– Откуда вы знаете, что она была в состоянии диссоциации?
– Когда она говорит о родах, то немного отключается. Она не полагается на другие защитные механизмы, например на отрицание или на что-то более примитивное.
– Погодите минутку, – останавливаясь, сказала Элли. – Кэти призналась, что родила?
– Да, у меня есть запись на ленте.
Элли покачала головой, почему-то почувствовав, что ее предали:
– Когда Куп ее прессовал, она не поддалась.
– Ничего необычного нет в том, что клиент признается в чем-то очень важном судебному психиатру, в чем не признался клиническому. В конце концов, я говорю с ней не для того, чтобы успокоить, а чтобы уберечь от тюрьмы. Солгав мне, она наносит себе вред. Моя задача в том, чтобы открыть банку с червями, а задача клинического психиатра – помочь запихнуть их обратно.
Элли подняла взгляд:
– Она сказала вам также, что убила младенца?
Психиатр помедлила:
– По сути дела, нет. Она говорит, что до сих пор не может вспомнить два важных момента: зачатие ребенка и убийство.
– Могла она в том и другом случае находиться в состоянии диссоциации?
– Вполне возможно, что она впала в это состояние как при родах, так и при убийстве. Фактически, раз ее воспоминания полностью не совпадают с судебными документами, которые вы мне предоставили, расхождения указывают именно на это. Но что касается секса… ну, об этом такие женщины обычно не забывают.
– А что, если для нее это был травмирующий опыт? – спросила Элли.
– Вы имеете в виду изнасилование? Возможно, но обычно женщины признаются, что их изнасиловали, если только кого-то не защищают. Чутье подсказывает мне, что здесь в истории Кэти есть что-то еще.
Элли кивнула:
– А убийство?
– Кэти подробно рассказала о ночи перед родами, о самих родах и о том, что уснула с ребенком на руках. Она говорит, что, когда проснулась, ребенка уже не было. Ножницы, которыми она перерезала пуповину, тоже пропали.
– Она искала ребенка?
– Нет. Она вернулась в свою комнату и легла спать, в полном соответствии с поведением женщин, совершивших неонатицид, – с глаз долой, из сердца вон.
У Элли голова пошла кругом.
– Как долго она пробыла в отключке в коровнике?
– Сказала, что не знает.
– Судя по отчетам полиции, не могло быть долго, – вслух размышляла Элли. – Что, если…
– Мисс Хэтэуэй, я понимаю, о чем вы думаете. Но не забывайте: до настоящего момента Кэти не вспоминала о рождении ребенка. Завтра, кто знает, она может вспомнить со всеми ужасными подробностями, как душила его. Как бы нам ни хотелось думать, что она не убивала ребенка, нам придется воспринимать ее воспоминания с долей скептицизма. Из простого определения диссоциации следует, что у Кэти могли быть провалы во времени и логике. Велика вероятность того, что она все-таки убила ребенка, пусть даже на словах никогда не признается в этом.
– Значит, вы считаете, что она виновна, – произнесла Элли.
– Я считаю, она подходит под профиль многих других опрошенных женщин, убивших своих новорожденных в состоянии диссоциации, – поправила психиатр. – Я считаю, что модель ее поведения соответствует тому, что мы знаем о феномене неонатицида.
Элли остановилась на берегу ручья:
– Моя клиентка вменяема, доктор Полаччи?
Психиатр тяжело вздохнула:
– Провокационный вопрос. Вы спрашиваете о медицинском аспекте или юридическом? Невменяемость в медицинском аспекте предполагает, что человек оторван от реальности, однако в состоянии диссоциации он имеет связь с реальностью. Девушка выглядит и кажется нормальной, находясь в абсолютно ненормальном состоянии. Тем не менее в юридическом аспекте невменяемость не имеет ничего общего с реальностью – она зависит от когнитивных тестов. И если женщина в состоянии диссоциации совершает убийство, она, скорее всего, не осознает природу этого поступка и не поймет, что совершаемое ею дурно.
– Значит, я могу построить защиту по линии невменяемости?
– Можете делать все, что вам угодно, – без выражения произнесла Полаччи. – На самом деле вы спрашиваете, поможет ли защита по линии невменяемости спасти вашу клиентку. Честно говоря, не знаю, мисс Хэтэуэй. Скажу только, что присяжные обычно интересуются практическими аспектами: что женщина надежна и что этого не случится вновь. Для большинства женщин, совершающих неонатицид, ответ утвердительный. Наилучший вариант? Мои доводы помогут присяжным за что-то зацепиться. Если они захотят оправдать, то сделают это, если найдется что-то, дающее рациональное объяснение их действиям.
– Худший вариант?
– Присяжные узна́ют о неонатициде больше, чем хотели знать, – пожала плечами доктор Полаччи.
– А Кэти?
Психиатр пристально посмотрела на Элли:
– А Кэти садится в тюрьму.
Кэти чувствовала себя зеленой веточкой, которую сама вертела в руках, – согнутой пополам, готовой сломаться. Она боролась с желанием встать и начать ходить, выглянуть в окно сеновала, сделать что угодно, но только не разговаривать с адвокатом прямо сейчас.
Она понимала цель этой репетиции. Элли пыталась подготовить ее к неприятному допросу со стороны судебного психиатра, присланного штатом. Элли сказала, доктор Полаччи считает, что Кэти скрывает то, как был зачат ребенок.
– И, – закончила она, – черт меня возьми, если ты проговоришься эксперту обвинения!
И вот теперь они разговаривали на сеновале – она и Элли, почему-то сделавшаяся такой жесткой и неумолимой, что Кэти с трудом узнавала ее.
– Ты не помнишь, как занималась сексом, – сказала Элли.
– Нет, не помню.
– Я тебе не верю. Ты говорила, что не помнишь беременность и роды, и вдруг – о чудо! – три дня спустя становишься настоящим кладезем информации.
– Но это правда!
Кэти почувствовала, как у нее вспотели ладони, она вытерла их о фартук.
– Ты родила ребенка. Объясни это.
– Я уже объяснила доктору…
– Объясни, как он был зачат. – Кэти надолго замолчала, и Элли устало подперла голову руками. – Послушай, – сказала она. – Ты врешь. Психиатр это знает, и я знаю, и ты тоже знаешь. Мы все на одной стороне, но ты намного усложняешь для нас свою защиту. Мне известно о единственном непорочном зачатии, и это не твой случай.
Кэти смиренно опустила взгляд. Что значит признаться? Исповедаться, как она это сделала перед епископом и общиной?
– Хорошо, – с трудом сглотнув, тихо произнесла Кэти. – Я приехала в гости к брату, и мы пошли на выпускную вечеринку в один из студенческих клубов. Я не хотела идти, но Джейкоб рвался туда, и мне не хотелось, чтобы он переживал из-за меня, будто я что-то вроде… пятого колеса. Мы пришли туда, там было полно народа и очень жарко. Джейкоб пошел за закусками для нас, и какое-то время его не было. Тем временем ко мне подошел какой-то парень и предложил стакан пунша, сказав, что это как раз то, что мне нужно. Я сказала ему, что жду одного человека, а он, засмеявшись, сказал: «Кто нашел, берет себе». И продолжал говорить со мной. – Кэти отошла в дальний угол сеновала и стала теребить зубцы грабель, прислоненных к стене. – Пока он говорил, я, ни о чем не думая, выпила пунш. И мне стало так плохо: замутило и закружилась голова. Я встала, пытаясь разглядеть в толпе Джейкоба, и весь зал завертелся перед глазами. – Она кусала губы. – Потом я помню, как лежала на незнакомой кровати, вся одежда была… и он… – Кэти закрыла глаза. – Я не знаю даже, как его звали.
Кэти прислонилась головой к деревянной стене, чувствуя лбом шершавую доску. Она дрожала всем телом, боясь повернуться и увидеть выражение лица Элли.
Но она его не увидела. Элли обняла ее сзади.
– О-о, Кэти, – успокаивала она. – Мне так жаль.
Кэти прильнула к Элли и разразилась слезами.
На этот раз, заканчивая свою историю, Кэти для ободрения сжимала руку Элли. По ее щекам струились слезы, но она их словно не замечала. Элли порывалась вытереть эти слезы, заглянуть Кэти в глаза и сказать, что та хорошо потрудилась.
Доктор Полаччи, которую вызвали на признание, переводила взгляд с Кэти на Элли и обратно. Потом, подняв ладони, она зааплодировала с бесстрастным выражением лица.
– Милая история, – сказала она. – Попробуй еще раз.
– Она лжет, – заявила доктор Полаччи. – Она в точности знает, где и когда зачала ребенка, а эта прелестная история с изнасилованием на первом свидании не про нее.
Элли рассвирепела при мысли, что Кэти опять лжет, и лжет умышленно.
– Речь идет не о средней девушке-подростке, которая придумывает отговорки для родителей, чтобы провести ночь в горизонтальном положении на заднем сиденье авто своего дружка.
– Правильно! Эта ее история была слишком предсказуемой. Просчитанной и отрепетированной. Она рассказала вам то, что вы хотели услышать. Если бы ее изнасиловали, она призналась бы в этом на сеансах с клиническим психиатром, если только ей не пришлось выгораживать насильника, что не стыкуется с ее историей. И потом эта небольшая неувязка с выпускной вечеринкой, устроенной через три месяца после июньского выпуска, – на основании отчета о врачебном осмотре Кэти зачала в октябре.
В конце концов уверенность Элли дрогнула под этой вопиющей противоречивостью.
– Блин! – пробормотала она, огорошенная неожиданной мыслью. – Если она лжет, говоря, что ничего не помнит про секс, то, наверное, лжет и про убийство?
Психиатр вздохнула:
– Интуиция подсказывает мне, что нет. На мои настойчивые расспросы о зачатии она отвечала сбивчиво и туманно, говоря, что ничего не может вспомнить. Когда же я стала расспрашивать об убийстве, она категорически отрицала свою вину. И тот перерыв – она уснула с ребенком на руках, а когда проснулась, его уже не было. Эти два эпизода амнезии отличаются друг от друга, и это наводит меня на мысль, что она сознательно отрицает один и подсознательно отмежевывается от другого. – Доктор Полаччи похлопала Элли по плечу. – Я бы не принимала это так близко к сердцу. В сущности, это как комплимент вам. Кэти чувствует такую близость с вами, что стремится оправдать ваши ожидания, даже если ей приходится выдумывать лживые воспоминания. В каком-то смысле вы почти стали родительницей.