился во тьму.
— А как нам быть с дедушкой Дэнни? — спросил Джейк.
Я опустился в мягкое кресло, в котором отец обычно читал.
— Оставим это при себе, — ответил я.
Вскоре вернулся отец. Он заглянул в гостиную, мы сидели и смотрели телевизор.
— Я хочу мороженого, — сказал он. — А вы, ребята?
Мы оба ответили «да», и через несколько минут он принес нам в креманках мороженое, посыпанное тертым шоколадом, и сел вместе с нами. Мы молча ели и смотрели «Серфсайд 6». Потом мы с Джейком отнесли свои креманки на кухню, сполоснули и оставили возле раковины, а сами отправились наверх, в спальню. Отец отставил пустую креманку в сторону, выключил телевизор и пересел в мягкое кресло. Он держал открытую книгу, и, когда мы проходили через гостиную к лестнице, поднял глаза и с любопытством взглянул на нас.
— Я видел, как вы недавно заходили в церковь. Думал, вы хотели поговорить со мной.
— Нет, — ответил я. — Мы просто хотели сказать «привет» Гасу.
— Ага, — кивнул он. — И как успехи у Гаса?
Джейк стоял, положив руку на перила и поставив ногу на ступеньку, и встревоженно смотрел на меня.
— Все хорошо, — ответил я.
Отец кивнул, как будто мое известие его успокоило, а потом спросил:
— Он выиграл?
Его лицо показалось мне каменной таблицей, на которой невозможно было ничего разобрать.
Если бы я был Джейком, то, вероятно, начал бы заикаться что есть мочи. Но я овладел собой, подавил удивление и ответил:
— Да.
Отец снова кивнул и возобновил чтение.
— Спокойной ночи, ребята, — сказал он.
9
День Независимости был моим третьим любимым праздником. Сразу после Рождества, которое занимало второе место после Хеллоуина. Для меня, как и для любого мальчишки, День Независимости становился особенно привлекательным благодаря фейерверкам. Это теперь в Миннесоте запускать фейерверки запрещено законом, а в 1961 году в Нью-Бремене можно было приобрести все, чего душа пожелает, — были бы деньги. Чтобы купить пиротехнику, я откладывал почти все, что получал за работу во дворе у дедушки. За пару недель до Дня Независимости в городе появилось несколько киосков, разубранных красными, белыми и синими лентами, где продавалось невообразимое множество пиротехники, и каждый раз, проходя мимо них и видя все это богатство, разложенное на фанерных прилавках или сваленное в коробках под холщовыми навесами, я просто захлебывался слюной в предвкушении. Пока мой отец лично не одобрит каждое приобретение, нельзя было купить даже самую маленькую петарду, но я и не хотел — слишком велик был соблазн сразу повзрывать весь свой арсенал. Поэтому я поглядывал на прилавки издали и мысленно составлял список всего, чего мне хочется, — список, который я сотни раз пересматривал и исправлял по ночам, лежа в постели и представляя себе долгожданный день.
Фейерверки вызывали разногласия у моих родителей. Мать предпочитала, чтобы ее сыновья держались подальше от хлопушек, петард и римских свечей. Она очень заботилась о нашей безопасности, о чем и заявляла недвусмысленно нам с отцом. Тот мягко возражал, что фейерверки издавна являются частью праздничной культуры, а если мы с Джейком будем запускать пиротехнику под надлежащим присмотром, наша безопасность не слишком пострадает. Было ясно, что мать эти доводы не убеждали, но она понимала, что без всемерной поддержки отца она не устоит против возмущения, которое поднимем мы с Джейком, если она будет упорно настаивать на своем. В конце концов она ограничивалась строгим предостережением, адресованным отцу.
— Натан, — говорила она. — Если с ними что-нибудь случится, вся ответственность на тебе.
Целую неделю перед Четвертым июля отец ходил в растрепанных чувствах. Сказать по правде, фейерверки вызывали у него еще большую неприязнь, чем у матери. С приближением Дня Независимости, всякий раз, когда тишину нашей округи прежде срока нарушали хлопанье бомбочек и треск петард, мой отец выглядел расстроенным. Его лицо становилось напряженным и настороженным. Оказавшись в этот момент поблизости, я видел, как при внезапном взрыве его тело мгновенно замирало, голова резко поворачивалась влево или вправо, и он отчаянно пытался высмотреть, откуда шум. И тем не менее он отстаивал право своих сыновей праздновать День Независимости в согласии с общепринятыми традициями.
За десять дней до Четвертого, в субботу, закончив работать во дворе у дедушки и получив в уплату по два доллара на каждого, мы с Джейком направились в аптеку Хальдерсона, чтобы утолить жажду имбирным пивом. Когда мы оказались в тени навеса, расположенного над передней витриной, дверь распахнулась, и навстречу нам вывалился Гас, а следом за ним Дойл. Оба они смеялись и чуть не сбили нас с ног. Я почувствовал пивной запах.