Однажды, еще до своего крещения в Церкви, Сэмюэл ездил за рулем автомобиля. Один из его друзей, Лефти Кинг, купил подержанный автомобиль и прятал его за отцовским сараем для сушки табака. Натыкаясь на машину, старик каждый раз делал вид, что не замечает ее. Сэмюэл восторгался плавной ездой на нейтралке, удивляясь тому, что автомобиль не съезжает на обочину, чтобы пощипать травку.
В тот вечер он вспомнил об этой машине, когда отвозил Мэри Эш домой на своей багги. На небе светил месяц, как сказала бы мама, похожий на обгрызенное печенье, и это давало ему повод сделать то, что он задумал.
Мэри отличалась тем, что постоянно болтала. Она приходилась ему четвероюродной сестрой, так что никому не показалось странным, когда он пригласил ее поесть с ним мороженого. И Сэмюэл считал Мэри довольно хорошенькой, с ее темными и густыми, как свежевспаханное поле, волосами и крошечным ртом бантиком. Но главной причиной, почему Сэмюэл пригласил ее, было то, что она считалась лучшей подругой Кэти и могла бы помочь ему сблизиться с Кэти.
Боже правый, теперь она тараторит о своем младшем брате Сете, который днем свалился в корыто с поросячьим кормом, когда пытался пройти по верху загородки, отгораживающей загон. Сэмюэл причмокнул языком и чуть потянул за поводья. Багги остановился у небольшого поворота на вершине холма.
Мэри говорила быстро и сердито и не сразу поняла, что они не двигаются.
– Почему ты остановился? – спросила она.
Сэмюэл пожал плечами:
– Подумал, что вечер такой хороший.
Она взглянула на него чуть удивленно, и не без причины. Все небо заволокли густые облака, скудный свет исходил лишь от того огрызка луны.
– Сэмюэл, – сказала Мэри, глядя на него кроткими глазами, – наверное, тебе надо с кем-то поговорить?
Он почувствовал, что сердце у него готово вырваться из груди, наполняясь, как кузнечные мехи. Сделай это сейчас, сказал он себе, или никогда не решишься.
– Мэри… – начал он, а потом схватил ее в объятия и впился ртом в ее губы.
Его единственной мыслью было – это не Кэти. Ее губы на вкус не были, как у Кэти, и не пахли ванилью. И обнимать ее было не так здорово, а когда он еще сильней впился ей в губы, заскрипела эмаль их зубов. Он стал лапать ее за грудь, осознавая, что Мэри испугалась и пытается оттолкнуть его, но также осознавая, что по крайней мере однажды кто-то делал то же самое и даже больше того с Кэти.
– Сэмюэл! – Мэри с силой вырвалась от него и забилась в дальний угол багги. – Господи, что на тебя нашло?
Ее лицо пошло пятнами, глаза распахнулись от ужаса. Боже правый, неужели он это сделал? Неужели докатился до такого?
– Я… прости меня… – Сэмюэл съежился от стыда, обхватив грудь руками. – Я не хотел.
Опустив лицо, он старался сдержать слезы. Он вовсе не хороший христианин. Он не только набросился на бедную Мэри Эш, но и не мог принять раскаяния Кэти. Простить ее? Он был не в состоянии даже примириться с фактами.
На его плечо легла мягкая рука Мэри.
– Сэмюэл, давай поедем домой.
Он почувствовал, как багги качнулся, когда Мэри спрыгнула вниз и поменялась с ним местами, чтобы самой взять вожжи.
Сэмюэл торопливо вытер глаза.
– Чувствую себя паршиво, – признался он.
– Перестань, – чуть улыбнувшись, сказала Мэри. – Увидишь, – сочувственно произнесла она, – все будет хорошо.
Судья главного суда первой инстанции Фил Ледбеттер оказалась женщиной.
Сидя с Джорджем Каллахэном в кабинете судьи на предварительном слушании, Элли с полминуты переваривала этот факт. Фил, или Филомена, как возвещала латунная табличка на двери ее кабинета, была миниатюрной женщиной с перманентом на рыжих волосах, строго поджатыми губами и голосом, напоминающим птичье щебетание. Ее широкий письменный стол был заставлен фотографиями детей, у всех четверых были одинаковые рыжие волосы. Для Кэти в целом это не сулило ничего хорошего. Элли рассчитывала на судью-мужчину, судью, которому ничего не известно о деторождении и которому будет несколько неловко допрашивать молодую девушку, обвиняемую в неонатициде. С другой стороны, судья-женщина, знающая, каково вынашивать ребенка и держать его на руках в момент появления на свет, скорее всего, с первого взгляда возненавидит Кэти.
– Мисс Хэтэуэй, мистер Каллахэн, почему мы не начинаем? – Судья открыла папку, лежащую перед ней на столе. – Обязательное представление документов суду завершено?
– Да, Ваша честь, – ответил Джордж.
– Намерен ли кто-нибудь из вас подать ходатайство? А-а, вот есть одно от вас, мисс Хэтэуэй, о запрете для прессы находиться в зале суда. Почему бы не разобраться с этим прямо сейчас?
Элли откашлялась:
– Ваша честь, религия моей клиентки запрещает находиться в суде. Но даже и вне зала суда амиши питают антипатию к фотографированию. Они таким образом, то есть буквально, понимают Библию, – объяснила она. – «Не сотвори себе кумира и никакого изображения из того, что наверху на небе и внизу на земле»[12].
– Ваша честь, – вмешался Джордж, – разве мы не отделили Церковь от государства около двух столетий назад?
– И более того, – продолжала Элли, – амиши считают, что, если вас сфотографировали, вы будете воспринимать себя чересчур серьезно или захотите сделать себе имя, что идет вразрез с их духом смирения. – Она строго посмотрела на судью. – Моя клиентка и так поступается своими религиозными принципами, приходя на суд, Ваша честь. Если нам все же придется разыгрывать этот фарс, мы могли бы, по крайней мере, сделать его приемлемым для нее.
Судья повернулась:
– Мистер Каллахэн?
– Да, черт возьми! – пожал плечами Джордж. – Давайте сделаем это удобным для обвиняемой. И почему бы не обеспечить заключенных штата Пенсильвания пуховыми перинами и деликатесами? При всем уважении к мисс Хэтэуэй и религии ее клиентки, это открытый судебный процесс. Пресса имеет право, предусмотренное Первой поправкой к конституции, для освещения этого суда. И Кэти Фишер поступилась определенными конституционными правами, когда нарушила некоторые из основных. – Он повернулся к Элли. – «Не сотвори себе кумира». А как насчет: «Не убий»? Если бы она боялась дурной славы, то не убила бы.
– Никто не доказал, что она убила, – возразила Элли. – По правде говоря, Ваша честь, это религиозное дело, а мистер Каллахэн балансирует на тонкой грани между осмеянием и дискредитацией. Я думаю…
– Я знаю, что́ вы думаете, советник. Вы выразились предельно ясно. Прессу допустят в зал заседаний суда, но им запретят пользоваться фотоаппаратами и видеоаппаратурой. – Судья перевернула страницу в папке. – Я заметила кое-что еще, мисс Хэтэуэй. Исходя из природы предполагаемого преступления, логично допустить, что вы захотите применить защиту по линии невменяемости. Уверена, вы в курсе, что крайний срок уведомления о защите миновал.
– Ваша честь, ради благого дела эти сроки могут быть передвинуты. И перед рассмотрением любых подходов к защите мне потребуется, чтобы на мою клиентку взглянул судебный психиатр. При этом вы еще не ответили на мое ходатайство о предоставлении других услуг, помимо юридических.
– О да. – Судья подняла лист бумаги, окантованный по краям бутончиками роз, – бумаги для пузырьково-струйного принтера, которой, очевидно, воспользовалась Леда для распечатки файла с диска Элли. – Должна признаться, это самое симпатичное из всех полученных мной ходатайств.
Элли молча застонала:
– Прошу прощения за это, Ваша честь. В настоящее время мои рабочие условия… далеки от идеальных. – В ответ на смешок Джорджа она решительно повернулась к судье. – Мне надо, чтобы штат заплатил за оценку, прежде чем я пошлю уведомление.
– Ну уж, – сказал Джордж, – если у тебя будет судебный психиатр, то и у меня пусть будет. Я хочу, чтобы в штате составили представление об этой девушке.
– Зачем? Я просто прошу денег для оплаты психиатра, чтобы вынести суждение о том, как защищать мою клиентку. Я еще не говорила, что буду проводить защиту по линии невменяемости. Сейчас я говорю лишь, что я адвокат, а не психиатр. Если я остановлюсь на защите по линии невменяемости, то просмотрю отчеты и ты сможешь назначить своего психиатра, который осмотрит мою клиентку, но на данном этапе я не разрешу, чтобы ее осматривал психиатр штата, пока не заявлю об этой защите.
– Можете взять себе психиатра, – сказала судья. – Сколько вам потребуется?
Элли мучительно пыталась вспомнить типичный гонорар:
– От тысячи двухсот до двух тысяч.
– Хорошо. Считайте, что вас профинансировали на две тысячи. Если намечаются другие ходатайства, я хочу получить их в течение тридцати дней. Заключительное предварительное слушание состоится через шесть недель. Вам обоим хватит этого времени? – Элли и Джордж одобрительно замычали, и судья встала. – Прошу меня извинить, мне надо в суд.
Она прошелестела мимо, оставив их одних в совещательной комнате.
Элли сложила свои бумаги, а Джордж щелкнул ручкой и засунул ее в карман пиджака.
– Ну что, – ухмыляясь, произнес он. – Как проходит дойка?
– Тебе лучше знать, мальчик с фермы.
– Я, может быть, и сельский юрист, Элли, но получил степень в Филадельфии, как и ты.
Элли встала:
– Джордж, окажи мне услугу – исчезни. За последние несколько недель я видела порядочно лошадиных задниц.
Рассмеявшись, Джордж взял свой портфель и открыл дверь для Элли:
– Будь у меня такое же дерьмовое дело, думаю, я тоже был бы в паршивом настроении.
Элли прошла мимо него.
– Не думай, – ответила она. – Ты точно ошибаешься.
Куп попросил Кэти рассказать ему о днях, предшествующих родам, надеясь расшевелить ее память, хотя через час больших сдвигов не наметилось. Он подался вперед:
– Значит, ты занималась стиркой. Расскажи, что ты почувствовала, когда наклонилась к корзине с мокрой одеждой.
Кэти закрыла глаза:
– Мне стало хорошо. Прохладно. Я взяла одну из папиных рубашек и приложила ее к лицу, потому что мне было так жарко.