Вот это я сейчас и испытала по поводу смерти своей сестры. Я представила себе сюжет целиком, что я сделаю и скажу, даже что почувствую. Я все продумала.
А теперь ничего не будет.
Не надо было мне говорить ей про схему со страховкой. Мы сестры, в конце концов. Она бы ввязалась в это, просто чтобы подшутить надо мной, с нее сталось бы. Она знала как. Она моя сестра.
– У меня предложение, – сказала я.
– У тебя всегда есть предложение.
И тут словно заговорил кто-то другой, а я просто слушала. Кто-то, кто хотел того же, что и я, но не боялся говорить об этом. Этот другой человек сказал:
– Давай устроим последнюю основательную попойку перед тем, как завяжем навсегда. Ты и я. Сестры. Как в добрые старые времена.
Эвелин иронически улыбнулась мне. Да, я любила ее, но щербатый рот сестры выглядел скверно. Если она останется жива, мне придется заняться и ее зубами.
– В последний раз, – сказала я. – Давай оторвемся как следует. И навсегда изгоним из себя этого демона.
– Вот это предложение, – сказала моя сестра.
Когда я подумала, что сестра зовет меня, чтобы я облегчила ее последние часы (а не чтобы обнаружить, отчасти благодаря мне, резон жить дальше), я прихватила с собой три дизайнерские бутылки мескаля.
Я нашла две рюмки, кружевные от паутины и в пятнышках от мышиного помета. Прошлой ночью я спускала воду в туалете, не задумываясь, но – как и прошлым летом, когда мы приезжали сюда с Шоном – меня поразил тот факт, что водопровод функционирует и есть электричество. Неужели мать – в смысле, Бернис – оплачивала счета и нанимала кого-то, кто не давал трубам замерзнуть? Я промыла стаканчики.
– Давай сядем на кухне, – предложила я.
Кухня была полна привидений. Я правильно думала, что в домике водятся призраки. Бабушка и дедушка, папа и мать – все они присутствовали на кухне, наблюдая, как мы с Эвелин наливаем себе по рюмке и пьем в восемь часов утра. Если это не плохое поведение, то что тогда плохое поведение? Эвелин была счастлива, что у нее в руках рюмка чего-нибудь – все равно чего, – и едва ли заметила, что себе я наливаю всего каплю. Или, может быть, она думала как близнец: чем меньше ей, тем больше мне!
После четырех или пяти рюмок Эвелин сказала:
– Ты помнишь что-нибудь из времени до того, как мы родились?
Так я поняла, что моя сестра на пути к опьянению. Она часто задавала мне этот вопрос, когда напивалась. Забывала, что уже спрашивала об этом.
Я сказала, что не помню. Она сказала, что помнит, как ее пинали.
– У-упс. – Она выдала утомленно-подвывающий звук. – Поговорим о чем-нибудь более приятном?
– Какие у тебя таблетки? – спросила я.
– Желтые, оранжевые и белые.
– Давай примем, – предложила я. – По штучке. И все. Не больше.
– Ты меня просто вынуждаешь, – пожаловалась Эвелин. – Доктор, я не виновата! Это все моя сестра придумала.
Я пошла за ней в спальню. Эвелин всегда ходила слегка враскачку и запинаясь. Она взволнованно помедлила перед выстроившимися на шкафу пузырьками с таблетками, словно фармацевт или как бармен с амбициями миксолога. Наконец решилась и вытряхнула из пузырька две бледно-желтые таблетки, одну из которых дала мне, а вторую оставила себе.
– Я свою приберегу, – сказала я.
– А я свою приму сейчас. Если не возражаешь.
– Действуй.
– Лучше отнесу моих малюток на кухню. Меньше гулять туда-обратно. Обеспечим сохранность.
Я могла остановить свою сестру, но не остановила. В конце концов, это одно и то же: я не убивала ее, но я не остановила ее.
Эвелин выстроила пузырьки на кухонном столе в ряд и сказала:
– Вообще, мне не стоит… – Сестра помолчала, словно давая этой мысли время окатить ее и отхлынуть. – Моя схема приема лекарств. – Она открыла первый пузырек и вытряхнула леденцово-голубую таблетку в форме сердечка.
Сестра смягчилась, стала даже сентиментальной. Через какое-то время у меня возникло ощущение, что на самом деле она говорит не со мной. Эвелин коротала время, ждала. Она уже была в пути.
– Первое воспоминание? – спросила я.
– Наволочка с лошадками.
– Обои, – сказала я. – Обои с ананасами возле нашего манежа.
– А я? – спросила сестра. – Меня ты помнишь?
– Я помню, что мое имя было твоим первым словом.
– Похоже на правду, – сказала Эвелин. Налила себе еще и взяла другую таблетку. – У меня довольно высокая толерантность.
– У меня тоже была, – сказала я. – Как тебе известно.
– Молодец. – Эвелин чуть подняла рюмку, словно произнося тост, и сердито дернула головой – движение, унаследованное от матери. – За мою потаскуху-сестрицу.
– Я люблю тебя, – сказала я.
Мне нужно было донести до нее эту информацию – чем скорее, тем лучше.
Эвелин не сказала в ответ, что любит меня. Она закрыла глаза. И сидела с закрытыми глазами довольно долго. А потом произнесла:
– Я могу снова передумать? На самом деле я страшно хочу умереть.
Я могла бы ответить: “Это говорят алкоголь и таблетки. Подожди, протрезвей сначала”. Поверила бы мне моя сестра?
Но на самом деле я сказала:
– Иногда нужно внять голосу сердца. Ты сама знаешь, что для тебя лучше всего. Делай, что тебе нужно. Обо мне не беспокойся. Мне будет тебя не хватать, но я выживу.
Бледное личико моей сестры побелело от потрясения. Она уставилась на меня. Неужели я даю ей добро? Неужели я хочу, чтобы она умерла? Я не сказала ей – живи. Не предложила ей защиту.
Эвелин закрыла лицо руками. Потом отвернулась от меня, посмотрела в сторону веранды и сказала:
– Знаешь что? Пожалуй, пойду поплаваю… Холодная вода приведет меня в чувство… Я вернусь через пять минут.
– Не ходи, – сказала я.
– Не беспокойся, – ответила сестра.
Предполагалось, что я перехвачу ее и удержу в комнате?
Мне хотелось верить, что шок от холодной воды отрезвит ее и даст понять, что она не хочет умирать. Она вернется в дом и попросит меня о помощи. Я заверну ее в полотенца, обниму, и мы начнем сначала. Я отвезу ее куда-нибудь, где ей промоют желудок. От меня потребуется только переодеть сестру в сухое и посадить в машину.
Забыть про деньги от страховки. Моя жизнь станет лучше. Пусть сестра живет с нами. Они с Ники полюбят друг друга. Шон привыкнет к ее присутствию. Я устрою Эвелин на работу в “Деннис Найлон”. Мы с ней станем вместе ездить на работу и обратно. Деннис мог бы быть ее спонсором. Ему бы понравилась такая безумная ситуация.
Эвелин проглотила еще одну таблетку и осушила еще одну рюмку.
Она постояла, колеблясь, прежде чем дойти до двери.
– Подожди, – сказала я. – Я хочу дать тебе кое-что.
Я сняла бриллиантово-сапфировое кольцо Шоновой матери и надела ей на палец. Рука у сестры отекла от алкоголя, так что пришлось потрудиться.
– Ух ты, – сказала Эвелин. – Это что?
– Хочу, чтобы оно у тебя было.
На самом деле я имела в виду – я хочу, чтобы кто-нибудь нашел его. Потом. Эвелин тоже это понимала. Умение читать в мыслях до конца. До самого конца.
– Бриллиант, – заметила она. – Спасибо.
– Будь осторожна, – сказала я, когда моя сестра пошла умирать, а я не остановила ее.
Я действительно верила, что она вернется. Или наполовину верила. Или хотела верить. Еще меня клонило в сон. За разговорами я выпила больше, чем мне казалось. Я мало спала. Я ничего не ела. Я потеряла навык. Я забыла, как поддерживать старые дурные привычки.
Я легла на веранде и отключилась на полчаса.
Проснувшись, я вышла искать Эвелин. Пробежалась по кромке воды, зовя сестру. Мне никто не ответил. Ничего я не могла сделать.
Я вернулась в домик. Приняла две таблетки своей сестры, запила их мескалем и уснула на тридцать шесть часов.
Я проснулась трезвой, зная, что убила свою сестру, все еще пытаясь убедить себя, что я ее не убивала. Она хотела умереть. Заставлять ее жить было бы эгоистично. Может быть, впервые в жизни я помогла Эвелин – по-настоящему помогла – получить то, чего ей хотелось.
Я больше не боялась оставаться в домике – может быть, потому, что худшее уже произошло. Я радовалась, что у меня есть время побыть здесь одной, время привыкнуть к смерти Эвелин. Время вспомнить, как мы жили. Время подумать, кто я, кем была она, кем я стану без нее. Надо было сразу позвонить в полицию, но я говорила себе, что сестра не хотела бы этого. Она хотела бы, чтобы я осталась в доме, пришла в себя и выждала какое-то время.
Я жила на бутербродах с колбасой и майонезом. Диета десятилетнего ребенка. Ники я бы такого не позволила, но это было то, чего я хотела. Питаясь таким образом, я словно делала вид, что нам с Эвелин по десять лет и мы проводим лето в домике на озере.
Я мерила дом шагами. Я боялась выйти к озеру, боялась того, что могу там увидеть. Ранним вечером я без сил падала на кровать и засыпала до утра. У меня бывало что-то вроде бессонницы, когда я жила с Шоном, хлопотала с Ники и работала на Денниса Найлона, но теперь я проваливалась в сон моментально.
Прошла неделя, потом другая. Я потеряла счет времени.
Я вычистила дом, еще один – последний – раз убрала оставшийся после Эвелин бардак. Или его часть. Я оставила таблетки и бутылки с выпивкой. Отогнала арендованную машину в лес, пешком вернулась к дому и села за руль маминой машины.
Я доехала до Адирондакских гор и на какое-то время осталась там.
Наверное, это было не лучшее место для меня. Я хотела спать в своей собственной постели. Ники не выходил у меня из головы. Как мне хотелось слышать его голос, его прекрасные глупые разговоры! Я хотела вдыхать молочный запах его волос. Я хотела пройти по улице, держа его за руку. Я хотела видеть его лицо, когда он замечал меня, дожидавшуюся его после уроков. Вскоре я так истосковалась по нему, что обезумела. И от горя – как будто умер Ники, а не моя сестра.
Я покинула горы и уехала в Дэнбери, который казался безопасным – большой город, в котором никто никого не знает. Поселилась в мотеле. Именно тогда я снова вставила себя в розетку, законнектилась по новой. Именно тогда я вышла в интернет – и обнаружила, что Стефани угощается моим мужем.