Я понимала, что он еще не пришел в себя, но Шон счел свою забывчивость недопустимой небрежностью. Я утешала его, говорила: ничего страшного. Люди забывают и более важные вещи. Он же переживает такой стресс. Я не сказала: не относись к себе так строго, у тебя жена умерла. Но мы знали, что я имею в виду. Я сказала, что поищу бумажку и перезвоню ему, когда найду.
Листок – вырванный из желтого линованного блокнота – был там, где и сказал Шон, среди множества чеков и счетов, старых телефонных карточек и связки бейджиков. Я удивилась этой неразберихе. Шон ведь такой аккуратный. Но никто не совершенен. И я видела, что он может допустить небрежность, когда дело касается работы. Когда мы только-только съехались, мне часто приходилось перед ужином (аккуратно!) убирать папки и груды бумаг со стола в столовой.
Я уже почти задвинула ящик, как вдруг заметила обтянутую темно-синим бархатом коробочку, которая слегка запылилась. Футляр для драгоценностей. Я будто услышала голос, предупреждающий: “не открывай”, но тот же голос сделал соблазн непреодолимым.
Я открыла коробочку. В ней оказалось кольцо Эмили: сапфир между бриллиантами.
Я подержала его в пальцах. А потом увидела ее. Я увидела Эмили. Увидела игру бриллиантов в воздухе, как будто мы сидели у Эмили на диване и она жестикулировала, рассказывая о любимых книгах и фильмах, о Ники и Шоне, о дорогих ей вещах. Как будто мы смеялись, шутили и славили дар нашей чудесной дружбы.
Повинуясь импульсу, я поднесла кольцо к лицу. И мне показалось, что я слышу запах темных вод мичиганского озера, а под ним – слабое дуновение разложения. Смерти. Невозможно, чтобы так пахло кольцо. Но я ощущала этот запах.
Моя подруга ушла. Все, что осталось, – кольцо и наши воспоминания. Я положила кольцо назад, в бархатную коробочку, коробочку вернула в ящик, а ящик задвинула. И заплакала – горше, чем когда мы узнали, что Эмили больше нет.
Я собралась. Я позвонила Шону. Только это я и могла сделать, чтобы не развалиться. Продиктовала ему номер клиента. Шон сказал спасибо. Мне захотелось в ответ сказать, что я люблю его, но момент был неподходящий. Мне хотелось сказать ему, что я нашла кольцо Эмили, но я знала, что говорить это нельзя.
Я прекратила поиски. Не было больше ничего, что мне хотелось бы или нужно было знать.
Жизнь вошла в свою колею. Мальчики ходили в школу, Шон – на работу. Марисела приходила по средам, так что убираться мне было не нужно. Я наводила порядок в комнатах мальчиков и собирала все для рисования, когда они бывали дома. Пекла маффины и мастерила модели самолетов.
Я старалась забыть об Эмили, а если вспоминать, то только хорошее. Только что-то положительное, что-то, что может помочь. Слова мальчиков о том, будто они видели Эмили, то, что Ники пахнет, как она, и мои собственные сомнения – это просто часть нашего горя. Нашего нежелания поверить в то, что Эмили ушла от нас.
Но она действительно умерла. Шон видел отчет о вскрытии. Результаты анализа ДНК. Если в озере было не ее тело, то чье? Таких ошибок не делают даже в мичиганском городишке.
Я вычитывала в кулинарной книге рецепты: баклажаны с пармезаном, гуляш из тофу – блюда, от которых Шон и мальчики поначалу отказывались, но потом полюбили. А может, ели все это, чтобы сделать мне приятное. Но все равно – ели. Мне не хотелось, чтобы мы ели мясо каждый вечер. Я начинала чувствовать себя хорошо на кухне Эмили. Я готовила для людей, которых любила. Еда – это про существование. Еда – это жизнь. Эмили позаботилась о кухне, женила мужа и нашла подругу, которая опекала бы ее сына после того, как ее не станет.
Все шли на компромиссы. Ники прекратил свои демарши и стал со мной таким же – или почти таким же – милым, как до исчезновения матери, и мы все вчетвером развлекались по пятницам после школы. Я превратила гостевую комнату – ту самую, с туалетным столиком – в подобие кабинета и решила вернуться к ведению блога. Прошло достаточно времени, чтобы мои читательницы приняли мысль: мы с Шоном – пара.
Я могла бы многое рассказать о том, с какими проверками на прочность сталкиваешься и какие награды получаешь, когда растишь двух мальчиков вместо одного. В каких-то смыслах это проще, в других – тяжелее. До сих пор они не дрались. Я была благодарна, но все думала, не закончится ли это.
Секс с Шоном был таким же изумительным, как и в начале. Или почти изумительным. Пыл угасает, когда вы можете быть вместе, когда захотите. Это же естественно. Сначала вы делаете это каждую ночь, а потом – не слишком часто. Иногда лежите бок о бок, как брат и сестра. И замечаете это, хотя пытаетесь не замечать.
Может быть, поэтому жар между мною и Крисом никогда не угасал. Мы не могли оказаться вместе, когда хотели. Никоим образом.
Мальчики никогда больше не упоминали, что видят Эмили возле школы или еще где-то. Я решила делать вид, что этого и не было. Я когда-то читала о случаях массовой истерии, когда нескольким людям одновременно являлись одинаковые галлюцинации. Такое часто случается со школьниками. Это произошло с Ники и Майлзом, но, кажется, продолжалось недолго и особого вреда не нанесло.
Я решила, что мы прошли через это.
У нас был тихий День благодарения – лишь для нас четверых. Мальчики помогали мне готовить индейку. Она получилась безупречной – с хрустящей кожицей, сочная, с восхитительной начинкой. Шон очень мило делал вид, будто не знает, что за праздник такой, и мальчики рассказали ему, что выучили в школе. Как переселенцы приплыли сюда, как коренные американцы научили их возделывать кукурузу, как переселенцы получили первый урожай и смогли пережить первые холодные зимы в Новой Англии.
Ночью, когда мальчики уснули, мы с Шоном сидели на диване, приканчивая вино. Он обнял меня и предложил поехать куда-нибудь вместе на рождественские каникулы, вчетвером. В какое-нибудь теплое место. На остров. В место, которое принадлежало бы только нам. Ему не нужно было говорить: куда-нибудь, где я никогда не был с Эмили. Мехико, Карибские острова. Один парень с работы ездил на Вьекес, и ему понравилось.
Коктейли с ромом. Гамаки на пляже.
Я сказала, что это звучит великолепно. Это и правда звучало великолепно.
Мы не стали ложиться и занялись любовью. Я подумала: может, это сработает.
На следующее утро я отвезла мальчиков в школу, Шона – на станцию. Вернулась домой. Я начала думать об этом месте как о доме. Это больше не был дом Эмили или Шона. Просто дом.
Я сварила себе чашку кофе. Посидела за столом в солнечной кухне. Забрала чашку, перешла в гостиную и устроилась на диване. В голове мелькнуло – на диване Эмили, и я заставила себя выбросить из головы эту мысль. Теперь – на моем диване.
Я думала о своей нынешней жизни, о том, что все, возможно, устаканилось. К счастью, мы сумели одолеть этот путь. Я не возражала.
Зазвонил телефон. Городской, по которому никто никогда не звонил.
Я подвинулась, чтобы ответить.
Идентификатор номера сообщил: “Номер не определен”. Я взяла трубку и огорчилась, услышав тишину, какая бывает перед включением какой-нибудь записи автообзвона.
Я уже готова была повесить трубку, как вдруг голос сказал:
– Стефани. Это я.
Эмили. Я узнала бы ее голос где угодно.
– Где ты? – спросила я. – Скажи мне!
– Снаружи. Наблюдаю за тобой.
Я бросилась к окну, потом к другому. На улице никого не было.
– Пройдись по кухне, – велела Эмили. – Подними руку. Я скажу тебе, сколько пальцев ты подняла.
Я подняла руку. Оттопырила два пальца.
– Два, – сказала Эмили. – Давай еще раз.
На этот раз я подняла обе руки. Семь пальцев.
– Счастливое число, – заметила Эмили. – Ты всегда была умной девочкой. Ладно, мне пора. Пока все. До скорого. – Это было фирменное выражение Эмили: до скорого.
– Подожди! – воскликнула я.
Мне надо было о стольком спросить. Но какой у нас мог бы выйти разговор – я в ее доме, живу с ее мужем?
– Нет. Это ты подожди.
Показалось ли мне, что это прозвучало, как приказ? Эмили повесила трубку.
Я огляделась. Вещи Эмили. Мебель Эмили. Ее дом.
Этого просто не могло быть. Несколько часов я пыталась убедить себя, что звонок Эмили мне померещился.
Я лежала на диване. Наверное, я задремала, и звонок мне приснился. У меня бывали очень яркие сновидения, даже после смерти Эмили. И в некоторых снах действовала Эмили. Может, это как раз один из таких снов.
Я себя не убедила. Что-то во мне знало, что звонок был.
На следующее утро, высадив мальчиков у школы, я закинула продукты домой, сделала пару глубоких вдохов и выдохов и пошла в рощу.
Я вычислила, где должна была стоять Эмили, чтобы видеть меня через окно.
Я встала там и стала смотреть на дом.
Никакого движения. Дом был словно населен призраками.
В глубине рощи хрустнули ветки. Я едва дышала.
Потом я увидела в окне саму себя. В доме. И это было страшнее всего.
Это была я. И это была не я.
Я была кем-то еще. Совершенно одна. В роще за домом.
Шпионила за самой собой.
Часть вторая
25Эмили
Подглядывать. Что-то есть в этом слове, от чего меня чуть не тошнит, и в то же время я обожаю его. Подглядывать. От этого слова у меня ощущение зуда в животе, словно я на “русских горках” и вот-вот понесусь вниз. Некоторые что угодно готовы дать за это чувство. Как поется в песне, “И знаю, что я один”.
Я подглядываю за Стефани, за Шоном и мальчиками. Когда я только произношу это слово про себя, меня начинает подташнивать от возбуждения, как когда я подбираюсь к окну своей кухни и наблюдаю, как Стефани притворяется, что она – это я. Спит с моим мужем, воспитывает моего ребенка, на моей кухне жарит до корки мерзкие кусищи убитой коровы. Если честно (я вставляю сюда словечко Стефани, которая всегда говорит “