Мне на руку оказалось желание моей сестры умереть. Но теперь я задавала себе вопрос, не попыталась бы я отстоять ее всерьез, знай я, что Шон – слабак и предатель, а весь наш план обернулся балаганом. Он живет со Стефани. А я одна.
Теперь Стефани взялась преследовать мою мать, вовлекая всех, кого я знала, в свой нездоровый план сделаться мной. Но Стефани вымарала из своего поста, что именно она увидела, когда сидела на диване в розово-белую полоску и рассматривала мои детские фотографии, сделанные матерью.
Две меня. Эмили, помноженная на два.
Вот так неожиданность: я – одна из двух близнецов!
Воображаю себе смятение Стефани, когда она обнаружила это чудовищное надругательство над ее верой в крепкую девичью дружбу, в то, чтобы рассказывать друг другу всё-превсё. Как я могла упустить такую деталь о себе?
Шон верил, что я мертва. Но это означало только, что он не поверил мне, когда я прощалась с ним в аэропорту. Необходимо было поговорить с Шоном, посмотреть на него, выяснить, что у него на уме. Как будто его ум был той частью Шона, которая решила спать со Стефани.
Я позвонила Стефани еще раз. Как обычно, дождалась, когда она останется одна.
– Если ты расскажешь Шону то, что узнала от моей матери, я тебя убью, – пообещала я. – Убью и тебя, и Майлза, вас обоих. Или, может быть, убью Майлза, а тебя оставлю жить.
– Честное слово, не расскажу. – У Стефани был перепуганный голос. – Клянусь.
Ну и дура. Она знала, сколько раз я врала ей – и все равно мне поверила.
Мы с Шоном придумали кодовое слово, которым будем пользоваться в экстренном случае; теперь я написала ему это слово, и он написал мне в ответ.
Кодовое слово было: подглядывающий.
Я назначила Шону встречу за ужином в ресторане, куда мы ходили, когда начали встречаться, – итальянский ресторан в Гринич-Виллидж, в котором платишь за пространство между тобой и следующим столиком. Туда ходили не за едой, а за тишиной. Люди ходили туда заключать сделки, помолвки – и расставаться.
Шон уже был там, когда я приехала. Я не знала, что почувствую, когда снова увижу его. Теперь знала. У Шона открытое глупое лицо. Я ощутила раздражение, потом гнев. Вся любовь, которую я к нему чувствовала, умерла – и была холоднее, чем моя сестра.
Когда я входила в ресторан, Шон уставился на меня, как на живую покойницу. А как он думал, кто отправил ему сообщение? Мой призрак?
Шон поднялся, словно чтобы обнять меня.
– Не вставай, – сказала я.
Я села. Хорошо, что похожий на вулканическое облако букет наполовину заслонял мужа. Я не могла смотреть на него. Я убила не того человека. Спокойно, сказала я себе. Выслушай его. Ты не знаешь, о чем он думает.
– Я думал, ты умерла, – выговорил Шон. – Я правда думал, что ты умерла.
– Очевидно, что ты ошибся, – холодно ответила я. – Когда я говорила “не верь, что я умерла”, какое из этих пяти слов ты не понял?
– А как же тело? Кольцо?
– Тебе не обязательно знать детали. Лучше не знать. Разболтаешь Стефани.
Я услышала в своем голосе ярость. Это ошибка. Надо оставаться спокойной – выглядеть спокойной.
– Я читала ее блог, – сказала я. – Она описывает ваше семейное счастье. Идиот.
– Стефани для меня ничего не значит.
Он сам-то себя слышал? Понимал, что его слова звучат как реплика из наидешевейшей мыльной оперы?
– Докажи.
– Как? – Шон встревожился еще больше, чем когда увидел меня.
– Разбей ей сердце. Помучь ее. Убей.
Вряд ли Шон действительно убил бы Стефани. Я ее ненавидела, но убить – не поможет. Я просто хотела посмотреть, как он среагирует.
– Да ладно, Эмили, – сказал Шон. – Будь благоразумной. Она хорошо относится к Ники. Она очень полезна. Ники нравится, когда она дома. И ты была права. Она великолепная няня. Мы выкинем ее, как только получим деньги.
И он говорит мне – “будь благоразумной”?
Хотеть увидеть его было громадной ошибкой. Мне захотелось уйти, и все же я сказала:
– Нам надо поесть.
Я проголодалась. А после разговора мне еще ехать назад, в Дэнбери.
Шон заказал хорошо прожаренную телячью отбивную. Я покривилась на эту издающую запах крематория обугленную подошву. Стефани готовила ему еду в соответствии с его вкусами. Меня затошнило от злости и омерзения.
Я заказала пасту, выбрала что помягче. Нож я бы сейчас себе не доверила.
– Ну хватит тебе, Эм, – сказал Шон.
Он никогда не называл меня Эм. Я говорила ему, чтобы он никогда меня так не называл. Так меня звала Эвелин. Теперь моя сестра мертва. А этот идиот – мой муж – даже не знает, что у меня была сестра. Стефани знала, но я хорошо пуганула ее, и она наверняка держит про Эвелин в секрете. Шон сказал:
– Наш план работает… может сработать… денег нам не придется ждать слишком долго.
Как только он это произнес, я поняла, что не хочу никаких денег, если ради них придется провести остаток жизни с Шоном. Оно того не стоило.
– Твоя гребаная Стефани никогда не была частью нашего плана, – сказала я.
– Я скажу ей, чтоб уезжала. Скажу, что ничего не вышло. Мы с тобой снова соединимся, и все будет, как было, ты, я и Ники…
– Никогда ничего не будет, как было, – сказала я. – Уж будь уверен.
– Но мы были так счастливы!
– Правда?
Моя сестра умерла. И хотя я знала, чисто логически, что в смерти Эвелин Шон не виноват, я не могла избавиться от чувства, что винить следует его. Я сказала:
– Я никогда тебе этого не прощу. Ты очень пожалеешь.
– Это угроза? – спросил Шон.
– Может быть. Кстати, об угрозах. Не смей говорить Стефани, что я жива и что ты меня видел. Последнее, чего мне хочется, – это чтобы вы обсуждали меня и пытались разобраться в моих намерениях. Вы со Стефани недостаточно сообразительны.
Я встала и вышла.
Я ненавидела Шона даже больше, чем ненавидела Стефани. Несмотря на ее гордость своими темными секретами, несмотря на свой глупый блог, Стефани была таким простым созданием, что я не могла винить ее в произошедшем. Она напоминала мне спаниеля, плывущего против течения. Или не слишком яркого ребенка, который просто хочет заводить друзей и нравиться людям.
Шон был другим. Он был единственным человеком, за исключением моей сестры, которого я хоть немного, но подпустила к себе. Единственным человеком, которому я доверяла. Не считая Ники.
Шон предал меня. Это я и имела в виду, когда говорила, что он пожалеет.
Часть третья
34Шон
Я боялся свою жену. Такого нельзя допускать человеку в моем бизнесе, человеку в любом бизнесе – вообще любому человеку. Я знал, что Эмили – это проблема. Что и было частью ее привлекательности. Что бы вы сделали, если женщина на третьем свидании приглашает вас посмотреть “Подглядывающего”? Что бы вы подумали, если за пять лет брака она ни разу не позволила вам встретиться с ее матерью? Не показала вам ни одной своей детской фотографии и отказывалась сообщать вам о своем детстве хоть что-нибудь помимо того факта, что ее мать пила и имела обыкновение называть ее дурой?
Вы пасуете, отступаете. Вы понемногу поддаетесь. Вы теряете силы и не восполняете их. Самсон и Далила, Давид и Вирсавия. В Библии полно таких историй. О чем Библия умалчивает, так это о том, сколь великолепен секс с такими женщинами.
Я влюбился в Эмили и женился на ней, зная о ней не слишком много. У меня имелись иллюзии на ее счет: она так плакала перед толпой на благотворительном вечере Денниса Найлона! Трудно было поверить, что человек, рыдавший при мысли о женщинах, не имеющих питьевой воды, и человек, укравший кольцо моей матери, – один и тот же человек. Гораздо позже Эмили призналась, что плакала не о бедных женщинах, а потому, что на том благотворительном вечере ей пришлось иметь дело с огромным числом ЧП и истериками Денниса. Прекрасная женщина, плакавшая от сострадания… этой женщины не существовало.
Мне следовало оставить Эмили, как только самолет, на котором мы прилетели из Англии, приземлился в аэропорту. В самом начале нашего брака, после медового месяца. Можно было аннулировать брак. Сослаться на то, что произошло, когда я попросил вернуть кольцо матери, а Эмили в ответ пригрозила разрушить мою жизнь. Мне следовало сказать ей, что я совершил ошибку. Вместо этого мы занялись любовью в уборной самолета – и таким образом скрепили сделку. Я любил Эмили. Любил ее безбашенность, ее решительность, ее бунтарскую жилку. Эти качества чем-то восхищали меня, я не хотел это потерять.
Ничто не могло остановить Эмили на пути к тому, чего ей хотелось. И я начал испытывать болезненное удовольствие от этого ощущения – уступить и согласиться выполнить ее желание.
Известие о беременности Эмили привело меня в восторг. Но я не мог отделаться от суеверного страха, что что-то может быть не так – не физически, а психологически не так – с ребенком, зачатым в уборной бизнес-класса линии “Вирджин Атлантик”.
Ники получился замечательный. Но Эмили едва не умерла во время родов. Не знаю, известно ли ей об этом. Врачи говорили не так много и обиняками. Я прочитал это по их лицам, когда они вошли в палату, где рожала Эмили, – в палату, декорированную под комфортабельную гостиную, как будто это могло уменьшить боль Эмили.
Что-то в жене после этого изменилось. Она обожала Ники, но отдалилась от меня. Она как будто полюбила своего младенца и разлюбила (если вообще когда-нибудь любила) своего мужа. Ребята на работе жаловались на подобное; в основном они ворчали, что с появлением детей не стало секса. Но с Эмили было по-другому. У нас был секс, хороший секс. Недоставало другого: тепла, нежности, уважения.
Я всегда немного удивлялся, когда приходил после работы домой, а Эмили все еще оказывалась там. Может быть, она оставалась со мной лишь потому, что я был отцом Ники. Не сказать, что я сделал большой вклад в генетику. Ники был похож на нее, он унаследовал красоту Эмили. Но одним он походил на меня: он был мягче Эмили. Я любил его. Втроем мы были семьей, маленькой семьей. Я бы сделал все, чтобы защитить нас, чтобы сделать нашу жизнь лучше. Все, что Эмили захочет.