– Почему ты не пошла его искать?
– Мне стало так страшно. Я даже меньше боялась, что узнают родители, потому что все время говорила себе, что это Божья воля. Мне кажется, я знала, что́ именно увижу. А мне этого не хотелось.
Я пристально посмотрела на нее:
– Все же ты могла убить этого ребенка, Кэти. Может быть, ты ходила во сне. Ты могла задушить его, не сознавая, что делаешь.
– Нет. – Она опять плакала, ее лицо покраснело и покрылось пятнами. – Не могла бы я этого сделать, Элли. Едва увидев этого ребенка, я поняла, как он мне нужен. Он был мне так нужен! – Ее голос перешел на шепот. – В моей жизни этот ребенок был самым лучшим – и самым худшим – из всего, что я сделала.
– Когда ты засыпала, ребенок был жив? – (Она кивнула.) – Тогда кто же убил его? – Я в гневе поднялась. Ночные признания – неподходящий повод для успешных защит. – Было два часа ночи, он родился за два месяца до срока, и никто не знал про твою беременность. Кто, черт возьми, пришел туда и убил ребенка?!
– Не знаю, – рыдала Кэти. – Не знаю, но только не я. Нельзя тебе идти на суд и говорить, что это сделала я. – Она подняла на меня глаза. – Разве не понимаешь, что произошло с того момента, как я начала лгать? Весь мой мир разрушился, Элли. Ребенок мертв. Все пошло не так. – Она сжала руки в кулаки и спрятала их под фартук. – Я хочу все исправить.
Сама мысль об этом повергла меня в шок.
– Речь не идет об исповеди перед группой священников, Кэти. В Церкви амишей ты получишь при этом искупление вины, но в суде можешь получить срок в пятнадцать лет.
– Я не понимаю…
– Конечно не понимаешь. Вот почему ты наняла меня, адвоката, – чтобы я провела тебя через судебную систему. Единственный способ оправдать тебя – разработать хорошую защиту. И самый хороший вариант – это невменяемость. Ни одна коллегия присяжных в мире не поверит, если ты со свидетельской трибуны скажешь, что заснула, а когда проснулась – подумать только! – ребенка уже не было. И он так кстати умер.
Кэти от изумления открыла рот:
– Но это правда.
– Единственное место, где правда может спасти тебя от обвинения в убийстве первой степени, – это идеальный мир. Суд далек от идеального мира. С того момента, как мы входим туда, не имеет значения, что произошло в действительности. Имеет значение лишь, кто приготовил для присяжных лучшую историю.
– Мне безразлично, идеальный это мир или нет, – сказала Кэти. – Это не мой мир.
– Ты говоришь правду со свидетельской трибуны, и единственный мир, который тебе предстоит узнать, – это тюрьма штата.
– Если это воля Господа, я приму ее.
Разозлившись, я сердито посмотрела на нее:
– Хочешь играть роль мученицы? Давай! Но я не собираюсь сидеть рядом с тобой, пока ты совершаешь правовое самоубийство.
На какое-то время Кэти умолкла, потом повернулась ко мне с широко открытыми ясными глазами:
– Придется, Элли. Потому что ты мне нужна. – Она села рядом со мной на кровати так близко, что я почувствовала тепло от ее тела. – Я не собираюсь приспосабливаться к вашему английскому суду. Я собираюсь выступить в моем обычном платье и сказать, что думаю, потому что я не американка. Я ничего не знаю об убийствах, свидетелях и присяжных, но я знаю, как исправить ситуацию в жизни, если что-то пошло не так. Если ты совершил ошибку и раскаиваешься, то тебя простят. Тебя примут назад. Если же лжешь и упорствуешь во лжи, для тебя не найдется места.
– Когда встал вопрос о том, чтобы пригласить меня, твоя община кое на что закрыла глаза, – напомнила я. – Они поймут, зачем тебе следует сейчас это сделать.
– Но я не пойму. – Кэти сложила руки вместе как для молитвы. – Может, эта ложь освободит меня, как ты говоришь, и я не попаду в американскую тюрьму. Но, Элли, куда мне в таком случае идти? Потому что, если я солгу, чтобы спастись там, я не смогу вернуться сюда.
Закрыв глаза, я вспомнила о церковной службе, во время которой Кэти опустилась на колени, чтобы исповедаться. Я вспомнила лица людей, сидящих в том душном, битком набитом помещении, когда они вершили свой суд – не карающий, не злобный… а милосердный, словно смирение Кэти сделало их всех немного сильнее. Я вспомнила о том дне, когда все мы трудились над силосом из стеблей кукурузы и как я почувствовала себя частью этой общины. Я вспомнила лицо Сары, когда она впервые за много лет увидела Джейкоба.
Какой толк в личной победе для человека, который всю жизнь забывал себя ради блага других людей?
Маленькая мозолистая рука Кэти проскользнула в мою руку.
– Хорошо, – вздохнула я. – Посмотрим, что мы сможем сделать.
Часть II
…пусть левая рука твоя
не знает, что делает правая.
Глава 11
Судья Филомена Ледбеттер наблюдала за адвокатом, которая, войдя в комнату для совещаний, в третий раз роняла свою ручку. Для способного адвоката из большого города Элли Хэтэуэй казалась какой-то неуверенной, как юрист-новичок, участвующий в своем первом судебном разбирательстве. Это было тем более странно, что накануне она держалась уверенно и компетентно.
– Советник, – обратилась к ней судья, – вы пригласили нас для дискуссии?
– Да, Ваша честь. Я почувствовала, что перед судом нужно кое-что обсудить. Выплыли наружу… определенные обстоятельства.
Сидящий справа от нее Джордж Каллахэн фыркнул:
– Через десять часов после нашей последней встречи?
Судья Ледбеттер проигнорировала это замечание. Она сама была не в восторге от необходимости так скоро вернуться в суд, перекраивая свое расписание.
– Конкретнее, пожалуйста, мисс Хэтэуэй.
Элли сглотнула:
– Хочу прежде всего сказать, что в обычной ситуации я не стала бы этого делать. И это не мой выбор. Из соображений конфиденциальности я не могу сказать всего, но моя клиентка считает… то есть я считаю… – Она откашлялась. – Необходимо отозвать мою защиту обвиняемой по линии невменяемости.
– Прошу прощения? – сказал Джордж.
Элли выпрямилась на стуле:
– Вместо этого мы подаем заявление о невиновности.
Судья Ледбеттер нахмурилась:
– Уверена, вы в курсе, что в этом случае…
– Поверьте, я в курсе дела. У меня нет выбора, Ваша честь. Я вынуждена сделать это, чтобы не нарушить этические обязательства в отношении суда и моей клиентки. Я лишь пытаюсь предоставить вам всю имеющуюся информацию.
Как она и предполагала, Джордж вспылил:
– Нельзя делать это за три с половиной недели до суда!
– Какая тебе разница?! – огрызнулась Элли. – Ты как будто все время пытался доказать, что она вменяема. И теперь я говорю тебе, что ты прав. Суть не в том, что я проваливаю твое обвинение, Джордж, суть в том, что я проваливаю собственную защиту. – Глубоко вздохнув, она повернулась к судье. – Мне понадобится дополнительное время на подготовку, Ваша честь.
Судья подняла брови.
– А всем нам разве нет, мисс Хэтэуэй? – сухо спросила она. – Что ж, мне жаль, но вы внесены в список дел к слушанию через три с половиной недели начиная с этого момента. И это ваше решение.
Быстро кивнув, Элли собрала свои бумаги и, как ураган, вылетела из кабинета судьи, оставив окружного прокурора и судью в недоумении от происшедшего.
Элли торопливо прошла по коридорам здания главного суда первой инстанции, распахнула входную дверь и остановилась как вкопанная, уставившись на холодные голые ветви деревьев и затянутое облаками небо. Она не имела ни малейшего представления, что делать дальше. Ее мысли беспорядочно метались от одного к другому – чертовски здорово, если учесть, что у нее оставалось меньше месяца на разработку защиты, прямо противоположной той, которую она первоначально планировала!
Потом, придерживая портфель, Элли медленно опустилась на ступени лестницы, ведущей к зданию суда. Попусту растрачивая драгоценное время, она погрузилась в размышления о том, как можно выиграть, если приходится все начинать сначала.
За полчаса Элли удалось разыскать Джейкоба, который ночевал в Ланкастере, правда не в доме родителей. Дверь Элли с улыбкой открыла Леда, но Элли протиснулась мимо нее, устремившись к молодому человеку, жадно пьющему молоко из пакета перед открытым холодильником.
– Ты, маленький паршивец! – пробубнила она.
Джейкоб вздрогнул, пролив молоко на фланелевую рубашку:
– Что?
– Ты должен был помогать мне, черт побери! Должен был рассказывать обо всем, что может пригодиться в деле твоей сестры.
– Я помогал!
– Имя Адама Синклера ни о чем тебе не говорит?
Леда шагнула вперед, чтобы не дать Элли снова наброситься на Джейкоба, но Элли заметила, как потускнели его глаза – он понял, что его раскусили. Остановив свою тетю, он сказал, что все в порядке, и повернулся к Элли:
– Так что с Адамом?
– Он был твоим соседом по комнате?
– И владельцем квартиры, которую я снимал.
Элли скрестила руки на груди:
– И отцом ребенка Кэти.
Джейкоб проигнорировал судорожный вздох Леды:
– Я не знал наверняка, Элли. Только подозревал.
– Об этом подозрении не мешало бы сказать месяца три назад. Господи, кто-нибудь собирается быть со мной честным, пока мы добираемся до суда?!
– Я думала, ты воспользуешься защитой по линии невменяемости, – заметила Леда.
– Поговори об этом со своей племянницей. – Элли повернулась к Джейкобу. – Я знаю только, что вчера вечером она выходит с тобой на два часа, приходит домой и запрещает мне защищать ее так, как я собиралась. Что ты ей наговорил, черт возьми?!
Джейкоб прикрыл глаза.
– Я не говорил о ней, – простонал он. – Я говорил о себе.
Элли почувствовала, как на нее накатывает головная боль:
– Продолжай.
– Я рассказывал Кэти, что причина, по которой я вернулся и по которой тогда уехал, одна и та же – я не мог жить во лжи. Не мог позволить людям, чтобы они притворялись, будто принимают меня за того, кем я на самом деле не был. Шесть лет назад я хотел лишь изучать литературу, но я позволил им думать, что мне нравится быть «простым». А теперь я доцент и