Она приложила сигарету к губам, и ее взгляд задержался на лице Гаса.
— Что ты думаешь по поводу монтировки?
Гас задумался над ответом — вернее, над целесообразностью ответа как такового.
— Насколько я представляю, она удобная и эффективная.
— Ты когда-нибудь использовал монтировку в качестве оружия?
— Нет, — ответил он. — Но, думаю, она наносит большой урон.
— Ты убивал людей, Гас. На войне.
Он не ответил, но пристально наблюдал за ней.
— Это сложно?
— Я убивал людей на расстоянии. Я видел только их фигуры, но не лица. Насколько я представляю, совсем иное дело — убить человека, которому смотришь в лицо.
— Для этого нужно хладнокровие, не так ли?
— Да, мэм, насколько я представляю, это так.
— Люди могут обманывать, не так ли, Гас?
— Наверное, могут.
— Ты хочешь рассказать Натану что-нибудь еще?
— Нет, это почти все.
— Я ему передам.
Друг моего отца вышел с веранды, направился к церкви, в свою каморку. Мать докурила сигарету и закурила еще одну.
Вскоре отец вернулся от Ван дер Вааля. Близилось время ланча, и отец отправился прямиком на кухню, чтобы приготовить еду. Мать последовала за ним, я тоже. Отец излагал окончательный распорядок похорон, в которых мать отказалась участвовать. Я видел — да и все мы видели, — что она погрузилась в себя, и что ее мир с каждым днем становится все меньше и меньше. Она сидела, облокотившись о стол, с сигаретой в руке и слушала, как отец, вытаскивая продукты из холодильника, вводит ее в курс дела. Отец кивнул мне, когда я вошел, но мать не удостоила меня ни малейшим вниманием.
Наслушавшись вдоволь, она резко произнесла:
— Шериф пытался получить ордер на обыск у Брандтов, чтобы найти орудие, которым Карл оглушил Ариэль. Окружной атторней отказался ему помочь.
Отец повернулся к ней, стоя у холодильника с полу-галлонной бутылкой молока в руке.
— Откуда ты знаешь?
— Гас приходил, пока тебя не было.
Отец поставил молоко на стол.
— Рут, мы не знаем, причастен ли Карл к смерти Ариэли.
Мать выпустила перед собой дымовую завесу.
— А я знаю.
— Позвоню-ка я шерифу.
— Позвони.
Когда отец вышел из кухни, мать наконец взглянула на меня. Она вскинула бровь и спросила:
— Помнишь Ветхий Завет, Фрэнки?
Я посмотрел на нее, но не ответил.
— "Шум брани на земле и великое разрушение!" — промолвила она, затянулась и выпустила дым.
28
После обеда, совсем незадолго до наступления темноты мать куда-то собралась. Сказала, что прогуляться. Дедушка спросил ее, куда. Все они — родители, Лиз и дедушка, которые теперь всегда обедали у нас, — сидели на веранде, пытаясь извлечь какую-нибудь выгоду из прохладного ветерка, задувшего к вечеру. Я лежал во дворе на лужайке, наблюдая, как меркнут небеса над долиной.
— Тут, недалеко, — сказала мать. И прежде, чем кто-нибудь успел возразить или предложить компанию, встала и ушла. И тогда дедушка, Лиз и отец заговорили о ней. Они волновались. Да все мы волновались.
Она не вернулась, даже когда совсем стемнело, отец сел в "паккард", дедушка сел в "бьюик", и оба отправились на поиски. Лиз осталась с нами. Она не отходила от телефона, на случай, если кто-нибудь позвонит и что-нибудь сообщит. Джейк целый вечер возился с моделью самолета. Когда отец и дедушка уехали, он спустился вниз. Я рассказал ему о случившемся, а он ответил, что видел, как мать шла вдоль железнодорожных путей в сторону эстакады.
— Почему ты ничего не сказал?
Он пожал плечами, печально взглянул на меня и ответил:
— Она просто гуляла.
— Вдоль железной дороги? Где это видано, чтобы гуляли вдоль железной дороги? Господи…
Я побежал на кухню и рассказал обо всем Лиз, а потом объявил, что ухожу на поиски матери.
— Нет, — ответила Лиз. — Я не хочу, чтобы ты ходил на железную дорогу ночью.
— Я возьму фонарик и буду осторожен.
— Я по-по-пойду с ним, — сказал Джейк, заикаясь, и я подумал, что он, должно быть, очень напуган.
Лиз явно была не в восторге от этой затеи, но я заметил, что, если кто-нибудь не отправится на поиски как можно скорее, неизвестно, что произойдет, и она сдалась.
Мы оба взяли фонарики, но как только мы вышли с Равнин, взошла почти полная луна, и надобность в них отпала — мы ясно видели дорогу вдоль насыпи.
— С ней все х-х-х-хорошо, — повторял Джейк.
— Все хорошо. Все хорошо, — твердил я.
Так мы подбадривали себя, поскольку смерть Ариэли разбила вдребезги всякое ощущение нормальности происходящего, всякую уверенность в завтрашнем дне. Если Бог позволил, чтобы умерла Ариэль, позволил, чтобы так ужасно погиб Бобби Коул, то наша мать, которая была отнюдь не в лучших отношениях со Всевышним, тем более движется по опасному пути.
Лунный свет серебрил гладкую поверхность рельсов, и мы дошли вдоль железной дороги до самой эстакады, где обнаружили нашу мать, сидевшую над рекой Миннесота. Едва мы увидели ее, я повернулся к Джейку и сказал:
— Возвращайся и скажи Лиз, где мы. Я задержу маму здесь и удостоверюсь, что с ней все хорошо.
Джейк оглянулся на темные лабиринты ночи, пролегавшие между нами и городом.
— В одиночку? — спросил он.
— Да, балбес. Кто-то из нас должен пойти. Здесь останусь я.
— А по-по-почему не я?
— А если мама захочет спрыгнуть в воду, или что-нибудь еще? Ты отправишься следом? Иди. Поторапливайся.
Он хотел было еще поспорить, но передумал и направился обратно, следуя за пляшущим лучом фонарика.
Больше всего я боялся, что в любое мгновение на нас вылетит поезд, а поскольку мать сидит посреди эстакады бог знает в каком душевном состоянии, я не успею отвести ее в безопасное место. Хорошо, что была ночь, и огни локомотива можно увидеть издалека, задолго до того, как он достигнет реки. Я прокрался на железнодорожный мост. Мать не посмотрела в мою сторону. Я даже не был уверен, поняла ли она, что я здесь, но когда я был от нее в нескольких шагах, она спросила:
— Это то самое место, Фрэнки?
Я встал рядом с ней и посмотрел вниз — туда же, куда и она. Река вся была залита лунным светом.
— Да, — ответил я.
— Что ты видел?
— Ее волосы. Ее платье. Больше ничего.
Она взглянула на меня, я увидел на ее лице тонкие блестящие следы и понял, что она плакала.
— Я часто купалась в этой реке. Еще в детстве. В нескольких милях вниз по течению, где впадает Коттон-Крик, есть глубокая прозрачная заводь. Ты бывал там?
— Конечно.
— Сядь сюда.
Она похлопала по рельсу рядом с собой, а когда я сел, спросила:
— Я никогда не думала, что река опасна, Фрэнки. Но вы нашли здесь еще одного мертвеца?
— Да, того странника.
— Странника. — Она слегка покачала головой. — А ведь в одном этом слове — целая человеческая жизнь. И маленький Бобби Коул, он тоже?..
— Да. Он тоже.
— Многовато… Ты и не подозревал, что здесь произойдет столько смертей. Вы с Джейком часто сюда ходите?
— Раньше ходили. Теперь нет. Пойдем лучше домой, мама.
— Ты беспокоишься обо мне, Фрэнки? Я знаю, все беспокоятся.
— В последние дни ты меня немного пугаешь.
— Я сама себя пугаю.
— Пойдем домой, мама.
— Понимаешь ли, такое дело. Я не могу разговаривать с твоим отцом. Я слишком сердита на него. Я на всех сердита.
— И на Бога?
— Фрэнки, никакого Бога нет. Если я прямо сейчас прыгну в реку, никакая божественная рука не протянется спасти меня. Просто наступит конец.
— Не для меня, не для Джейка или папы.
— Я и говорю. Никакому Богу нет дела до нас. Только нам самим и нашим близким.
Она обняла меня, слегка прижала к себе, и я вспомнил, что в детстве боялся, когда она так делала.
— Но твоему отцу, Фрэнки, больше дела до Бога, чем до нас. Для меня это, как если бы ему было больше дела до воздуха, и за это я его ненавижу.
Мне хотелось рассказать ей о той ночи, когда он плакал у алтаря в объятиях Гаса. Рассказать ей о проповеди, произнесенной им на следующий день, и о том, как из воздуха, до которого ему якобы больше дела, он черпает необычайную силу. Вместо этого я просто наклонился к ней, почувствовал, как она плачет, взглянул на луну, прислушался к лягушкам, которые квакали на берегу реки, а потом услышал голоса, раздававшиеся из темноты со стороны города, и увидел яркий свет фонариков, приближающихся вдоль железнодорожной насыпи.
— Черт побери, — тихонько проговорила мать. Святой Натан подоспел на помощь. — Она посмотрела на меня, посмотрела прямо в глаза. — Ты сделаешь кое-что для меня, Фрэнки? Кое-что такое, о чем не расскажешь отцу?
Огни приближались вдоль железнодорожных путей, и через пару минут достигли бы нас. Нужно было решаться и решаться побыстрее.
Я проснулся глубокой ночью. Накануне, готовясь ко сну, я сложил одежду на стуле, а поскольку опрятностью я не славился, Джейк поглядывал на меня с подозрением. Но тот вечер был странным, и в те дни все было странным, поэтому Джейк не стал задавать никаких вопросов.
Я схватил одежду и вышел в коридор. Дверь в спальню матери была закрыта. Я подумал, не проснулась ли она, заслышав мои шаги. Спускаясь по лестнице, я старался ступать как можно тише, чтобы не сообщить о моем приближении отцу, который спал на диване в гостиной. На залитой лунным светом кухне я увидел, что стрелки настенных часов показывают два тридцать пять. Проскользнув через входную дверь во двор, я уже там надел штаны, рубашку, носки и кроссовки. Сложил пижаму, отнес в гараж и пристроил на полке рядом с масленкой. Выкатил велосипед, вскочил на него и направился в сторону города по дороге, которая в лунном сиянии казалась молочно-белой.
До Нью-Бремена я жил в других местах, в других городах, где мой отец служил пастором, и, хотя я узнавал их быстро и открывал для себя с легкостью, ни один из них не сделался так близок моему сердцу, как Нью-Бремен. Смерть Ариэли изменила все. Город стал для меня чужим, а по ночам — особенно пугающим, и я проезжал пустынные улицы с чувством, будто повсюду меня окружает угроза. Из неосвещенных окон глядели темные глаза. Среди теней, отбрасываемых луной, таились всякие ужасы. Все две мили до Высот я бешено давил на педали, как будто за мной гнались демоны.