Сара поднялась.
– Оставляем вас с вашим гостем, – сказала она, кивнув Купу и входя в дом.
Кэти пошла в сад, а я села за стол. За двадцать лет Куп, конечно, изменился, но не потерял привлекательности. Его черты – чуть резковатые в колледже – огрубели от времени, на коже появились отметины: шрам здесь, морщинки от смеха там. Черные волосы, когда-то свисавшие до плеч, а теперь аккуратно подстриженные, были тронуты сединой. Глаза у него оставались все того же прозрачного бледно-зеленого оттенка – такой я видела дважды в жизни: глаза Купа и воды Карибского бассейна, на которые я глядела из иллюминатора самолета, путешествуя вместе со Стивеном.
– А ты хорошо сохранился, – отметила я.
Он рассмеялся, откинувшись на спинку кресла:
– Ты сама неплохо выглядишь. Особенно если сравнивать с тем, какой ты была четверть часа назад. Я слышал, что судебная защита – грязное дело, но никогда не понимал этого буквально.
– Ну, это вроде системы Станиславского у актеров. Амиши не очень-то расположены к чужакам. Но если я выгляжу, как они, работаю вместе с ними, они открываются.
– Наверное, трудно здесь, вдали от дома?
– Это спрашивает Джон Джозеф Купер, психиатр?
Он собирался было ответить, но потом покачал головой:
– Не-а, просто Куп, друг.
Я пожала плечами, намеренно избегая его внимательного взгляда:
– Есть вещи, которых мне недостает, например моя кофеварка. Езда на пониженной передаче. «Секретные материалы» и «Скорая помощь».
– Не Стивен?
Я позабыла, что при последней встрече с Купом и он, и я были с нашими вторыми половинками. Мы встретились в фойе во время антракта на концерте Филадельфийского симфонического оркестра. Хотя мы время от времени контактировали по службе, я раньше не видела его жену – стройную блондинку, уютно прилепившуюся к его боку, как подходящий кусочек пазла. Даже после всех прошедших лет один ее вид был для меня ударом под дых.
– Стивен уже не в теме, – призналась я.
Куп с минуту разглядывал меня, а потом произнес:
– Жаль это слышать.
Я взрослая и могу с этим справиться. Глубоко вдохнув, я выдавила из себя улыбку и хлопнула ладонями по коленям:
– Что ж! Ты проделал весь этот путь не для того, чтобы поговорить со мной…
– Но я хотел бы этого, Элли, – мягко произнес Куп. – Я давно тебя простил.
Легко было бы сделать вид, что я не слышу его, и просто пуститься в рассуждения о Кэти. Однако невозможно разговаривать с человеком, отчасти ответственным за то, какой я стала, без того, чтобы немного покопаться в этой истории. Может быть, Куп меня простил, а вот я его – нет.
Куп откашлялся:
– Дай расскажу, что я разузнал о Кэти. – Он порылся в своем портфеле и вытащил блокнот с желтой бумагой, исписанный его каракулями. – Существует два подхода к объяснению неонатицида с точки зрения психиатрии. Позиция меньшинства состоит в том, что женщина, убивающая своего новорожденного, впадает в состояние диссоциации, длящееся в течение всей беременности.
– Состояние диссоциации?
– Состояние сильной концентрации, при котором человек блокирует все, кроме единственного действия. В данном случае женщина искажает часть своего сознания и начинает жить в мире фантазии, в котором она не беременна. Когда наконец наступает рождение, женщина совершенно не подготовлена. Она оторвана от реальности этого события, у нее провалы в памяти. У некоторых женщин даже развивается временный психоз, когда шок от рождения ребенка пробивает панцирь отрицания. В любом случае их оправдывает то, что они мысленно не присутствуют на месте преступления, поэтому с юридической точки зрения не могут считаться ответственными за свои действия.
– Звучит для меня весьма пророчески.
Ухмыльнувшись, Куп вручил мне список имен:
– Это некоторые психиатры, которые в последние несколько лет заявляли о своем умеренном подходе. Ты увидишь, что это клинические психиатры, а не судебные. Это потому, что большинство судебных психиатров, имеющих дело с неонатицидами, утверждают, что женщины не испытывают диссоциативного состояния, а просто отстраняются от своей беременности. Они считают, что диссоциация может наступать в момент рождения. К тому же даже я сказал бы, что диссоциация совершенно нормальна, если учесть боли при деторождении. Это вроде того, как порежешь палец, нарезая овощи – замираешь на секунду и говоришь: «Ух ты, какой глубокий порез!» Но для устранения проблемы не обрубаешь ведь себе руку.
Я кивнула:
– Тогда почему они убивают младенцев?
– Потому что у этих женщин нет с ними эмоциональной связи, как будто камень вышел из желчного пузыря. В момент убийства они не теряют связь с реальностью, а просто напуганы, смущены, не могут примириться с незаконным рождением.
– Другими словами, – категоричным тоном сказала я, – безоговорочно виновны.
Куп пожал плечами:
– Мне нет нужды объяснять тебе, что признание невменяемости одобряется коллегией присяжных. – Он протянул мне другой список, раза в три длиннее предыдущего. – Эти психиатры поддерживают общепринятые взгляды. Но каждое дело особое. Если Кэти по-прежнему отказывается признаться в произошедшем даже перед лицом обвинения в убийстве и медицинского свидетельства о беременности, то могут потребоваться и другие механизмы защиты.
– Я как раз и хотела об этом с тобой поговорить. Есть какой-нибудь способ выяснить, не была ли она изнасилована?
Куп присвистнул:
– Чертовски веская причина избавиться от новорожденного!
– Угу. Только пусть я сама это выясню, а не прокурор.
– Это нелегко. Прошло уже много месяцев, но при разговоре с ней буду держать это в уме. – Он нахмурился. – Есть и другой вариант: что она все время врет.
– Куп, я адвокат защиты. Мой детектор лжи калибруется ежедневно. Я бы почуяла ее ложь.
– А может быть, и нет. Признайся, что, живя здесь, ты чересчур приближена к ситуации.
– Ложь совсем не характерна для амишей.
– Как и неонатицид.
Я подумала о том, как Кэти обычно краснеет и запинается, если сталкивается с чем-то, о чем не хочет разговаривать. А потом я вспомнила о том, какой у нее был вид всякий раз, как она отрицала рождение ребенка: выставленный вперед подбородок, горящие глаза, взгляд устремлен прямо на меня.
– В ее мыслях этого ребенка никогда не было, – тихо сказала я.
Куп задумался.
– Может быть, не в мыслях, – откликнулся он. – Но в реальности он был.
Кэти сжала в кулаки руки, лежащие на коленях. Вид у нее был, как у приговоренного к казни.
– Доктор Купер просто хочет задать тебе несколько вопросов, – объяснила я. – Расслабься.
Куп улыбнулся ей. Мы втроем уединились на берегу ручья, подальше от дома. Куп извлек из кармана магнитофон, но я быстро поймала его взгляд и покачала головой. Тогда он без возражений достал свой блокнот.
– Кэти, для начала скажу, что все, сказанное тобой, останется между нами. Я здесь не для того, чтобы судачить на твой счет. Просто я хочу помочь тебе разобраться с некоторыми из чувств, которые ты, наверное, испытываешь.
Кэти посмотрела на меня, потом снова на Купа. Он улыбнулся:
– Ну так как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – сдержанно произнесла она. – Вполне хорошо, и мне необязательно с вами беседовать.
– Я понимаю, почему ты так говоришь, – дружелюбно откликнулся Куп. – Так говорят многие люди, никогда не общавшиеся с психиатром. А потом они постигают, что иногда проще разговаривать о личном с незнакомым человеком, чем с членом семьи.
Я знала, что Куп замечает те же моменты, что и я: как спина Кэти стала чуть менее напряженной, как разжались ее руки на коленях. Пока над ней лился его голос и он смотрел ей прямо в глаза, я думала, что едва ли кто-нибудь смог бы утаить от него свои секреты. В Купе была благожелательность, естественное очарование, сразу заставлявшие вас почувствовать, будто между вами существует тесная связь.
И признаться, у меня была с ним такая связь.
Вновь переключив внимание на свою клиентку, я выслушала вопрос Купа.
– Можешь рассказать о своих отношениях с родителями?
Кэти взглянула на меня с непонимающим видом. Совершенно обычный вопрос из клинического интервью амишской девушке показался глупым.
– Они мои родители, – с запинкой произнесла она.
– Много времени ты с ними проводишь?
– Да, в поле или на кухне, за столом и во время молитвы. – Она прищурилась, глядя на Купа. – Я с ними все время.
– Ты близка с матерью?
– Я – все, что у нее есть, – кивнула Кэти.
– У тебя когда-нибудь бывали припадки, Кэти, или травмы головы?
– Нет.
– А как насчет сильных болей в животе?
– Один раз. – Кэти улыбнулась. – После того как я поспорила с братом и съела на спор десять незрелых яблок.
– Но недавно такого не было? – (Она покачала головой.) – А у тебя бывает, что куда-то исчезают большие отрезки времени… и ты вдруг понимаешь, что прошло несколько часов, а ты не помнишь, где ты была и что делала? – (Кэти почему-то покраснела и сказала «нет».) – У тебя когда-нибудь бывали галлюцинации, когда ты видишь то, чего на самом деле нет?
– Иногда я вижу свою сестру…
– Которая умерла, – вмешалась я.
– Она утонула в пруду, – объяснила Кэти. – Когда я там бываю, она тоже приходит.
Куп и глазом не моргнул, как будто видеть призраков – обычное дело.
– Она с тобой разговаривает? Велит тебе что-то сделать?
– Нет. Просто катается на коньках.
– Ты беспокоишься, когда видишь ее?
– О-о, нет.
– Ты когда-нибудь сильно болела? Тебе приходилось ложиться в больницу?
– Нет. Только в этот последний раз.
– Давай поговорим об этом, – сказал Куп. – Ты знаешь, почему тебя госпитализировали?
Щеки Кэти запылали, и она опустила глаза:
– Это была женская проблема.
– Врачи сказали, что у тебя родился ребенок.
– Они ошиблись, – ответила Кэти. – Этого не было.
Куп пропустил ее слова мимо ушей:
– Сколько лет тебе было, когда у тебя начались менструации?