– В культуре плаценты наблюдается смешанная флора, включая дифтероиды, – сказал он. – Что в целом означает наличие поблизости всякой грязи.
– Хотите сказать, это могло повлиять на результаты?
– Нет. Все совершенно нормально, учитывая то, что плацента валялась в коровнике.
Я прищурилась:
– Тогда скажите, есть ли что-то ненормальное.
– Ну, смерть новорожденного. Мне кажется, он родился живым, – ответил он, и мои надежды померкли. – Гидростатический тест показывает, что воздух поступал в альвеолы.
– Говорите доступным языком, Оуэн.
Патологоанатом вздохнул:
– Ребенок дышал.
– Значит, это точно?
– Если посмотреть на альвеолы легких, можно сказать, дышал ли воздухом новорожденный, даже недоношенный, или вдохнул текучую среду. Альвеолы принимают округлую форму. Это более показательно, чем сам по себе гидростатический тест, поскольку легкие могут расправляться, если делалась попытка искусственного дыхания.
– Ну да, верно, – пробубнила я. – Она сделала ему дыхание «рот в рот», а потом убила.
– Нельзя сказать наверняка, – откликнулся Оуэн.
– Так что же вызвало остановку дыхания?
– Медэксперт говорит об удушении. Но это неубедительно.
Я влезла на табурет рядом с патологоанатомом:
– Расскажите подробней.
– В легких наблюдаются точечные кровоизлияния, что предполагает асфиксию, но они могли возникнуть до или после смерти. Что касается синяков на губах новорожденного, то это означает, что его крепко к чему-то прижали. Насколько нам известно, этим чем-то могла быть ключица матери. По сути дела, если новорожденного удушили чем-то мягким наподобие рубашки, в которую он был завернут, или руки́ матери, то результаты исследования фактически неотличимы от синдрома внезапной детской смерти. – Протянув руку, он взял у меня предметное стекло, которым я в рассеянности поигрывала. – Следовательно, ребенок мог вполне умереть без чьей-либо помощи. На тридцать второй неделе новорожденный жизнеспособен, но лишь в малой степени.
Я нахмурилась:
– А мать поняла бы, что ребенок умирает у нее на глазах?
– Бывает по-разному. Если он подавился носовой слизью, она услышала бы это. Если же задыхался, она увидела бы, как он тяжело дышит и синеет.
Оуэн выключил микроскоп и положил предметное стекло – с четкой надписью «ребенок Фишер» – в небольшую коробку с другими.
Я пыталась представить себе Кэти, парализованную страхом от сознания того, что этот крошечный недоношенный младенец задыхается. Я представила, как она ошеломленно смотрит на него широко открытыми глазами, не смея вмешаться и слишком поздно осознав случившееся. Я видела, как она заворачивает ребенка в рубашку и пытается спрятать, пока никто его не обнаружил.
Я вообразила, как она стоит в зале суда по обвинению в том, что не смогла обеспечить необходимую медицинскую помощь после рождения ребенка. Убийство по небрежности – это не убийство первой степени. Но тем не менее тяжкое уголовное преступление, влекущее за собой тюремный срок.
Протягивая Оуэну руку, я улыбнулась:
– В любом случае благодарю.
В субботу вечером около десяти я поднялась наверх и задернула зеленые шторы с восточной стороны комнаты. Потом приняла душ и стала думать о Купе, о том, что он сейчас делает – может быть, смотрит фильм? Ужинает в пятизвездочном ресторане? Я размышляла на тему о том, надевает ли он по-прежнему на ночь футболку и боксеры, когда в комнату вошла Кэти.
– Что с тобой такое? – вглядываясь в мое лицо, спросила она.
– Ничего.
Кэти пожала плечами, потом зевнула.
– Боже, как я устала, – сказала она, но ее блестящие глаза и пружинистая походка никак не вязались с этими словами.
Она вошла в ванную, а я выключила свет в спальне и заползла в постель, постепенно привыкая к темноте. Кэти вернулась, села на край кровати и сняла обувь. Потом, не раздеваясь, нырнула под одеяло.
Я в недоумении приподнялась на локте:
– Ты ничего не забыла?
– Я замерзла, вот и все.
– В шкафу, на верхней полке, есть еще одно одеяло.
Я подумала, что она заворочается ночью и одна из булавок, которыми сколото ее платье, вопьется ей в грудь.
– Все хорошо.
– Делай как хочешь. – Я повернулась на другой бок, упершись взглядом в стену, и вдруг вспомнила, как в шестнадцать лет как-то легла спать в одежде, чтобы поскорей выскользнуть из дому, завидев фары машины моей лучшей подруги, и поехать на вечеринку, которую закатывал один футбольный фанат, пока его родители были в отъезде. Усевшись на кровати, я сердито посмотрела на свернувшуюся калачиком Кэти.
– Куда это ты собралась?
Она открыла от удивления рот – виновна по всем пунктам.
– Поправка, – сказала я. – Куда это мы собираемся?
Она села.
– Ночью по субботам приходит Сэмюэл, – призналась Кэти. – Мы встречаемся на террасе или в гостиной. Иногда засиживаемся до утра.
Ну, что бы ни подразумевалось под словом «встреча», я уже знала, что о сексе речи не было. Смущение Кэти объяснялось главным амишским принципом относительно ухаживаний – это было сугубо личное дело, и по какой-то непостижимой для меня причине «простые» тинейджеры изо всех сил старались показать, что делают все, что угодно, но только не встречаются со своей половинкой.
Глаза Кэти светились в полумраке, ее взгляд был прикован к окну. На мгновение она стала похожа на любого другого влюбленного подростка, и мне захотелось дотронуться до ее щеки и сказать: пусть этот момент продлится, потому что не успеет она оглянуться, как станет такой же, как я, свидетельницей момента счастья другого человека. Я не знала, как сказать ей, что, учитывая обстоятельства, Сэмюэл мог и не прийти. Что ребенок, в вынашивании которого она не могла признаться, изменил правила.
– Он бросает в окно камешки? Или залезает по лестнице? – тихо спросила я.
Поняв, что я не собираюсь выдать ее секрет, Кэти задумчиво улыбнулась:
– Фонарик.
– Что ж. – Я чувствовала себя обязанной дать совет в отношении предстоящего свидания, но что я могла сказать девушке, уже родившей ребенка и обвиненной в убийстве? – Будь осторожна, – наконец сказала я, снова забираясь под одеяло.
Я спала беспокойно, ожидая увидеть луч фонарика. В полночь Кэти по-прежнему без сна лежала в кровати. В четверть третьего она встала и села в кресло-качалку у окна. В полчетвертого я опустилась рядом с ней на колени.
– Он не придет, милая, – прошептала я. – Меньше чем через час он должен начинать дойку.
– Но он всегда…
Я повернула к себе ее лицо и покачала головой.
Кэти напряженно поднялась и подошла к кровати. Потом села и, погрузившись в свои мысли, принялась водить пальцем по узору лоскутного одеяла.
Мне приходилось видеть выражение лиц клиентов в момент, когда им объявляли приговор к пяти, десяти годам тюрьмы, а также пожизненное заключение. В большинстве случаев, даже если они догадывались о своем приговоре, реальность обрушивалась на них, как снаряд для сноса зданий. Приговор будет для Кэти пустяковым делом в сравнении вот с чем: осознанием того, что жизнь для нее никогда не станет прежней.
Кэти долго молчала, водя пальцем по швам своего рукоделия. Потом заговорила тонким голосом:
– Когда шьешь лоскутное одеяло, один пропущенный стежок портит всю вещь. – Зашуршав простынями, она повернулась ко мне. – Потянешь за него, – прошептала она, – и все распускается.
Аарон и Сара посвятили воскресенье посещению друзей и родственников, но мы с Кэти отклонили их предложение поехать с ними. Вместо этого, покончив с домашними делами, мы пошли на ручей удить рыбу. Я нашла удочки в сарае – там, где указала мне Кэти, и встретилась с ней в поле, где она выкапывала червей для наживки.
– Не знаю, – покачала я головой, глядя, как розовые червяки извиваются у нее на ладони. – Что-то я сомневаюсь.
Кэти опустила червяков в маленькую стеклянную банку:
– Ты говорила, что в детстве удила рыбу здесь, на ферме.
– Угу, – согласилась я. – Но это было тысячу лет назад.
– Ты так всегда, – улыбнулась Кэти. – Строишь из себя какую-то старуху.
– Давай встретимся, когда тебе будет тридцать девять, и посмотрим, что ты скажешь. – Я пошла с ней рядом, перекинув удочки через плечо.
Течение в ручье было сильным благодаря нескольким дням дождей. Вода перекатывалась через камни, обтекала палки. Кэти села у кромки воды и достала из банки червяка, потом потянулась за удочкой.
– Когда мы с Джейкобом устраивали состязания, я всегда вылавливала самую большую рыбину. Ай! – Отдернув руку, она засунула поцарапанный большой палец в рот. – Это было глупо, – сказала она минуту спустя.
– Ты устала. – (Кэти опустила глаза.) – Мы все делаем глупости, когда кого-то любим, – осторожно произнесла я. – Вот ты прождала всю ночь. И что же? – Я взяла червяка и с опаской насадила его на крючок. – Когда я была твоих лет, то получила отставку перед выпускным балом. Я купила себе платье без бретелек за сто пятьдесят долларов – не бежевое и не кремовое, заметь, а цвета небеленого полотна – и сидела в своей комнате, дожидаясь, когда за мной заедет Эдди Бернстайн. Но оказалось, что он уже пригласил двух девчонок на танцы и решил, что Мэри Сью Леклэр больше подходит для того, чтобы с ней перепихнуться.
– Перепихнуться?
– Хм… – Я откашлялась. – Это такое выражение. То есть заняться сексом.
Кэти подняла брови:
– А-а, понимаю…
Смутившись, я окунула свою леску в воду:
– Может, поговорим о чем-нибудь другом?
– Ты его любила? Эдди Бернстайна?
– Нет. Мы двое всегда соперничали за высокий средний балл, так что довольно хорошо друг друга узнали. Я влюбилась уже в колледже.
– Почему ты тогда не вышла замуж?
– Двадцать один год – я была слишком молода для замужества. Большинство женщин предпочитают подождать несколько лет, чтобы узнать себя, перед тем как познакомиться с замужеством и детьми.
– Но когда у женщины появляется семья, она многое узнает о себе, – заметила Кэти.