– Тогда почему все мы не мрем как мухи?
– Бактерия распространенная, а вот болезнь – нет. Она встречается у одной из двадцати тысяч беременных женщин.
– Одна из двадцати тысяч. И эта болезнь поразила обвиняемую, как вы утверждаете, из-за ее пристрастия к непастеризованному молоку.
– Да, таково мое предположение.
– Вы наверняка знаете, что обвиняемая пила непастеризованное молоко?
– Ну, лично я не спрашивал у нее, но она все-таки живет на молочной ферме.
– Это ничего не доказывает, доктор Зиглер, – покачал головой Джордж. – Я могу жить на птицеферме и иметь аллергию к яйцам. Вы уверены, что обвиняемая пила за столом молоко, а не апельсиновый сок, воду или кока-колу?
– Нет, я этого не знаю.
– Кто-нибудь еще в этой семье страдал листериозом?
– Меня не просили исследовать образцы их тканей, – сказал Оуэн. – Сказать наверняка не могу.
– Тогда позвольте вам помочь. Не страдали. Никто, кроме обвиняемой, не выказывал признаков этой таинственной болезни. Не странно ли, что семья, пьющая то же самое зараженное молоко, не проявила аналогичную физическую реакцию на эту бактерию?
– Совсем не странно. Беременность – это состояние иммунодепрессии, а листериоз возникает у пациентов с ослабленным иммунитетом. Будь у кого-нибудь в доме рак или ВИЧ или был бы там очень пожилой человек или маленький ребенок, то есть люди с ослабленной иммунной системой, реакция могла быть очень похожей на ту, что, очевидно, была у мисс Фишер.
– Очевидно, была, – повторил Джордж. – Вы предполагаете, доктор, что у нее могло и не быть этой болезни?
– Нет, определенно была. И плацента, и ребенок были инфицированы, и бактерия могла передаться только от матери.
– Есть ли способ окончательно доказать, что младенец болел листериозом?
Оуэн помедлил:
– Мы знаем, что он был инфицирован листерией, на основании проведенных тестов по иммунному окрашиванию.
– Вы можете доказать, что младенец умер от осложнений, вызванных листериозом?
– Листерия летальна, – ответил Оуэн. – Она вызывает инфекцию в печени, легких, мозге, где угодно. В зависимости от модели поражения болезнью у разных пациентов могут страдать разные органы. В случае ребенка Фишера это было нарушение дыхания.
– Смерть ребенка наступила из-за нарушения дыхания?
– Да, – ответил Оуэн. – Нарушение дыхания как следствие инфекции дыхательной системы.
– Но нарушение дыхания может произойти не только из-за инфекции?
– Да.
– Удушение – также причина нарушения дыхания?
– Да.
– Разве не может быть такого, что ребенок был заражен листерией, что в его организме и легких были признаки листериоза, но его фактическая смерть наступила от того, что мать его задушила?
Оуэн нахмурился:
– Это возможно. Трудно узнать наверняка.
– Вопросов больше нет.
Не успел Джордж вернуться к своему столу, как я уже встала с места:
– Доктор Зиглер, если бы ребенок Кэти в ту ночь не умер от нарушения дыхания, что с ним произошло бы?
– Ну, если предположить, что после рождения дома новорожденного не отправили бы в больницу для диагностики и лечения, инфекция прогрессировала бы. Через два-три дня он мог бы умереть от пневмонии… или в другом случае через пару недель от менингита. Менингит в этом случае – смертельное заболевание, и лечение не помогло бы.
– Значит, если бы ребенка не поместили в неонатальный центр, он вскоре умер бы.
– Это так.
– Благодарю вас, доктор.
Я села, а Джордж вновь поднялся:
– Встречный вопрос, Ваша честь. Доктор Зиглер, вы сказали, что смертность от листериоза высока даже при наличии лечения?
– Да, примерно пятьдесят из ста детей умерли бы от осложнений.
– Вы только что предположили, что ребенок Фишер умер бы через несколько недель, если не в то первое утро своей жизни?
– Да.
Джордж поднял брови:
– Откуда вам известно, доктор Зиглер, что он не был бы одним из других пятидесяти?
По непонятным для меня причинам с каждым словом из показаний Оуэна Кэти все глубже замыкалась в себе. По всем соображениям она должна была радоваться, как и я. Даже небольшая колкость Джорджа в конце его перекрестного допроса не могла увести от того факта, что в организме ребенка была обнаружена эта фатальная бактерия. Теперь у присяжных должны были возникнуть обоснованные сомнения, так необходимые нам для оправдания.
– Кэти, – наклонившись к ней, сказала я, – ты хорошо себя чувствуешь?
– Пожалуйста, Элли. Можем мы сейчас поехать домой?
У нее был несчастный вид.
– Ты заболела?
– Ну, пожалуйста.
Я глянула на свои часы. Было полчетвертого – рановато для дойки, но судья Ледбеттер никогда об этом не узнает.
– Ваша честь, – поднимаясь, сказала я, – если суд не возражает, мы бы хотели отложить заседание до завтра.
Судья взглянула на меня поверх очков:
– Ах да. Дойка. – Она бросила взгляд на Оуэна Зиглера, теперь сидевшего на галерее. – Что ж, на вашем месте я бы не преминула по окончании вымыть руки. Мистер Каллахэн, вы не возражаете против того, чтобы, в связи с работами на ферме, перенести заседание на завтра?
– Нет, Ваша честь. Мои куры будут страшно рады меня видеть. – Он пожал плечами. – Ох, верно, у меня нет кур.
– Не стройте из себя сноба, советник, – нахмурилась судья. – Ну хорошо. Встречаемся завтра в десять. Заседание закрыто.
Неожиданно мы оказались в окружении людей: Леда, Куп, Джейкоб, Сэмюэл и Адам Синклер. Куп обвил рукой мою талию и прошептал:
– Надеюсь, у нее твои мозги.
Я не ответила, наблюдая, как Джейкоб пытается рассмешить Кэти своими шуточками. Сэмюэл держался как натянутая тетива, стараясь не задеть плечом Адама. Со своей стороны Кэти старалась не выдавать своих чувств, растягивая губы в деланой улыбке. Неужели только я замечала, что она вот-вот сорвется?
– Кэти, – выступив вперед, сказал Адам, – хочешь прогуляться?
– Нет, не хочет, – ответил за нее Сэмюэл.
Адам в удивлении повернулся:
– По-моему, она может говорить за себя.
Кэти прижала пальцы к вискам:
– Спасибо, Адам, но у нас с Элли есть планы.
Это было для меня новостью, но, заглянув в ее умоляющие глаза, я кивнула.
– Нам надо обговорить ее свидетельские показания, – сказала я, хотя на самом деле собиралась обойтись без ее показаний. – Нас отвезет Леда. Куп, можешь развезти по домам всех остальных?
Мы отбыли таким же образом, как и в пятницу: Леда подъехала к задней части здания суда, где ее ждали мы с Кэти. Потом мы вернулись к входу в здание, проехав мимо всех репортеров, ожидающих появления Кэти.
– Милая, – сказала мне Леда несколько минут спустя, – этот доктор, выступавший твоим свидетелем, просто нечто!
Я смотрелась в зеркальце над пассажирским сиденьем, стирая подтеки туши под глазами. Кэти, сидевшая у меня за спиной, уставилась в окно.
– Оуэн – хороший мужик. И очень хороший патологоанатом.
– Вся история с бактериями… это правда?
– Никто не позволил бы ему сочинять, – улыбнулась я. – Это было бы лжесвидетельство.
– Ну, я готова поспорить, что ты можешь выиграть дело на одних показаниях доктора.
Я снова заглянула в зеркальце, пытаясь поймать взгляд Кэти.
– Ты это слышала? – многозначительно спросила я.
Кэти сжала губы, никак не показывая, что слушала. Прижавшись щекой к стеклу, она продолжала смотреть в окно.
Вдруг Кэти открыла дверь машины, вынудив Леду свернуть с дороги и резко затормозить.
– Боже правый! – вскрикнула Леда. – Кэти, нельзя делать этого на ходу!
– Прости. Тетя Леда, а можно мы с Элли дальше пойдем пешком?
– Но до дома еще добрых три мили!
– Мне нужно подышать свежим воздухом. И нам с Элли надо поговорить. – Она чуть улыбнулась. – Все будет хорошо.
Леда взглянула на меня, спрашивая одобрения. На мне были черные сандалии – к счастью, не каблуки, но все же не походная обувь. Кэти уже стояла у машины.
– Ох, ну ладно, – проворчала я, кинув портфель на сиденье. – Можешь опустить это в почтовый ящик?
Мы смотрели, как на дороге вдали исчезают габаритные огни автомобиля, потом я повернулась к Кэти, скрестив руки на груди:
– Что случилось?
Кэти пошла шагом:
– Просто мне захотелось немного побыть наедине.
– Ну, я пока не ухожу…
– Я хотела сказать, наедине с тобой. – Она наклонилась и сорвала высокий кудрявый папоротник, растущий на обочине дороги. – Тяжело, когда всем от меня что-то надо.
– Они беспокоятся за тебя. – Я смотрела, как Кэти поднырнула под электрическое ограждение, чтобы пройти через поле, по которому топтались телята. – Эй, мы нарушаем границы!
– Это земля старика Джона Лэппа. Он не станет возражать, если мы срежем путь.
Я пробиралась между коровьими лепешками, глядя, как животные подергивают хвостами и сонно моргают. Кэти наклонилась за отцветшими одуванчиками и сухими стручками молочая.
– Тебе надо выйти замуж за Купа, – сказала она.
– Ты об этом хотела поговорить со мной наедине?! – расхохоталась я. – Побеспокойся лучше о себе, а моими проблемами займемся после суда.
– Ты должна. Просто должна.
– Кэти, не важно, выйду я замуж или нет, я обязательно рожу этого ребенка.
Она вздрогнула:
– Не в этом дело.
– А в чем же дело?
– Если он уйдет, – тихо произнесла она, – ты не получишь его обратно.
Так вот из-за чего она расстроилась – из-за Адама. Мы молча прошли по полю, а потом пролезли под ограждением с другой стороны пастбища.
– Ты еще наладишь жизнь с Адамом. Твои родители – уже не те люди, какими они были шесть лет назад, когда ушел Джейкоб. Многое может измениться.
– Нет, не может. – Она помедлила, подыскивая слова. – Просто потому, что ты кого-то любишь, не означает, что Господь уготовил вам судьбу быть вместе.
Мы неожиданно остановились, и я поняла, что Кэти привела меня к маленькому амишскому кладбищу и что ее потаенные эмоции не имеют никакого отношения к Адаму. Ее лицо было повернуто к небольшому надгробию ее ребенка, а ру