— Ну а ты, Джейки? Ты испугался?
— Мы оказались там по глупости, — сказал брат, уходя от ответа.
Она усмехнулась и произнесла:
— В вашей жизни будет еще немало мест, в которых вы окажетесь по глупости. Просто не попадайтесь.
— Я видел, как прошлым вечером ты куда-то уш-мыгнула, — сказал я.
Ее шутливость мгновенно испарилась, и она холодно взглянула на меня.
— Не бойся, я никому не расскажу, — подбодрил ее я.
— Мне все равно, — ответила она.
Но я понимал, что ей не все равно.
Для моих родителей Ариэль была золотым ребенком. От природы ей достались сметливый ум, непринужденное обаяние и музыкальность, ее пальцы творили на клавиатуре настоящие чудеса. Никто из нас, любивших ее, не сомневался, что ей уготованы слава и величие. Она была любимицей матери и, возможно, отца, хотя в его чувствах я не был так уверен. О своих детях он говорил очень сдержанно, это мать в страстном мелодраматическом забытьи называла Ариэль отрадой своей души. Все мы знали то, чего мать никогда не произнесла бы вслух: она надеется, что Ариэль осуществит ее собственные несбывшиеся чаяния. Возненавидеть за все это Ариэль было проще простого, но мы с Джейком ее обожали. Она была нашей наперсницей, нашей сообщницей, нашей заступницей. За скромными достижениями своих братьев она следила лучше, чем озабоченные своими делами родители, и не скупилась на похвалу. Словно дикие маргаритки, растущие на лужайке позади нашего дома, она являла миру свою красоту без всяких затей.
— Мертвец, — проговорила она и покачала головой. — Известно, кем он был?
— Он называл себя Шкипером, — сказал Джейк.
— Откуда ты знаешь?
Джейк бросил на меня взгляд, исполненный немой мольбы о помощи, но не успел я ответить, как Ариэль сказала:
— Вы, ребята, что-то недоговариваете.
— Их было двое, — выпалил Джейк, и было видно, с каким облегчением он исторгнул из себя правду.
— Двое? — Ариэль перевела взгляд с Джейка на меня. — А кто второй?
Благодаря Джейку правда вся была перед нами, как лужица блевотины. Я больше не видел причины лгать, особенно перед Ариэлью.
— Индеец, — ответил я. — Приятель покойника. — И рассказал все, как было.
Она слушала, и ее голубые глаза с поволокой останавливались то на мне, то на Джейке.
— Да, ребята, вам грозят большие неприятности, — проронила она наконец.
— Ви-ви-видишь, — прошипел мне Джейк.
— Не бойся, Джейк, — сказала Ариэль и похлопала его по ноге. — Я сохраню вашу тайну. Но слушайтесь папу, ребята. Он беспокоится о вас. И мы все беспокоимся.
— Рассказать кому-нибудь об индейце? — спросил Джейк.
Ариэль задумалась.
— Этот индеец показался вам страшным или опасным?
— Он трогал Джейка за ногу, — сказал я.
— Мне не было страшно, — заметил Джейк. — Не думаю, чтобы он собирался чем-нибудь нам вредить.
— Ну тогда, считаю, можно об этом не распространяться. — Ариэль поднялась с кровати. — Но пообещайте мне, что больше не будете околачиваться у железной дороги.
— Обещаем, — сказал Джейк.
Ариэль ждала, чтобы и я присоединился к разговору, и укоризненно смотрела на меня, пока я не дал ей такое же обещание. Она отошла к двери, потом жеманно обернулась, широко взмахнула рукой и промолвила:
— Я ухожу в театр.
Последнее слово она произнесла как «тэатр».
— В театр под открытым небом, — добавила она, обернула вокруг шеи воображаемый палантин и манерно вышла из спальни.
Тем вечером отец не готовил гамбургеров и молочных коктейлей. Его вызвали в похоронное бюро ван дер Вааля, куда до дальнейших распоряжений доставили мертвое тело и где они с Ван дер Ваалем и шерифом обсуждали похороны незнакомца. Он не возвращался домой допоздна. Тем временем мать разогрела томатный суп «Кэмпбелл», сделала сэндвичи с сыром «Вельвита», мы поужинали и уселись смотреть «Есть оружие — будут путешествия». Изображение на экране было размытое, потому что в такой отдаленной местности прием слабый, но мы с Джейком все равно каждую субботу упрямо смотрели этот сериал. Ариэль с какими-то своими подругами отправилась на кинопоказ под открытым небом, и мать сказала ей:
— К двенадцати чтобы вернулась.
Ариэль нежно поцеловала ее в лоб и ответила:
— Да, мамочка.
Мы приняли субботнюю ванну и улеглись в постели еще до того, как вернулся отец, но когда он пришел домой, я еще не спал и слышал разговор родителей на кухне, которая располагалась прямо под нашей спальней. В полу имелась вентиляционная решетка, и голоса были слышны так отчетливо, словно родители находились в той же комнате, что и я. Они и понятия не имели, что я негласно участвую в каждом разговоре, который происходят между ними на кухне. В тот вечер они несколько минут обсуждали похоронную службу по мертвецу, которую отец согласился провести. Потом заговорили об Ариэль.
— Она уехала с Карлом? — спросил отец.
— Нет, — ответила мать. — Просто с компанией своих подружек. Я велела ей вернуться к двенадцати, потому что знаю, что ты будешь волноваться.
— Когда она поступит в Джуллиард, я вмешиваться не стану — пусть пропадает допоздна, сколько хочет. Но покуда она здесь, под нашим кровом, пусть возвращается домой до двенадцати, — сказал отец.
— Не нужно мне это без конца повторять, Натан.
— В последнее время она какая-то другая, — сказал отец. — Ты заметила?
— В каком смысле другая?
— У меня такое чувство, будто что-то творится у нее в душе, и она готова об этом сказать, но не говорит.
— Если ее что-нибудь волнует, она расскажет мне, Натан. Она мне все рассказывает.
— Хорошо, — ответил отец.
— Когда похороны того скитальца? — спросила мать.
Она объяснила нам, что слово «скиталец» звучит мягче, нежели «бродяга» или «бездомный», поэтому все мы стали употреблять это выражение, когда говорили о покойнике.
— В понедельник.
— Хочешь, чтобы я спела?
— На похоронах будем только я, Гас и Ван дер Вааль. Думаю, музыки не нужно. Достаточно нескольких надлежащих слов.
Стулья шаркнули по линолеуму, родители вышли из-за стола, и я больше не мог их слышать.
Я задумался о покойнике и понял, что хотел бы присутствовать на его похоронах. Я повернулся на другой бок, закрыл глаза и вспомнил о Бобби Коуле, лежавшем в гробу, подумал о покойнике, который тоже будет лежать в гробу, и провалился в мрачный, беспокойный сон.
Среди ночи я проснулся — на улице хлопнула автомобильная дверца и раздался смех Ариэли. В спальне родителей, через коридор от нашей, загорелся тусклый свет. Машина уехала, и спустя несколько мгновений я услышал, как пискнули петли входной двери. Свет в спальне родителей погас, дверь в нее с тихим вздохом затворилась. Ариэль взошла по лестнице, и я уснул.
Позже я проснулся от громового раската. Подошел к окну и увидел, что с севера на долину наползает грозовой шторм. Дождь должен был обойти нас стороной, но я отлично видел серебряные стрелы молний, выкованные на громадной наковальне грозовых облаков. Я спустился вниз, вышел в переднюю дверь и уселся на пороге. Прохладный ветер, от которого я успел отвыкнуть за последние дни, дышал прямо в лицо, и я наблюдал за бурей, словно за приближением свирепого и красивого хищного зверя.
Отдаленный гром напоминал артиллерийскую канонаду. Я подумал об отце и о том, что он рассказывал нам с Джейком про войну, — этими воспоминаниями он делился с нами гораздо охотнее, нежели чем-то иным. Мне хотелось расспросить его о многом — не понимаю, что меня удерживало. Наш отец ничем этого не показывал, но я знал, что его задевает молчание, которым мы отвечали на откровенность, стоившую ему таких усилий. Мне хотелось расспросить его о смерти: о том, больно ли умирать, и о том, что ждет меня и всех остальных после кончины. Только не надо всей этой чепухи про райские врата, папа. Смерть занимала меня всерьез. Когда мы с отцом и братом стояли в грязном гараже, мне представилась возможность поговорить об этом, но я ее упустил.
Сидя на пороге, я вдруг увидел, как кто-то выбежал из-за дома, пересек двор и устремился по Тейлор-стрит по направлению к Высотам. На Равнинах не было уличных фонарей, но я не нуждался в освещении, чтобы понять, кто это.
Я поднялся, чтобы вернуться в спальню, и напоследок взглянул на то, как молния пронзает холмы, которые окружали и защищали нашу долину.
Этим летом рядом с нами произошло уже две смерти. Я не мог и догадываться, что до его окончания смертей предстояло еще три.
И следующая станет самой горестной.
5
В ведении отца находилось три прихода, а это значило, что он отвечал за духовные потребности прихожан трех церквей и каждое воскресенье проводил три службы. Мы, члены его семьи, должны были присутствовать на всех.
В восемь утра начиналось богослужение в церкви Кэдбери, маленького городка в пятидесяти милях южнее Нью-Бремена. Там существовала крупная конгрегация, в которую входили протестанты из различных конфессий, не имевшие поблизости собственной церкви и предпочитавшие более неформальное богослужение методистов религиозной строгости лютеран, в Миннесоте таких же вездесущих, как пыльца амброзии. Мать управляла хором, которым очень гордилась. Каждую неделю в церкви Кэдбери она заставляла мужчин и женщин извлекать из себя богатые и мелодичные звуки, радующие слух. В этом начинании у нее были помощники. Один мужчина обладал замечательным баритоном, который под руководством матери развился в отличный певческий инструмент, а еще у одной женщины был сильный альт, хорошо дополнявший прелестное сопрано моей матери. Музыкальные произведения, которые мать отбирала для хора с расчетом на силу трех этих голосов, становились достаточным поводом для посещения церкви. Ариэль же была вишенкой на этом торте. Ее чудесные пальцы извлекали из труб маленького органчика такие звуки, каких прихожане скромной деревенской церквушки никогда прежде не слыхивали.
Мы с Джейком таскались на все службы и старались особо не ерзать. Богослужение в Кэдбери было первым, а значит, не слишком тягостным. К третьей воскресной службе наши зады страшно ныли, а терпение подходило к последнему пределу. Поэтому богослужение в Кэдбери нравилось нам больше всего.