ки сжимали столбики штакетника.
– Моих любимых существ, – прошептала она, – постоянно у меня отнимают.
Она тихо заплакала, обхватив себя руками. Потом наклонилась вперед и заголосила. За все время, что я ее знала, я такого не слышала – ни когда ее обвинили в убийстве, ни когда хоронили ее ребенка, ни когда подвергли порицанию.
– Прости! – рыдала она. – Прошу, прости меня.
– Не надо, Кэти.
Я осторожно дотронулась до ее плеча, и она обняла меня.
Мы стояли на тропинке, обнявшись, и раскачивались взад-вперед. Чтобы успокоить, я поглаживала ее по спине.
– Прости меня, – задыхаясь, повторила она. – Я не хотела этого делать.
Кровь застыла у меня в жилах, ладони замерли у нее на спине.
– Не хотела делать что?
Кэти подняла лицо:
– Убивать его.
Глава 17
Чувствуя резкую боль в боку, Кэти добежала до фермы по подъездной дорожке. Судя по звукам, доносившимся из коровника, мужчины занимались дойкой, и ее саму тянуло туда. Через приоткрытую широкую дверь она видела, как Леви толкает тачку, а Сэмюэл наклонился, чтобы закрепить насос на вымени одной из коров. Чавкающий звук, рывок, и по шлангу в бидон потекла тонкая струйка белой жидкости.
Зажав рот рукой, Кэти бросилась к боковой стене коровника, и там ее вывернуло наизнанку.
Она слышала голос зовущей ее Элли, ковылявшей по подъездной дорожке. Элли не могла быстро бегать, как она, и Кэти бессовестно воспользовалась этим преимуществом, чтобы сбежать.
Проскользнув вдоль стены амбара, Кэти незаметно продвигалась в сторону голого сжатого поля. Вряд ли она могла бы на нем укрыться, но удалиться от Элли могла. Приподняв юбки, она добежала до пруда и спряталась за большим дубом.
Кэти вытянула вперед руку, изучая свои пальцы и запястье. Где она сейчас, эта бактерия? Осталось ли в ней что-то или она все передала ребенку?
Она закрыла глаза, отгоняя от себя образ своего новорожденного ребенка, лежащего у нее между ног и кричащего изо всех сил. Еще тогда она поняла: что-то не так. Ей не хотелось в этом признаваться, но она видела, с каким трудом он дышит.
Но не в ее силах было что-то изменить, как не в ее силах было не дать Ханне уйти под лед, или не отпустить Джейкоба, или не позволить Адаму уехать.
Кэти взглянула на небо, на котором были как бы выгравированы голые ветви дуба. И она поняла, что эти несчастья будут преследовать ее, пока она не покается.
Элли доводилось защищать виновных клиентов, даже открыто лгавших ей, но она почему-то не могла припомнить, чтобы так остро переживала из-за обмана. Она подходила к ферме, негодуя на Кэти за ее обман, на Леду, оставившую их за несколько миль от дома, на собственную жалкую физическую форму: стоило ей пойти быстрым шагом, и она начала задыхаться.
Здесь нет ничего личного, напомнила себе Элли. Это только деловые отношения.
Она нашла Кэти у пруда.
– Не хочешь сказать мне, что ты имела в виду? – спросила Элли, чуть не согнувшись пополам и тяжело дыша.
– Ты меня слышала, – мрачно произнесла Кэти.
– Расскажи мне, зачем ты убила ребенка, Кэти.
Она покачала головой:
– Не хочу больше оправдываться. Просто я хочу сказать присяжным, чтобы покончить с этим.
– Сказать присяжным? – пролепетала Элли. – Только через мой труп!
– Да, – побледнев, сказала Кэти. – Ты должна мне разрешить.
– И речи не может быть о том, чтобы я разрешила тебе выступить свидетелем и сообщить суду, что ты убила своего ребенка.
– Раньше ты хотела, чтобы я выступила с показаниями!
– Как ни странно, тогда у тебя была другая история. Ты говорила, что хочешь рассказать правду, сказать всем, что не совершала убийства. Одно дело – выставить тебя свидетелем, если твои слова не будут противоречить моей стратегии, и другое дело – позволить тебе выступить свидетелем, что будет равнозначно правовому самоубийству.
– Элли, – с отчаянием произнесла Кэти, – мне необходимо признаться.
– Здесь не твоя Церковь! – воскликнула Элли. – Сколько раз повторять тебе это? Речь не идет о шести неделях отсрочки. Речь идет о годах. Может быть, всей жизни. В тюрьме. – Сдерживая гнев, она тяжело вздохнула. – Одно дело – дать присяжным увидеть тебя, чтобы они сопереживали твоему горю. Услышали, как свидетели говорят о твоей невиновности. Но то, что ты сейчас мне сказала… – Ее голос замер, она отвела взгляд. – Позволить тебе выступить свидетелем было бы профессиональной безответственностью.
– Они по-прежнему могут смотреть на меня и сопереживать мне.
– Угу, и все это пойдет насмарку, когда я спрошу тебя, убила ли ты ребенка.
– Тогда не задавай мне этот вопрос.
– Если не спрошу я, спросит Джордж. А оказавшись на свидетельском месте, ты не сможешь солгать. – Элли снова вздохнула. – Нельзя солгать – и нельзя прямо говорить, что убила ребенка, а иначе подпишешь себе приговор.
Кэти опустила глаза:
– Джейкоб сказал, что, если я захочу говорить в суде, меня не остановишь.
– Я могу оправдать тебя без твоих показаний. Прошу тебя, Кэти. Не делай этого.
Кэти повернулась к ней с выражением полнейшего спокойствия:
– Завтра я выступлю свидетелем. Тебе это может не понравиться, но я этого хочу.
– Кто, по-твоему, тебя простит? – взорвалась Элли. – Присяжные? Судья? Не оправдают они тебя. Они лишь увидят в тебе монстра.
– А ты нет?
Элли покачала головой, не в силах ответить.
– Что такое? – настаивала Кэти. – Скажи, о чем ты думаешь.
– О том, что одно дело – лгать своему адвокату, и совсем другое – лгать подруге. – Элли поднялась на ноги и отряхнула юбку. – Я напишу отказ, который ты подпишешь, там будет говориться, что я советовала тебе отказаться от данного образа действий, – холодно произнесла она и пошла прочь.
– Я в это не верю, – сказал Куп, складывая углы лоскутного одеяла, которое он держал вместе с Элли.
На одеяле был узор из обручальных колец, и от Купа не укрылась ирония момента. На веревках, натянутых между деревьями, колыхались несколько других выстиранных лоскутных одеял, как огромный калейдоскоп узоров и цвета на фоне темнеющего неба.
Элли подошла к нему, протягивая противоположный край одеяла:
– А ты поверь.
– Кэти не способна на убийство.
Она взяла у него одеяло и энергично сложила его в пухлый сверток.
– Очевидно, ты ошибаешься.
– Я знаю ее, Элли. Она моя пациентка.
– Угу, и моя соседка по комнате. Понимай как хочешь.
Куп потянулся к прищепкам, на которых висело второе одеяло.
– Как она это сделала?
– Я не спрашивала.
– Не спрашивала? – удивился Куп.
Элли провела пальцами по своему животу.
– Не могла, – резко отвернувшись, сказала она.
В тот момент Купу хотелось лишь заключить ее в объятия.
– Единственное объяснение в том, что она лжет.
– Ты не слушал то, что я говорила в суде? – Губы Элли скривились. – Амиши не лгут.
Куп проигнорировал ее слова:
– Она лжет, чтобы быть наказанной. Какая бы ни была причина, именно это ей нужно в психологическом плане.
– Разумеется, если считать жизнь в тюрьме терапией. – Элли встряхнула противоположный край лоскутного одеяла. – Она не лжет, Куп. В своей работе я видела, пожалуй, не меньше лгунов, чем ты. Кэти посмотрела мне в глаза и сказала, что убила ребенка. Она говорила серьезно. – Резкими движениями Элли вырвала одеяло из рук Купа и, сложив его вчетверо, бросила поверх первого. – Кэти Фишер идет ко дну и тянет за собой всех нас.
– Если она подпишет отказ, это снимет с тебя ответственность.
– О нет, конечно нет. Вместе с ее делом подпорчено будет мое имя и репутация.
– Не важно, какие у нее мотивы, но я сильно сомневаюсь, что Кэти делает это, чтобы досадить тебе.
– Не важно почему, Куп. Она собирается выступить и сделать публичное признание, и присяжным будет наплевать, найдется ли этому разумное объяснение. Они приговорят ее, прежде чем она успеет сказать: «Я это сделала».
– Ты сердишься, потому что она подрывает твое дело или потому что ты не предвидела этого?
– Я не сержусь. Меня не волнует, если она намерена загубить свою жизнь. – Элли выхватила одеяло из рук Купа, но второпях выронила его, и оно упало на землю. – Черт возьми! Знаешь, сколько времени уходит на стирку этих вещей? Знаешь?
Она опустилась на землю и спрятала лицо в ладонях.
Куп недоумевал, каким образом такая хрупкая женщина может вынести на плечах груз спасения другого человека. Он сел рядом с Элли и привлек ее к себе. Она вцепилась пальцами в его рубашку.
– Я могла бы ее спасти, – прошептала она.
– Я знаю, любимая. Но, может быть, она сама хочет себя спасти.
– Ну и способ она выбрала!
– Ты снова размышляешь как юрист. – Куп постучал по ее виску. – Если ты боишься, что тебя кто-то покинет, что ты делаешь?
– Заставляю его остаться.
– А если не можешь этого сделать или не знаешь как?
– Не знаю, – пожала плечами Элли.
– Нет, знаешь. В сущности, ты это сделала. Уходишь первой, – сказал Куп, – так что тебе не приходится видеть, как уходит тот человек.
Когда Кэти была маленькой, ей нравился дождь. Тогда она убегала в конец подъездной дорожки, где лужицы с радужной пленкой бензина превращались в маленькие радуги. Сейчас небо выглядело именно таким: королевский пурпур с прожилками оранжевого, красного и серебряного, как платье сказочной королевы. Оно висело над всеми этими амишскими фермами, и каждый клочок земли озарялся буйным и роскошным сиянием, которое, казалось, продлится вечно.
Она стояла в сумерках на крыльце, ожидая. Когда с запада донесся шум автомобильного двигателя, Кэти почувствовала, как сердце поднимается к горлу, а каждая мышца тела напрягается в предвкушении того, что машина свернет на их дорожку. Но несколько мгновений спустя сквозь деревья промелькнули задние габаритные огни.
– Он не приедет.
Кэти повернулась на звук голоса, потом раздались тяжелые шаги по ступеням террасы.