ли огнем. Лиза отскочила назад, забилась в угол гостиной и принялась безудержно вопить. Фельдшер снова потянулся к ней, но Джейк сказал ему, чтобы он ее не трогал — она терпеть не может, когда ее трогают чужие люди. Он сказал фельдшеру, чтобы тот подождал, и она в конце концов успокоится. Брандта вынесли на носилках, и Лиза вскрикнула у себя в углу, а его погрузили в машину и увезли в больницу. Когда Лиза успокоилась, как и предсказывал Джейк, он растолковал ей, что случилось, и, хотя она по-прежнему была вне себя из-за брата, кричать перестала.
Кто-то позвонил Акселю Брандту. Он приехал через несколько минут после того, как скорая увезла Эмиля. Гас все ему объяснил, тот подозвал к себе сестру и сказал Гасу, что они едут в больницу. Когда они ушли, в доме стало тихо и пусто, как будто через него пронеслось торнадо и высосало весь воздух. Ни Гас, ни Джейк не захотели там задерживаться. Они на мотоцикле вернулись домой и стали дожидаться нас, чтобы обо всем рассказать.
Отец поручил Гасу объяснить ситуацию Альберту Гризвольду, диакону, который обычно приходил пораньше, чтобы помочь в подготовке богослужения. Он был членом городского совета и своим тупоумием мог поразить любого. Когда Гас изложил ему суть дела и растолковал, что ему поручено провести службу, я видел, как тот просто раздулся от гордости. Его жена пела в хоре и хорошо играла на органе, и моя мать распорядилась через Гаса, чтобы Лоррейн Гризвольд руководила в тот день музыкальной частью богослужения.
Какую бы хворь ни подцепил Джейк, события того утра совершенно его исцелили, и когда родители ушли, он оделся в воскресный костюм и собрался в церковь.
Некоторое время я обдумывал заманчивую возможность прогулять службу. Кто заметит во всей этой суматохе? Но в сложившихся обстоятельствах мне показалось, что наше с Джейком присутствие будет чем-то важным, поэтому, скрепя сердце, я приготовился к долгому и нудному времяпрепровождению. Джейк в одночасье оказался знаменитостью. К его ужасу, на него сразу набросились с расспросами. Он пытался отвечать, но слушатели мучились от его заикания не меньше, чем он сам, поэтому он умоляюще взглянул на меня. Я с радостью поспешил на помощь и выставил его в своем рассказе настоящим героем — получалось, что лишь благодаря быстрым действиям Джейка удалось спасти от смерти нашего самого известного горожанина, чуть было не наложившего на себя руки.
Люди выглядели ошеломленными.
— Он пытался наложить на себя руки? Покончить с собой?
— Именно так, — сказал я. — Приди Джейк на несколько минут позже, мистер Брандт был бы уже мертв.
Глаза слушателей исполнились изумления как из-за невообразимого поступка Брандта, так и из-за отважных действий юного Джейка.
Я думал, что, выставив брата героем, я тем самым восстановлю его доверие, которое изрядно пошатнулось после моего рассказа о покойнике, где Джейк превратился в расплывчатую и незначительную фигуру. Но не тут-то было. Когда я рассказывал и пересказывал события того утра, всякий раз немного преувеличивая роль Джейка, взгляд его становился все мрачнее и мрачнее. Наконец он схватил меня за рукав, вытащил из церкви и пробормотал, заикаясь:
— П-п-п-прекрати.
— Чего ты? — спросил я.
— Просто с-с-с-скажи п-п-п-правду.
— Я и говорю.
— Черт побери, ты порешь чушь!
Солнце остановилось. Земля перестала вращаться. Я остолбенел, уставившись на Джейка, пораженный богохульством, которое было произнесено прямо на ступенях церкви, к тому же столь отчетливо и громко, без всякой запинки, что это услышали все, кто находился внутри. Я почувствовал, как взгляды всей отцовской паствы устремились на нас, и волна порицания окатила нас с головой. Глаза Джейка расширились от страха и стыда за содеянное, он смотрел мне в лицо, и я понимал, что он боится взглянуть на собравшихся в церкви людей, которые потрясенно молчали.
И тут я засмеялся. Господи, я засмеялся. Просто не мог удержаться — так все это было неожиданно и невероятно. Джейк кинулся домой, а я развернулся и вошел в церковный полумрак, по-прежнему улыбаясь. Ощущая на себе укоризненные взгляды прихожан, я просидел всю долгую службу, во время которой Альберт Гризвольд произносил нескончаемую импровизированную проповедь о необходимости воздействовать на благочестивые чувства сегодняшней молодежи. Когда все завершилось, я вернулся домой и застал Джейка наверху, в нашей комнате.
Я попросил прощения.
Он угрюмо смотрел в потолок и не отвечал.
— Ладно тебе, Джейк. Ничего не произошло.
— Все слышали.
— Ну и что?
— Они расскажут папе.
— Ему нет никакого дела.
— Нет, есть. Это было ужасно. Это все ты в-в-в-виноват.
— Не злись на меня. Я просто пытался помочь.
— Мне не ну-ну-ну-нужно твоей помощи.
Я услышал, как прямо возле нашей комнаты скрипнули половицы, выглянул наружу и увидел Гаса, прислонившегося к дверному косяку и мрачно глядевшего на Джейка.
— «Черт побери, ты порешь чушь!» — повторил он греховные слова Джейка. — «Черт побери, ты порешь чушь!» И прямо у церковных врат. — Его губы сложились в тонкую линию, похожую на маленькую розгу, и он повторил: — «Черт побери, ты порешь чушь!»
Он покачал головой, его лицо пересекла широкая ухмылка, и он вдруг расхохотался в голос.
— Джейки, я не припомню, когда еще в церкви бывало так весело. Нет, сэр, не припомню. Ты влепил их благочестию славную пощечину. «Черт побери, ты порешь чушь!»
Настроение Джейка не особо улучшилось.
— Папа разозлится, — сказал он.
— Я поговорю с твоим папой, — сказал Гас. — И запомни, Джейк, в жизни будет много всего, из-за чего ты будешь чувствовать себя неловко. Прибереги свое раскаяние для более важных случаев, ладно?
Гас развернулся и зашагал вниз по лестнице, не переставая смеяться. Когда он ушел, то его душевная беззаботность словно бы отчасти передалась Джейку, и мой брат стал напоминать человека, которого сначала приговорили к смертной казни, а потом помиловали.
К вечеру отец вернулся из больницы и сразу направился к Джейку. Он застал нас обоих в нашей комнате. Джейк читал комиксы, а я — книгу под названием «Я — легенда», о которой мне рассказывал Дэнни О’Киф. Когда-то мой отец совершил приобретение, которое нанесло значительный урон его и без того худосочному банковскому счету. Он подписался на 54-томную книжную серию «Великие книги западной цивилизации», выпущенную «Британской энциклопедией». Серия включала в себя сочинения Гомера и Эсхила, Софокла и Платона, Аристотеля и Фомы Аквинского. Данте и Чосера, Шекспира и Фрейда. В ней были представлены лучшие произведения величайших европейских умов за последние два-три тысячелетия. Когда тем вечером отец вошел в нашу комнату и увидел, что мы читаем комиксы и дешевую беллетристику, он, наверное, очень огорчился, но ничего не сказал.
— Мне нужна твоя помощь, сынок, — обратился он к Джейку.
Джейк отложил комикс и приподнялся на кровати.
— В чем именно? — спросил он.
— Лиза Брандт. Она не хочет уходить из больницы без Эмиля, а они собираются оставить его у себя на некоторое время. Она не хочет слушаться ни его, ни Акселя, и никакие доводы на нее не действуют. Эмиль предположил, что она послушается тебя, особенно если ты останешься при ней до его возвращения. Что скажешь?
— Хорошо. — Джейк спрыгнул с кровати.
— Можно мне тоже пойти? — спросил я.
Отец кивнул и велел мне поторопиться.
Окружная больница долины Миннесоты располагалась в новом здании из великолепного красного кирпича, построенном на холме над Нью-Бременом. Его строительство в значительной мере профинансировала семья Брандтов. Палата Эмиля находилась на втором этаже, и в вестибюле для посетителей собралось немало народу. Здесь были все близкие родственники Эмиля: его брат Аксель, жена Акселя Джулия, его племянник Карл, который сидел радом с Ариэлью и заботливо обнимал ее за плечи. Пришло несколько человек из маленького колледжа на холме, в котором Эмиля считали звездой музыкального факультета. Моя мать, одетая в воскресное платье, сидела на подоконнике и с задумчивым видом курила сигарету. Единственным человеком, которого я ожидал здесь увидеть, но не увидел, была Лиза.
Когда появился Джейк, Аксель шагнул ему навстречу. Он был высоким и статным, атлетически сложенным мужчиной с поредевшими белокурыми волосами и голубыми глазами, такими яркими, как будто для их изготовления он купил себе кусочек небес. Выражение лица у него всегда было какое-то печальное.
— Спасибо, Джейк, — произнес он искренне, с большим чувством.
Джейк кивнул — я понял, что в этом собрании он говорить отказывается.
— Где она? — спросил мой отец.
— В палате у Эмиля. Я не смею к ней приближаться. Никто не смеет. Джейк, она не хочет уходить. Нужно ее как-нибудь увести. Эмилю необходим покой. Ты поговоришь с ней?
Джейк окинул взглядом коридор, в тот момент пустовавший.
— Мы могли бы увести ее насильно, — продолжал Аксель, — но тогда разыграется сцена, и Эмиль еще сильнее расстроится, а я этого не хочу. Поговоришь с ней, пожалуйста?
Джейк взглянул на Брандта и кивнул.
Ариэль оставила Карла, подошла к Джейку и опустилась на колени. Ее глаза лихорадочно блестели.
— Джейки, пожалуйста, уведи ее отсюда, чтобы обошлось без сцен. Ему так необходим покой.
Я услышал, как он прошептал:
— Я попытаюсь.
Ариэль поцеловала его в щеку, он развернулся и пошел, по обе стороны от него шли отец и Аксель Брандт. Я смотрел, как ровно он шагает между двумя взрослыми мужчинами, и, хотя вели его не на расстрел, я понимал, какое тяжелое бремя возлагается на его хрупкие плечи. Утром я попытался выставить моего брата героем и тем самым приукрасил правду. Теперь, когда он скрылся в палате Эмиля, я радостно осознал, что в преувеличениях нет никакой нужд ы.
Я сел рядом с матерью на подоконник, откуда открывался чудесный вид на город. Холм был высокий и крутой, и под нами лежал Нью-Бремен, такой спокойный в этот воскресный день. Его ровные улицы, проложенные еще при первых немецких переселенцах, напоминали клеточки на шахматной доске, за которой отец и Эмиль Брандт разыгрывали свои еженедельные партии. Следующая должна была состояться в этот понедельник. Мать крепко стиснула мое колено. Она не смотрела на меня, и я не понимал — то ли это невербальный сигнал, то ли ей просто нужно было до чего-нибудь дотронуться, чтобы обрести уверенность перед лицом неизвестности.