Участок Брандтов размерами не уступал футбольному полю, ровно подстриженная трава напоминала ковер, среди которого тут и там виднелись цветочные клумбы. Ухаживал за всем этим садовник, человек по фамилии Петров, чей сын Иван учился со мной в одном классе. Участок окружала высокая кованая ограда, внутрь вели ворота, за которыми шла широкая подъездная аллея. На воротах красовалась большая, изящно выкованная буква "Б". Подъехав к ним, я увидел на одном из двух огромных каменных столбов, стоявших по бокам от входа, крупно выведенное черной краской слово "убица".
Я стоял перед воротами и смотрел на это неправильно написанное слово. Баллончик с краской валялся на земле неподалеку. Я посмотрел вдаль, на пустынную улицу, озаренную призрачным светом. На другой стороне ее высились дома, при каждом из которых имелся обширный участок, хотя ни один из них размерами не мог сравниться с владениями Брандтов. Все было погружено во тьму.
Я отошел на сто ярдов — к растущему возле ограды высокому клену, раскидистые ветви которого простирались над коваными прутьями. Прислонив велосипед к стволу, я вскарабкался на дерево, прополз по самой толстой ветке и спрыгнул во двор к Брандтам. Миновав широкое озеро лунного света, подбежал к белому каменному дому с колоннами, построенному во времена, когда Нью-Бремен был еще совсем молод. Повернул к гаражу, переделанному из каретного сарая. Перед ним, на подъездной аллее, была припаркована красная спортивная машина Карла.
Я сделал, как велела мать, а потом ринулся обратно к ограде. Поскольку деревьев с этой стороны не росло, влезть на кованую решетку было трудновато. Наконец, перебравшись на другую сторону, я вскочил на велосипед и помчался в сторону дома.
Я не успел далеко отъехать. На том самом месте, где дорога резко изгибается, меня ослепили передние фары встречной машины. Я быстро вильнул в сторону, чуть не упал с велосипеда и остановился. Машина тоже остановилась. Дверь открылась и захлопнулась. В блеске фар я не разобрал, кто это. Но через мгновение на меня упала громадная тень Дойла, и я понял, что погиб.
— Позвонили, что кто-то околачивается возле дома Брандтов, — сказал он. — Почему-то я не удивлен, что это ты. Слезай с велосипеда, Фрэнк, и поехали.
Я последовал за Дойлом к его патрульной машине. Он открыл багажник и сказал:
— Клади велосипед.
После того, как я сделал это, он указал на пассажирское сидение и сказал:
— Садись.
Когда мы подъехали к воротам особняка Брандтов, фары патрульной машины осветили надпись на столбе. Дойл взглянул на меня и ничего не сказал. Он вылез из машины, подобрал баллончик с краской и вернулся. Развернул машину, и мы медленно спустились с Высот. Долгое время Дойл вел машину молча, повесив наручники на руль. То и дело вскрикивало радио, но он ни разу не потрудился ответить.
Я сидел рядом с ним, чувствовал себя обреченным и тоже молчал. Представлял, как отец посреди ночи приходит в участок — совсем как тогда к Гасу — и уже видел перед собой выражение его лица.
На перекрестке с Мэйн-стрит, вместо того, чтобы повернуть к городской площади и полицейскому участку, Дойл повернул к Равнинам.
— Тут многие считают, что Брандты о себе слишком высокого мнения. Понимаешь, о чем я?
— Да, сэр.
— То, что случилось с твоей сестрой, возмутило людей. Готов поспорить, мальчишка Брандт останется безнаказанным. Мне неприятно это говорить, Фрэнк, но так устроен мир. Богатые, они ходят на ходулях, а мы, остальные, просто ползаем под ними в грязи. Что тут остается? Разве только писать правду в таких местах, чтобы весь мир увидел. Слегка ткнуть их носом в ту вонь, которую они сами распространяют, да?
Он улыбнулся и тихо засмеялся.
Я думал, что ненавижу Брандтов, но разговор Дойла заставил меня почувствовать неловкость, как будто мы оба участвовали в каком-то крупном и мрачном заговоре, и я не был уверен, что хочу этого. Однако это было лучше, чем угодить в кутузку.
Дойл остановился перед нашим домом, мы оба вылезли из машины, он открыл багажник, и я достал велосипед. Полицейский взял в руки баллончик с краской, валявшийся у ворот Брандтов.
— Это я заберу себе, если не возражаешь, — сказал он. — Выброшу куда-нибудь, где никто не найдет. Фрэнк, все должно остаться между нами, понял? Если хоть словом проговоришься, буду считать тебя вруном, ясно?
— Да, сэр.
— Ну тогда хорошо. Иди поспи, малец.
Он смотрел, как я прислонил велосипед к гаражной стене, а потом тихонько прокрался через боковую дверь на кухню. Прежде чем лечь в постель, я выглянул в окно, но Дойла уже не было.
29
Наутро к нам заявился шериф. Мы завтракали — все, кроме матери, которая еще лежала в постели. Отец пошел открывать. Я поднялся из-за стола и встал в дверном проеме, слушая их разговор и едва дыша.
— Прошлым вечером возле дома Брандтов произошел акт вандализма, Натан. Кто-то при помощи баллончика с краской написал у них на воротах "убийца". Вандал оказался не слишком грамотным — пропустил букву и написал "убица". Но его намерение понятно.
— Досадно, — сказал отец.
— Полагаю, ни вы, ни ваша семья об этом ничего не знаете.
— Ничего. Откуда?
— Я не особо настаиваю, но должен спросить. По правде говоря, это может быть кто угодно в городе. Отношение к Брандтам в последнее время довольно кислое. Кстати, я слышал, что вчера вечером Рут чуть не погибла.
— Ничего подобного. Она просто пошла прогуляться и никому не сказала, куда. Она слегка припозднилась, и мы немного забеспокоились.
— Вот как, — сказал шериф. — Значит, я неправильно понял.
Потом он посмотрел мимо отца внутрь дома — точно так же он смотрел мимо меня несколько дней назад. Его взгляд наткнулся на меня, замершего в дверном проеме, и остановился, так что я понял — он не сомневается, кто этот вандал.
— На этом все, шериф?
— Да, пожалуй. Просто я подумал, что вам следует знать.
Он вышел, сел в свою машину и уехал, и когда я сел за стол, Джейк посмотрел на меня точно так же, как шериф. Отец вернулся на свое место, Джейк ничего не сказал, и мы закончили завтрак.
Позже, в нашей комнате, Джейк сказал:
— "Убица"? Даже правильно написать не мог?
— Ты о чем?
— Сам знаешь.
— Не знаю.
— А я удивился, почему ты лёг спать в пижаме, а проснулся в трусах и в майке. Ты ночью ходил к Брандтам, верно?
— Ты сумасшедший.
— Нет. — Он сел на кровать и посмотрел на меня. Он не был ни сердит, ни взволнован. — Почему ты меня не взял?
— Не хотел, чтобы ты вляпался в неприятности. Послушай, Джейк, я там был, но не я написал это слово.
— Что ты сделал?
— Мама попросила положить конверт на лобовое стекло машины Карла.
— Что в нем было?
— Не знаю. Она взяла с меня обещание, что я не буду его открывать.
— А кто сделал надпись на воротах?
— Не знаю. Когда я пришел, она уже была.
Я собирался рассказать Джейку всю историю, когда услышал злобное рычание автомобильного мотора. Высунулся в окно и увидел, что к нашему дому подъехал на своей спортивной машине Карл Брандт. Мы с Джейком спустились вниз. Мать наконец встала и теперь ела тосты и пила кофе. Отец ушел в церковь, но, должно быть, увидел машину Карла, поскольку поспешно вернулся домой.
Карл постучался в переднюю дверь, я открыл. Когда он вошел, папа остановился позади него на ступеньках крыльца. Карл выглядел, будто мертвец. Он стоял, опустив плечи и потупив глаза, и от него исходил настоящий дух отчаяния. Мать вышла из кухни с чашкой кофе в руке. Она, кажется, совсем не удивилась. Темные глаза Карла ненадолго задержались на каждом из нас, и наконец остановились на матери. В руке он держал знакомый конверт. Они не обменялись ни словом, но моя мать вышла вперед, поставила чашку на столик и направилась в гостиную. Карл последовал за ней. Мы втроем наблюдали — перед нами как будто разыгрывалась какая-то молчаливая игра. Мать открыла конверт, достала оттуда ноты, села за пианино, поставила ноты на пюпитр. Пальцы ее коснулись клавиш, полилась знакомая мелодия, и мать запела.
Зазвучала "Незабываемая", знаменитая композиция Нэта Кинга Коула. Играла мать великолепно, а пела так, словно мягкая перина приглашала отдохнуть истомленной душе. Эту самую песню Карл и Ариэль пели дуэтом весной на выпускном вечере, сорвав бурные овации. Все мы были там, и когда я услышал их пение, то понял — теперь я точно знаю, что такое любовь.
Карл Брандт стоял, положив руку на пианино, и я подумал, что если бы ему не было обо что опереться, он бы упал. Он всегда казался мне старым, зрелым и умудренным, но теперь он напоминал ребенка и как будто собирался заплакать.
Когда мать закончила, он прошептал:
— Я не убивал Ариэль. Я бы никогда не мог причинить Ариэли никакого зла.
— Я никогда и не думал, что это ты, — произнес отец.
Карл повернулся к нему и сказал:
— А весь город думает, что это я. Я даже не могу выйти из дома. Все смотрят на меня, как на чудовище.
Мать, сидевшая на табурете за пианино, посмотрела на Карла и сказала:
— Моя дочь забеременела от тебя.
— Это не я, — ответил Карл. — Клянусь, не я.
— Ты хочешь сказать, что моя дочь спала, с кем попало?
— Нет. Но я с ней не спал.
— Своим приятелям ты рассказывал совсем другое.
— Это были просто разговоры, миссис Драм.
— Гнусные, мерзкие разговоры.
— Знаю. Знаю. Лучше бы я об этом не говорил. Но все парни об этом говорят.
— Тогда все парни должны стыдиться самих себя.
— Я не убивал ее. Богом клянусь, я не трогал ее.
На переднем крыльце раздался топот шагов, в дверь замолотили кулаками. Сквозь москитную сетку на нас смотрели мрачные лица мистера и миссис Бравдт.
Отец впустил их, миссис Бравдт бросилась к сыну, встала между ним и моей матерью и сказала:
— Тебе здесь нечего делать.
— Я должен был с ними поговорить, — произнес Карл.
— Ничего ты не был должен. Ты не обязан ни перед кем отчитываться.