— Мы собираемся за фейерверками, ребята, — сказал Гас. — Хотите с нами?
Мое недельное заточение уже миновало, и я ответил согласием. Но Джейк взглянул на Дойла и покачал головой.
— Нет, сп-сп-спасибо.
— Идемте, — сказал Гас. — Я чего-нибудь вам куплю.
— Нет, — повторил Джейк, засунул руки в карманы и опустил глаза.
— Пусть остается, — сказал я.
Гас пожал плечами.
— Тогда ладно. Идем, Фрэнки.
Он развернулся и зашагал к Дойлу, который ожидал возле открытой передней дверцы серого «студебеккера», припаркованного у самого тротуара.
Джейк схватил меня за руку.
— Не х-х-ходи, Фрэнк.
— Почему?
— У меня п-п-плохое предчувствие.
— Не бери в голову. Все будет хорошо. Иди домой.
Я стряхнул с себя его руку и залез на заднее сидение «студебеккера».
Дойл отъехал от тротуара, Джейк наблюдал за нами из-под навеса. Гас ударил кулаком по приборной доске и сказал:
— Ребята, сегодня мы повеселимся!
Сначала мы остановились у киоска под вывеской «Фейерверки Свободы», установленного на пустыре через дорогу от автозаправочной станции «Texaco». У киоска толпилось множество людей. Дойл приветствовал их по имени и пожимал руки всем вокруг, а перед уходом сказал:
— Надеюсь, к пятому июля пальцы у всех останутся целыми, — и засмеялся.
Гас и Дойл накупили кучу фейерверков, продавец разложил их по двум большим бумажным кулькам. Потом Гас повернулся ко мне и спросил:
— А ты чего хочешь, Фрэнки?
Я поглядел на коробку с М-80 — довольно мощными петардами, из-за которых как раз-таки можно было лишиться пальцев. Отец ни за что не разрешал мне их покупать. Я ткнул пальцем в коробку и сказал:
— Одну такую.
— Не думаю, что Натан одобрит, — усомнился Гас.
— Плачу все равно я, — вмешался Дойл.
Он вытащил из коробки пригоршню петард, швырнул деньги на фанерный прилавок, и мы ушли. Мы сделали еще одну остановку в винном магазине, где Дойл купил несколько банок пива, а потом свернули к Сибли-парку, что у реки, неподалеку от города. Он был буквально в нескольких ярдах от дома Брандтов, и когда мы проезжали мимо, я увидел Ариэль, сидевшую на веранде вместе с Эмилем. В руках она держала какие-то бумаги, я решил, что сестра работает над его мемуарами. Лиза поливала из шланга цветы возле изгороди. На ней были парусиновые штаны, зеленая майка, широкополая соломенная шляпа и садовые перчатки. Выглядела она почти красивой. Никто из них не обратил внимания, что я промчался мимо на дойловом «студебеккере». В парке были футбольное поле и детская площадка с уродливыми металлическими сооружениями — рукоходом, высокой горкой, тремя качелями и ржавой каруселью. В жаркий летний день о них можно было обжечься. На лужайке, которую никогда не поливали, из-за чего к концу июля она совершенно засыхала, стояло несколько облупленных столиков для пикника. Когда «студебеккер» Дойла въехал на посыпанную гравием стоянку, других машин там не оказалось, в парке было пусто. Мы вылезли, и я пошел по пожухлой траве за двумя взрослыми мужчинами. Направляясь к реке, они пересекли железнодорожные пути, проходившие через парк, миновали тополя и оказались на длинной песчаной отмели, где старшеклассники иногда жгли костры и пили пиво. Тут и там на песке виднелись обугленные кострища, похожие на черные болячки. Дойл и Гас поставили кульки, набитые фейерверками, в тени тополей. Гас вытащил из кармана открывалку и проделал несколько дырок в пивной банке, которую подал Дойлу. Потом продырявил банку для себя. Они сидели, пили и разговаривали, а я сидел рядом и гадал, когда же начнется веселье.
Разговаривали они о бейсболе. Начинался первый сезон для «Близнецов из Миннесоты», год назад называвшихся «Вашингтонскими сенаторами». Имена Хармона Киллебрю, Боба Эллисона и Джима Лемона были у всех на устах.
— Ты что скажешь, Фрэнки? — обратился ко мне Дойл. — Думаешь, у Миннесоты будет приличная бейсбольная команда?
Вопрос Дойла меня озадачил — немногие взрослые интересовались моим мнением. Я попытался ответить как можно вдумчивее.
— Да. Запасные питчеры у них слабоваты, зато бэттеры сильные.
— Это точно, — сказал Дойл. — Гас говорит, что ты сам хороший бейсболист.
— Вполне себе, — ответил я. — Довольно неплохой бэттер.
— Играешь в команде?
— Нет. Только дворовые игры на Равнинах.
— Хочешь стать бейсболистом, когда вырастешь?
— Навряд ли.
— А кем? Проповедником, как твой папаша?
Сказав это, он засмеялся — как будто быть священником забавно.
— Его отец хороший человек и отличный проповедник.
— А фейерверков боится, — ухмыльнулся Дойл.
Я удивился: откуда он узнал, но, взглянув на Гаса, сразу все понял.
— Это из-за войны, — сказал Гас. — У многих такое бывает.
— Но не у нас с тобой, — ответил Дойл.
— Все люди разные.
Дойл отхлебнул пива и заключил:
— У некоторых просто кишка тонка.
— Не у Капитана, — сказал Гас, и в его голосе послышалась злость.
Дойл уловил это и ухмыльнулся.
— Ты до сих пор зовешь его Капитаном. Почему?
— Таким я узнал его впервые. Отличный был офицер.
— Да? — Дойл хитровато подмигнул. — Я слышал, он малость тронулся.
Гас взглянул на меня и сказал:
— Ты слушаешь чересчур много сплетен, Дойл.
Тот усмехнулся.
— Возможно, но благодаря им я многое знаю, Гас. Ведь я многое знаю.
Гас перевел разговор на политику, они принялись обсуждать Кеннеди, а я стал думать о фейерверках, лежавших в кульках, и особенно о большой петарде М-80 — той, что предназначалась мне. Вдруг я услышал, что разговор вертится вокруг предмета, имеющего ко мне самое прямое отношение.
— Я несколько раз видел его на Равнинах, — говорил Гас. — Просто интересно, кто он такой.
— Его зовут Уоррен Редстоун, — ответил Дойл. — Как только он появился в городе, шеф велел глаз с него не спускать. Бывалый смутьян. Много лет назад он подбивал здешних сиу поднять восстание. Нарвался на неприятности с федералами и смылся. Шеф связался с ФБР, но, думаю, им он теперь уже неинтересен. На его счету много всяких мелких провинностей, но ничего серьезного он не совершил. Остановился он у племянницы и ее мужа, О’Кифов. Во время дежурства я регулярно объезжаю Равнины, чтобы напомнить ему о себе.
— Так вот почему я постоянно тебя вижу по соседству. — усмехнулся Гас. — Я готов был поклясться, что это из-за Эдны Суини.
Дойл запрокинул голову и завыл по-волчьи. Потом смял свою пивную банку и швырнул в песок.
— Ну давай, — сказал он и потянулся за кульком. — Устроим веселье.
Дойл установил несколько ракет, запалил три трута, и все мы разом подожгли фитили. Ракеты взмыли высоко и взорвались почти одновременно, выпустив клубы черного дыма, которые напоминали брызги грязи на голубой небесной стене. Мы отбросили запалы, и Дойл засунул бомбочку в пустую пивную банку Гаса. Банка взорвалась и подскочила, как будто в нее попали из дробовика. Потом Дойл достал из кулька три петарды, — по штуке каждому — поджег свою и подбросил в воздух. Взрыв раздался так близко, будто нам в лицо пальнули из пушки. Я отшатнулся, но Гас и Дойл даже ухом не повели. Гас поджег и подбросил свою петарду, я в ожидании зажмурился, но ничего не произошло.
— Барахло, — буркнул Дойл. — Эта дрянь не сработала. Я слышал, Гас, у тебя тоже иногда бывает такая проблема.
Он засмеялся, а я не понял, о чем таком он говорит.
— Давай, Фрэнки, — сказал Дойл. — Твоя очередь.
Мне не хотелось поджигать М-80 у себя в руках. Хотя фейерверки пробуждали во мне некоторое безрассудство, я все-таки считался с ограничениями, установленными отцом, и поэтому не собирался брать в руки зажженную петарду, особенно такую, которая может оторвать мне пальцы. Вместо этого я насыпал холмик из песка, воткнул в него М-80, как свечку в праздничный пирог, поджег фитиль и отошел назад. Спустя мгновение взрыв сровнял холмик с землей, а нас обдало жалящими песчинками.
Дойл запрыгал на месте, и я подумал было, что его чем-нибудь ранило во время взрыва. Вдруг он пустился бежать через песчаную отмель к реке, отпрыгивая то влево, то вправо, потом вытянул руки вперед и бросился наземь. Поднялся на колени, прижал руки к груди, встал на ноги и вернулся к нам, широко и глупо улыбаясь. Он протянул в нашу сторону сложенные ладони, и из узкого отверстия, которое образовали его большие пальцы, выглянула большая лягушка.
— Подай-ка мне М-80, — сказал он Гасу.
Гас дотянулся до кулька и вытащил еще одну большую петарду. Дойл схватил лягушку одной рукой, а другой разжал ей рот.
— Засунь сюда, — сказал он.
— Ты собираешься взорвать лягушку?
— Какой ты догадливый.
— Может, не надо? — вопросил Гас.
Я оцепенел и не поверил своим глазам, когда Дойл выхватил петарду у Гаса, засунул ее лягушке в рот, расправил фитиль и достал из брюк зажигалку. Откинув крышку, он чиркнул колесиком, поджег фитиль, затолкал петарду поглубже в лягушачье горло и подбросил лягушку в воздух. Бедное создание взорвалось футах в пяти от наших лиц, обрызгав нас кровью и внутренностями. Дойл покатился со смеху, Гас сказал: «Черт побери», а я отер с лица лягушачью требуху и почувствовал, что у меня свело желудок.
— Ого-го! — вскричал Дойл и ткнул указательным пальцем в кусок лягушачьего кишечника у себя на щеке. — Знатно рванула!
— Все хорошо, Фрэнк? — Гас положил руку мне на плечо и попытался заглянуть в лицо, но я отвернулся.
— Лучше я пойду, — сказал я.
— Ладно тебе, — сказал Дойл. — Боже мой, это всего лишь лягушка.
— Я все равно пойду домой, — сказал я, не оборачиваясь.
— Мы тебя подвезем, — предложил Гас.
— Нет, я дойду пешком, — ответил я.
Я направился к тропинке, которая проходила сквозь тополя и вела через железную дорогу в парк.
— Фрэнк, — окликнул меня Гас.
— Пусть вдет деточка, — сказал Дойл. — И дай мне еще пива.
Я ступал по сухой траве Сибли-парка. Моя рубашка была заляпана лягушачьими кишками и кровью, они были у меня в волосах и капали с подбородка. Я утер лицо, взглянул на испорченную одежду и разозлился на самого себя, на Дойла и на Гаса, хотя он этого не заслуживал. От сегодняшнего дня я ожидал совсем другого, но эта бессмысленная жестокость все испортила. Почему Гас не остановил Дойла? А я? Я плакал и ненавидел себя за эту слабость. Выйдя на дорогу, я понял, что придется идти мимо дома Эмиля Брандта, а потом по городским улицам, а я не хотел, чтобы кто-нибудь встретил меня в таком виде, поэтому вернулся к железнодорожным путям и направился вдоль них к Равнинам.