– Элли, не надо…
Кэти протянула к ней руку, но Элли покачала головой:
– Вы осознаете, что менее чем через неделю вашу дочь могут признать виновной в убийстве и отправить прямо из суда в тюрьму в Манси? Сидите тут, разговариваете о лошадиных аукционах… Неужели никто не беспокоится о том, как идет суд?
– Мы беспокоимся, – натянуто произнес Аарон.
– Оно и видно, – пробормотала Элли, сворачивая салфетку и бросая ее на стол, после чего пошла к себе наверх.
Когда Элли открыла глаза, было совершенно темно. На краю постели сидела Кэти. Элли сразу же села в кровати, откидывая волосы с лица, и, прищурив глаза, глянула на небольшие часы на батарейке, стоящие на тумбочке.
– Сколько сейчас времени?
– Чуть больше десяти, – прошептала Кэти. – Ты уснула.
– Угу. – Элли провела языком по пересохшим губам. – Похоже на то. – Постепенно приходя в себя, она протянула руку, чтобы включить газовую лампу. – Где ты была?
– Я вымыла посуду и почистила упряжь.
Кэти подошла к окну и задернула на ночь шторы, а потом села и распустила волосы.
Элли смотрела, как Кэти расчесывает длинные золотистые волосы, глядя перед собой ясными, широко открытыми глазами. Когда Элли впервые приехала сюда и увидела точно такое же выражение на всех лицах вокруг, она заподозрила этих людей в заурядности, даже в глупости. Только через несколько месяцев она осознала, что у амишей взгляд вовсе не пустой, а наполненный до краев тихой умиротворенностью. Даже сейчас, после трудного начала суда, которое заставило бы большинство людей нервничать, Кэти была безмятежна.
– Я знаю, что они беспокоятся, – пробубнила Элли.
Кэти повернула голову:
– Ты хочешь сказать, из-за суда?
– Ага. Мои родные, бывало, часто кричали друг на друга. Спорят, злятся, а потом, после того как страсти улягутся, все же мирятся. Когда же так спокойно, как у вас, это все-таки немного странно.
– Твои родные и на тебя много кричали?
– Иногда, – согласилась Элли. – Но, по крайней мере, весь этот шум говорил о том, что все на месте. – Она покачала головой, прогоняя от себя воспоминания. – Так или иначе, прошу прощения, что за ужином не сдержалась, – вздохнула она. – Не знаю, что со мной творится.
Щетка Кэти замерла на полпути.
– Не знаешь?
– Ну нет. Хочу сказать, я немного тревожусь из-за суда, но на твоем месте я скорее предпочла бы, чтобы адвокат нервничал, чем был доволен собой.
Взглянув на Кэти, она заметила, что у девушки пылают щеки.
– Ты что-то от меня скрываешь? – с упавшим сердцем спросила Элли.
– Ничего! Ничего я не скрываю!
– Я слишком устала для этого. – Элли закрыла глаза. – Можешь отложить свое признание до утра?
– Ладно, – слишком быстро согласилась Кэти.
– К черту утро! Говори сейчас.
– Ты рано засыпаешь, как сегодня вечером. И ты вспылила за столом. – Глаза Кэти сверкнули, когда она вспомнила что-то еще. – И помнишь этим утром, в туалете суда?
– Ты права. Наверное, во всем виноват вирус, который я подхватила.
Кэти положила щетку для волос и застенчиво улыбнулась:
– Ты не больна, Элли. Ты беременна.
Глава 14Элли
– Это явно неправильно, – сказала я Кэти, протягивая ей полоску теста на беременность.
Кэти, искоса взглянув на коробку, покачала головой:
– Ты ожидала пять минут. И увидела, как в тестовом окне появляется тонкая линия.
Я бросила на кровать полоску с розовым плюсиком:
– Надо было пи́сать в течение тридцати секунд, а я насчитала только пятнадцать. Ну и вот. Человеческий фактор.
Мы обе взглянули на коробку, содержащую вторую полоску. В аптеке была акция: два по цене одного. И для доказательства надо было лишь еще раз зайти в ванную, пережив пять бесконечных минут, в которые свершится судьба. Но мы с Кэти обе знали, каков будет результат.
Подобные дела не случаются с сорокалетними женщинами. Случайности – удел юных девчонок, которые попадают в переделку, кувыркаясь на заднем сиденье родительской машины. Случайности – удел женщин, считающих свое тело по-прежнему новым и способным удивлять.
Но это не было похоже на случайность. Я как будто чувствовала под ладонью твердую, горячую крупицу, словно ощущала звуковые волны, исходящие от этого крошечного сердца.
Кэти опустила глаза.
– Поздравляю, – прошептала она.
В последние пять лет я так сильно хотела ребенка, что даже иногда заболевала. Иногда я просыпалась рядом со Стивеном, чувствуя, что у меня дрожат руки, как будто всю ночь держала на руках новорожденного. Мне мог привидеться младенец в коляске, и я ощущала, как всем телом тянусь к нему. Я отмечала в календаре свои месячные, чувствуя, что жизнь проходит мимо. Мне хотелось вырастить что-то под сердцем. Мне хотелось дышать, есть, расцветать для кого-то другого.
Мы со Стивеном ссорились по поводу детей примерно дважды в год, как будто деторождение – это вулкан, то и дело извергавшийся на том острове, который мы создали для себя. Однажды я фактически взяла его на измор. «Хорошо, – сказал он тогда. – Случится так случится». На следующие полгода я выбросила противозачаточные таблетки, но нам не удалось сделать ребенка. Мне понадобилось еще полгода, чтобы понять почему: невозможно создать жизнь в месте, которое постепенно умирает.
После этого я перестала просить Стивена. Вместо этого, когда меня одолевал приступ тоски по материнству, я шла в библиотеку и садилась за книги. Я узнала, сколько раз должны делиться клетки зиготы, чтобы их можно было посчитать эмбрионом. Видела на микрофише фотографии зародыша, сосущего большой палец, видела, как под оранжевым свечением его кожи змеятся вены. Я узнала, что шестинедельный зародыш размером с земляничину. Читала об альфа-фетопротеине, амниоцентезисе и резус-факторе. Я превратилась в ученого, сидящего в башне из слоновой кости, эксперта без практического опыта.
Так что, видите, я знала все о ребенке внутри себя, за исключением того, почему меня не переполняет огромная радость по поводу его существования.
Я не хотела, чтобы кто-нибудь на ферме знал о моей беременности, по крайней мере до того момента, как я сообщу новость Купу. На следующее утро я проснулась поздно. Мне удалось поблевать в уединенном месте за огородом, а потом меня продолжали мучить позывы к рвоте. Если меня начинало мутить от запаха лошадиного фуража, Кэти без слов принимала вахту. Я увидела ее в новом свете, удивляясь, что она так долго скрывала от многих людей свое состояние.
Она вышла ко мне из коровника.
– Ну что, – оживленно спросила Кэти, – все еще нехорошо?
Она уселась рядом со мной, прислонившись спиной к красной деревянной стене.
– Уже нет, – солгала я. – Думаю, все пройдет.
– Во всяком случае, до завтрашнего утра. – Кэти повозилась у кушака своего фартука, достав два чайных пакетика. – Думаю, они тебе понадобятся.
– Они успокоят мой желудок? – фыркнула я.
Кэти покраснела.
– Положи их сюда, – сказала она, кончиками пальцев дотрагиваясь до своих грудей. – Когда они станут слишком болезненными. – Прикидывая, насколько я наивна, она добавила: – Сначала опусти пакетики в воду.
– Слава богу, я знаю кое-кого, кто уже через это прошел… – Кэти отпрянула, как от оплеухи, и я с опозданием поняла, что ляпнула что-то не то. – Прости…
– Все в порядке, – пробормотала она.
– Не в порядке. Понимаю, для тебя это нелегко, особенно в середине суда. Я могла бы сказать, что однажды у тебя будет другой ребенок, но я помню, что чувствовала всякий раз, как кто-то из моих беременных замужних подруг говорил мне нечто подобное.
– И что же ты чувствовала?
– Что мне хочется врезать ей.
Кэти застенчиво улыбнулась:
– Ага, что-то вроде этого. – Глянув на мой живот, она отвела глаза. – Я рада за тебя, Элли, правда. Но от этого мне не легче. Я все время говорю себе, что мама потеряла троих детей – четверых, считая Ханну. – Она пожала плечами. – Можно радоваться за удачу другого человека, но это не значит, что забудешь собственные несчастья.
Именно в тот момент я окончательно уверилась в том, что Кэти хотела ребенка. Она могла тянуть время и не признаваться в своей беременности, но, как только ребенок родился, у нее не возникало вопроса, любить его или нет. Я с удивлением смотрела на нее, понимая, что подготовленная мной к суду защита становится правдой.
– Это для меня так много значит. – Я сжала ее руку. – То, что я могу поделиться с кем-то своим секретом.
– Скоро сможешь рассказать Купу.
– Пожалуй.
Я не знала, появится ли он в эти выходные. Когда он высадил нас на ферме в пятницу вечером, мы ничего не планировали. Раздосадованный моим отказом переехать к нему, Куп держал дистанцию.
Кэти накинула шаль на плечи:
– Думаешь, он обрадуется?
– Знаю, что обрадуется.
Она подняла на меня глаза:
– Наверное, вы поженитесь.
– Ну, – откликнулась я, – пока ничего про это не знаю.
– Спорим, он хочет на тебе жениться.
Я повернулась к ней:
– Это не Куп сдерживается.
Я ждала, что Кэти с удивлением уставится на меня, спросит, почему я уклоняюсь от очевидного легкого пути. У меня был человек, любивший меня, отец моего будущего ребенка, желавший этого ребенка. Даже я сама не понимала собственного сопротивления.
– Когда я узнала, что беременна, – тихо произнесла Кэти, – то подумала, что скажу Адаму. Он, правда, уехал, но если бы я на это настроилась, то отыскала бы его. А потом я поняла, что на самом деле не хочу говорить Адаму. Не потому, что он будет недоволен, – нет, совсем наоборот. Я не хотела говорить ему, потому что тогда у меня не осталось бы выбора. Я бы знала, что мне надо делать, и сделала бы это. Но я боялась, что однажды посмотрю на ребенка и подумаю: а люблю ли я тебя…
Голос Кэти замер, и я повернулась, поймав ее взгляд и закончив за нее фразу:
– И подумаю: а как я здесь оказалась?
Кэти уставилась на ровную поверхность виднеющегося вдали пруда.