— Ах вы, воришки! — воскликнул он.
— Мы не воришки, — парировал я. — Это вы вор. Вы украли медальон у моей сестры.
— Где моя банка? — спросил Редстоун.
— Мы не брали вашу банку. Она в полиции. Они нашли медальон Ариэли и теперь вас арестуют.
— За что? — спросил Редстоун.
— Отпустите Джейка, — сказал я.
Редстоун сделал, как я сказал, — выпустил Джейка и грубо подтолкнул в мою сторону. Брат чуть не наскочил на меня, развернулся, и оба мы встали лицом к Уоррену Редстоуну.
— Где Ариэль? — выпалил я.
Он смотрел на меня, но я ничего не мог понять по его лицу.
— Твоя сестра? — произнес он.
— Где она?
— Я ее не видел.
— Вы врете. У вас был ее медальон.
— Я нашел этот медальон.
— Где?
— Выше по реке.
— Не верю!
— Мне плевать, веришь ты мне или нет. Просто верни мне банку.
— Она в полиции, а вас посадят в тюрьму, пока вы не расскажете, что сделали с Ариэлью!
— Господи, мальчик мой, в этой банке — одни только обрывки и осколки моей собственной жизни. Там нет ничего ценного ни для кого, кроме меня. Все это или я сам где-нибудь нашел, или мне кто-нибудь отдал. Я не вор. И клянусь, что ничего не знаю о твоей сестре.
Редстоун уставился на меня, а я уставился на него, и если во мне и был какой-нибудь страх, то его полностью перекрывала кипящая злость. Если бы Редстоун в тот момент напал на меня, я бы отбивался до последнего.
Начался дождь, капли падали такие большие и тяжелые, что оставляли вмятины в песке. Задул яростный ветер, гром разразился прямо над городом, и хотя молнии я не видел, в воздухе запахло грозой. Дождь стекал с лица Редстоуна, словно вода с утеса, однако он не сводил с меня взгляда и не двигался. Я тоже стоял как вкопанный, хотя знал, что он может прикончить меня в любой момент своими ручищами.
Вдруг мы услышали вой сирен.
Редстоун вскинул голову и прислушался. Наверху, на Пятой стрит, хлопали автомобильные двери и кричали люди.
— Сюда! Он здесь! — завопил я.
Редстоун снова устремил свои черные глаза прямо мне в лицо, и я прочитал в них нечто, до сих пор пробуждающее во мне стыд.
— Ты только что погубил меня, белый мальчик, — проговорил он спокойно, без малейшей ненависти.
Потом развернулся и пустился бежать.
21
Камыши закачались, как будто сквозь них ломилось стадо слонов, и спустя мгновение на прогалину выскочила группа мужчин. Среди них были мой отец, Карл и Гас, шериф, пара его помощников и Дойл. Увидев нас с Джейком возле шалаша, они остановились. Остановились все, кроме моего отца, который подбежал прямо к нам и остановился, глядя на нас растерянно и обеспокоенно.
— Что вы здесь делаете, ребята?
— Ищем Уоррена Редстоуна, — ответил я.
Шериф подошел и встал рядом с отцом.
— Куда он ушел? — резко спросил он.
Мне вспомнились прощальные слова Редстоуна: "Ты только что погубил меня, белый мальчик". И тот вечер, когда в подсобке в аптеке Хальдерсона сидели люди, в чьих глазах читалось убийство. Я посмотрел в лицо отцу — со лба у него прозрачными потоками стекала дождевая вода, и я увидел там страшное отчаяние. Я взглянул в лицо шерифу и встретил там холодность, твердую решительность, чуждую состраданию. И хотя ни в ком из этих людей я не видел убийства, меня что-то беспокоило, и я придержал язык.
— Туда, — вскричал Дойл и указал в сторону тропинки, которую мы с Джейком проломили в тростнике и по которой убежал Редстоун.
— Давно он ушел? — спросил шериф.
— Пару минут назад.
Все бросились в погоню, кроме моего отца, который на мгновение замешкался, указал на склон речного берега и сказал:
— Идите в машину и ждите там, поняли?
И, не дождавшись ответа, присоединился к преследователям.
Я стоял под дождем и глядел на опустевшую неровную тропу, которую мы проделали в камышах.
— Это правда? — спросил Джейк.
— Что правда?
— Что он уже покойник? Что они его убьют?
— Он думает, что правда, — ответил я.
— Думаешь, он что-то сделал с Ариэлью?
— Не знаю.
— Я думаю, что не сделал, Фрэнк.
Моя злость мгновенно миновала, и я с тихой горечью подумал, что Джейк прав.
— Побежали, — сказал я и ринулся вслед за всеми.
Гром снова и снова рокотал над нашими головами, в эти мгновения молния отбеливала серую завесу дождя. Ливень был такой сильный, что я ничего не видел на расстоянии тридцати ярдов. Впереди меня не было никого. Мы бежали со всех ног, но у взрослых мужчин ноги в два раза длиннее, поэтому ходят они в два раза быстрее, и нагнать их было делом безнадежным. Джейк поначалу держался рядом со мной, но понемногу отстал, и хотя он крикнул, чтобы я подождал, дальше я побежал в одиночку. Мимо того места, где пятнадцать минут назад мы спустились с Равнин, мимо последнего дома на Пятой стрит, и наконец мимо эстакады над рекой, где и началось мое знакомство с Уорреном Редстоуном.
От бега я совсем выдохся. Весь мокрый, я укрылся под эстакадой, на том самом месте, где лежал мертвец, а рядом с ним сидел Уоррен Редстоун. Я едва переводил дыхание, в боку кололо. От дождя берег стал скользким, и в грязи перед собой я видел следы, которые оставили бегущие люди. Мне даже показалось, что я слышу, как они перекликаются, хотя уверен в этом я не был — завывания ветра и шум лившейся с неба воды заглушали все прочие звуки. Я поднял голову, как Уоррен Редстоун во время нашей первой встречи, когда он заметил, что мы с Джеком подглядываем за ним с эстакады. Надо мной между шпалами было лицо Редстоуна.
Он не двигался. Он не говорил. Он просто лежал ничком на эстакаде и смотрел на меня глазами — темными, старыми и тусклыми, словно два камня, которые десять тысяч лет назад принесло по ледниковой реке, реке, что звалась так же, как и он: Уоррен.
Я вспомнил, что он сказал Джейку при нашей первой встрече: железная дорога подобна реке, стальной реке, которая всегда на месте, но всегда движется. И я понял, что река, по которой собирался плыть Уоррен Редстоун, была совсем не из воды.
Он поднялся. В просветах между шпалами я видел, как он переходил эстакаду. Оставив свое убежище под железнодорожным мостом, я вышел на берег и стал наблюдать, как быстро и осторожно перескакивает он со шпалы на шпалу, опустив голову, чтобы не оступиться и не упасть. Один раз он оглянулся на меня, как будто чтобы удостовериться в моих намерениях, а потом снова сосредоточился на своем бегстве.
Наконец я увидел, как он перешел через эстакаду и скрылся за плотной дождевой завесой.
22
Шериф и его подручные отправились прочесывать железнодорожные пути на другом берегу реки, но Уоррен Редстоун был уже далеко. О встрече с ним я никому не сказал. Как бы я объяснил свое молчание, свое соучастие в его бегстве — вещи, которые я и сам по-настоящему не понимал? Просто мной двигало сердце, а голова за ним не поспевала, и то, что сделано, невозможно отменить. Но на меня взвалилась огромная тяжесть. А в свете всего предстоявшего меня угнетало чувство вины из-за того, что я смолчал.
Поиски продолжались целый день, под проливным дождем, на обоих берегах реки, гораздо дальше Сибли-парка и эстакады, но не привели ни к чему. Люди шерифа обыскали также подвал в доме О’Кифов, где останавливался Уоррен Редстоун. Они надеялись найти что-нибудь, связанное с Ариэлью, — возможно, жемчужную заколку, составлявшую пару с ее медальоном, или золотые часы, которые она надевала в тот вечер, — но ушли ни с чем. Шериф сказал нам, что поставил в известность соответствующие органы во всех соседних округах, и Редстоуна поймают. А сам он тем временем продолжит разыскивать Ариэль.
Джуди Кляйншмидт подтвердила рассказ Морриса Энгдаля и тем самым создала для него алиби, так что его наконец освободили из камеры, в которой он прогостил несколько часов. Шериф признался моему отцу, что он не вполне доверяет ни рассказу Энгдаля, ни словам девушки, но сейчас у него нет иного выбора, кроме как отпустить парня, особенно после того, как медальон отыскался у Уоррена Редстоуна.
К вечеру о происходящем знал весь Нью-Бремен. Приехали дедушка с Лиз, и она взяла на себя заботы о еде, что было очень хорошо, поскольку готовила она чудесно. Эмиль Брандт уехал домой, но потом вернулся обратно, сказав моей матери, что не может сидеть в одиночестве. Карл, который привез его, чувствовал себя неловко в нашем присутствии, перед лицом нашего горя и скоро ушел. "Ливень продолжался, стемнело рано, и после ужина взрослые сидели в гостиной, а мы с Джейком — на веранде. Мы почти не разговаривали и смотрели, как хлещет дождь, едва не срывая листья с деревьев.
Тем вечером время в доме Драмов шло по-другому. Каждое мгновение наполнялось для нас надеждой на лучшее и страшным, почти невыносимым ожиданием худшего. Обязанностью отца было молиться, чем он и занимался часто и истово. Он молился один, молился при нас. Я иногда молился вместе с ним и Джейк тоже, мама — нет. Она просто смотрела в пространство перед собой — не то с недоумением, не то со злостью.
Утром в четверг начали приходить посетители. Соседи и папины прихожане заглядывали на минутку, принося с собой добрые пожелания, запеканку, буханку домашнего хлеба или пирог, чтобы освободить мою мать от кухонных хлопот. Дедушка с Лиз приехали рано, Лиз принялась за готовку, а дедушка встречал посетителей у дверей и благодарил от имени моих родителей, а в перерывах он и Лиз сидели вместе с моей матерью и Эмилем Брандтом, который не отходил от нее ни на шаг. Из Манкейто приехал Конрад Стивенс, окружной пресвитер, и предложил отслужить воскресные службы вместо моего отца. Отец поблагодарил его и сказал, что подумает.
Гас то приходил, то уходил. До меня то и дело доносилось рычание его мотоцикла. Он постоянно находился на связи с Дойлом, который принял большое участие в поисках Ариэли. Гас проскальзывал в дом, о чем-то негромко разговаривал с отцом, а потом уходил, не сказав ни слова остальным. Позже я узнал, что он сообщал отцу известия, которые получали по поводу исчезновения Ариэли шериф и начальник городской полиции. Девушку, подпадавшую под ее описание, заметили в компании каких-то парней в Блю-Эрт, а другие говорили, будто видели, как она шла по дороге неподалеку от Мортона, или сидела в придорожном кафе в Редвуд-Фоллз.