За неделю до нашего отъезда Морис Энгдаль погиб во время несчастного случая на консервном заводе, где он работал. Его отпустили на поруки до начала судебных слушаний по иску о нарушении закона Манна, который ему предъявили. Он явился на работу пьяным, бригадир велел ему убираться домой, и Моррис Энгдаль пару раз замахнулся на своего начальника. Не удержав равновесия, он свалился с площадки, на которой происходила потасовка, и сломал шею. По иронии судьбы, отец Энгдаля, человек отнюдь не религиозный, попросил, чтобы мой папа провел заупокойную службу. Я спросил, можно ли мне присутствовать, и он разрешил. Это были едва ли не самые грустные похороны, на которых я бывал. Никто не пришел оплакивать Энгдаля — ни Джуди Кляйнштадт, ни его отец, который, как мы потом узнали, мертвецки напился в городском баре.
За два дня до переезда в Сент-Пол в доме уже ощущалось запустение. Мать отправила нас с Джейком паковать свои вещи в коробки, которые она нам выдала, и мы опустошили комод и шкаф. Джейк тщательно запаковал свои модели самолетов и комиксы. У меня ничего особо ценного не было, и я свалил в свою коробку какое-то барахло, случайно подвернувшееся под руку. Бродя по дому, мы проделывали дорогу между грудами коробок: постельное белье, полотенца и скатерти; отцовские книги; настольные лампы, вазы и картины в рамах; кухонная утварь, кастрюли и сковородки. Шторы на окнах еще висели, но уже не создавали уюта.
В те последние дни Джейк часто бывал у Лизы Брандт. Родители разорвали отношения с Эмилем. Когда Бравдт рассказал матери о своих отношениях с Ариэлью, она разгневалась, но ненадолго. "Что сделано, то сделано", — сказала она отцу, и, полагаю, искренне. Не знаю, простила ли она Эмиля Бравдта. Может быть, как и Джейк, она просто устала злиться. Насколько мне известно, Эмиля Бравдта она больше не видела. Наверное, в определенном смысле для нее это также было потерей.
Но с Джейком все оказалось иначе. Он сказал, что ему жалко Лизу. В целом мире о ней заботились только он и Эмиль. И хотя общество своего брата Лизу вполне устраивало, при ввде Джейка ее лицо всякий раз озарялось истинным восторгом. Он навещал ее часто, используя работу в огороде в качестве повода, чтобы предложить ей свою компанию. Он говорил, что иногда видел Эмиля Брандта, сидящего на веранде, или слышал, как из дома доносятся звуки его игры, но ни разу с ним не заговаривал. Не потому, что злился. Он утверждал, что от Брандта исходят какие-то мощные волны, которые его отталкивают. Я решил, что Джейк о чем-то догадывается. Семейство Брандтов всегда казалось своего рода островом, обособленным, отдаленным и слегка заповедным, и, насколько я замечал, там никогда не существовало такой силы, будь то любовь или стремление к простым человеческим отношениям, которая бы объединяла их или сближала с внешним миром. Поскольку моя собственная семья исцелилась, и воссоединение оказалось возможным, я неустанно молился за Брандтов.
За день до отъезда из Нью-Бремена, мой брат спросил, не помогу ли я ему и Лизе в одном деле. Она собиралась соорудить вокруг одной из клумб небольшую стенку из камней, которые выкопала и свалила в кучу, когда благоустраивала свой огород. Джейк сказал, что втроем справиться будет легче, потому что некоторые камни были довольно крупными. Я не особо рвался обратно в дом Брандтов, но согласился помочь.
Мы прибыли после ланча и застали Лизу за работой — она загружала тачку камнями из большой кучи возле сарая. Сама клумба находилась посреди двора, в солнечном месте, между двумя высокими черемухами. Она была круглой, посередине стояла ванночка для птиц. Джейк объяснил, что Лиза собиралась построить из маленьких камней стену, может быть, в фут вышиной, а большие разложить по клумбе, аккуратно разместив среди цветов и тем самым создав ощущение, будто внутри правильной окружности заключен кусочек дикой природы.
Лиза была одета в желтую свободную блузку с короткими рукавами, джинсы и теннисные туфли, на руках — испачканные землей садовые перчатки. Стояла жара, и ее блузка липла к бокам и спине. Мы пришли со стороны реки, пройдя через калитку в задней изгороди. Она возилась с камнями и не заметила нас, пока Джейк не обежал ее вокруг, так что она его увидела. Лиза хлопнула в ладоши, словно ребенок, обрадованный новой игрушкой, и сделала Джейку какой-то знак, а он сделал ей какой-то знак в ответ и сказал:
— Фрэнк тоже пришел.
Он показал в мою сторону, она обернулась, и хотя не просияла, как при виде Джейка, тем не менее она была мне рада.
— Спасибо, Фрэнк, — пробубнила она.
Мы приступили к работе. Главной задачей было переместить камни из кучи к цветнику, на расстояние тридцати ярдов. Этим занимались мы с Джейком, а Лиза тем временем сооружала стену. Мы наполняли тачку только наполовину, иначе взять и перевезти ее через двор было невозможно. Под тенью черемух мы в беспорядке сваливали камни вдоль границы цветника. Лиза тщательно подбирала один к другому, складывала их вместе и скрепляла цементным раствором из ведерка.
Работали мы допоздна. Ближе к концу я услышал, как из окна доносятся звуки музыки, в которой я узнал Рахманинова, и увидел, как Эмиль Брандт вышел на веранду и сел в качалку. Я решил, что он поставил пластинку на стереопроигрывателе или ленту на катушечном магнитофоне. Вскоре стена была готова. Мы с Джейком вспотели, точно парочка вьючных мулов. Лиза отложила шпатель, стянула садовые перчатки и спросила:
— Пить?
— Да, — в один голос ответили мы с Джейком.
Она улыбнулась и сделала Джейку знак, который он отлично понял. Когда она развернулась и ушла, Джейк сказал:
— Она хочет, чтобы мы пошли в сарай и взяли лом. Нам нужно перекатить большие камни, которые она хочет разложить среди цветов.
— Я принесу, — предложил я.
Дверь в сарай была открыта, и я вошел внутрь. Солнце светило мне в спину. В сарае пахло сырой землей и еще чем-то техническим, вроде смазочной жидкости. Лиза хорошо организовала это небольшое пространство. Цветочные горшки и горшечная земля находились в дальнем углу. Садовые инструменты — грабли, тяпка, косилка, ножницы, совок, лопата, кирка, гребок — аккуратно висели на крючках или гвоздях, которые были вбиты в два толстых бревна, горизонтально расположенных вдоль стены посередине между полом и потолком. Справа находился узкий верстак с тисками, а над ним — панель с отверстиями, на которой висели ручные инструменты — молоток, отвертки, напильники, гаечные ключи, стамески. Под верстаком был темно-желтый шкафчик с полудюжиной ящиков, вручную расписанных цветами. В одном углу сарая стоял заступ, а рядом на двух гвоздях висел небольшой ломик. Этот ломик я помнил хорошо. С того самого летнего дня, когда я, не подумав, дотронулся до "Лизы, а она пришла в ярость. И быть бы мне мертвым, если бы я не сумел увернуться от ее могучих взмахов. Я потянулся за ломиком, но, снимая его со стены, порезал палец о шляпку одного из гвоздей. Порез был неопасным, но пошла кровь, а руки у меня были грязные. Я отдал ломик Джейку и показал ему рану.
— В одном из ящиков Лиза держит аптечку, — сказал он. — Но я не знаю, в котором.
Я подошел к темно-желтому шкафчику и принялся наугад открывать ящики. В них лежали большей частью гвозди, шурупы и шайбы. Но когда я открыл средний, мне на глаза попалось кое-что еще. Среди болтов и гаек лежали изящные золотые часики и жемчужная заколка.
Джейк растянулся на траве. Когда я подошел, он взглянул мне в лицо и приподнялся.
— Что случилось?
Я протянул ему руки, перепачканные грязью и кровью.
Джейк увидел в моих ладонях скромные драгоценности, пропавшие вместе с Ариэлью. Его глаза поползли вверх, встретились с моими, и я прочел в них нечто, заставившее меня похолодеть.
— Ты знал, — сказал я.
— Нет, — ответил он. — Не наверняка.
Он взглянул в сторону дома, где на веранде, в такт Рахманинову, словно метроном, раскачивался в качалке Эмиль Брандт. Я наклонился к брату.
— Расскажи мне.
— Я не знаю, — ответил он.
— Ты сказал, что знаешь не наверняка.
— Я подумал… — Он запнулся, и я испугался, что он опять начнет заикаться, но Джейк подождал несколько секунд, собрался с духом и продолжил: — С того самого дня, когда ты сказал, будто мистер Брандт убил Ариэль, я размышлял об этом и решил, что навряд ли это был он.
— Почему не он?
— Господи, он же слепой. Но Лиза, она сильная и зрячая, и ей никогда не нравилась Ариэль. Но я рассудил, что если она это и сделала, то лишь по случайности. Как в тот раз, когда она чуть не убила тебя вот этой штуковиной, — сказал он и потряс ломиком. — Помнишь?
— Да, помню. Но, возможно, то была не случайность, — ответил я.
Джейк потупился.
— Я тоже об этом подумал, — сказал он.
— Почему ты ничего не сказал?
— У нее ничего нет, Фрэнк. Только этот дом и брат. Может быть, она решила, что Ариэль собирается это у нее отнять. А что будет, если об этом узнают, и она попадет в тюрьму, или что-то в этом роде?
— Ей место в тюрьме, — сказал я.
— Вот видишь? Я знал, что если я что-нибудь скажу, ты разозлишься.
— Джейк, она сделала не какую-нибудь мелкую пакость. Она убила Ариэль.
— Если ее посадить в тюрьму, это не вернет Ариэль.
— Она должна отплатить за то, что сделала.
— Почему?
— Что значит "почему"?
— Посмотри вокруг. Она почти не покидает этот двор, разве что изредка спускается к реке. У нее никто не бывает, кроме меня. Чем это не тюрьма?
— Она может навредить кому-нибудь еще. Об этом ты подумал?
Джейк положил ломик на траву и не ответил.
Я стоял над ним, злился, как черт, и при этом удивлялся. Он снова увидел то, что проглядели все остальные — ужасную правду, которую придержал при себе.
— Ты ничего не говорил Лизе?
Он помотал головой. А потом сказал:
— До седмижды семидесяти раз, Фрэнк.
— Чего?
— Он поднял лицо к солнцу.
— До седмижды семидесяти раз. Так мы должны прощать.
— Тут дело не в прощении, Джейк.