услужливая”.
Эмили дернулась, потом села очень прямо. Я различил, что она качает головой. Ее неумолимое безжалостное “нет”. Я начал говорить, что она единственная, всегда будет единственной для меня. Что мне жаль. Она зевнула.
Слишком поздно. Я оказался дураком. Как тайно или не тайно, всегда считала моя жена. Она сказала, что никогда не простит меня. Сказала, что я очень пожалею.
Очень пожалею.
Эмили угрожала мне. Но что она могла сделать? Еще один глупый вопрос. Эмили могла сделать все что угодно. Она обвиняла меня в том, что я ее недооцениваю. Но это была громадная ошибка с ее стороны.
Эмили встала и вышла.
Подошел официант, встал рядом со мной. Мы смотрели, как она уходит.
– В самом аду нет фурии страшнее[2]… – процитировал он. – Шекспир был прав на этот счет.
– Пошел ты, – сказал я. – Это не Шекспир.
Официант пожал плечами. Он-то тут при чем? Немного погодя он прислал другого официанта, со счетом. Я доел отбивную – полусырую, отвратительную; у меня разыгрался волчий голод. Я оставил официанту большие чаевые в качестве извинения. Почему нет? Я весь вечер извинялся.
Я успел на последний поезд, уходящий с Центрального вокзала.
Я прошел прямо в комнату Ники и обнял его, хотя он спал. Я не разбудил его. Я не знаю, что сделал бы, войди Стефани в комнату и попытайся сказать мне, как снова уложить моего сына спать. Начни она инструктировать меня этим вызывающим раздражение, приторным голосом Мамы-Кэпа.
Я прошел к себе, лег рядом со Стефани и отвернулся от нее. Я не хотел касаться ее и не хотел, чтобы она касалась меня.
– Тяжелый день?
– Ты и половины не знаешь, – ответил я.
Я не двигался, пока не услышал, как Стефани мягко похрапывает и производит глоткой эти словно резиновые щелчки, которые начинали меня бесить.
Я поднялся и перешел на диван в гостиной. Я не спал всю ночь.
Худшие черты характера Стефани передались мне. Ее паранойя. Тревога коровы, которую гонят на скотобойню. Кто мог подумать, что такие вещи окажутся заразными?
Я не мог избавиться от ощущения, что Эмили где-то там, в темноте. Наблюдает за домом. Знает, что Стефани здесь.
Сколько времени прошло с того дня, когда Стефани спросила, уверен ли я, что Эмили мертва? Конечно, я был уверен, что она мертва. Стефани сказала: она опасается, что Эмили жива. А я ей не поверил.
Я больше не знал, кому или чему верить.
После этого я перестал спать. Я попробовал бесполезные гомеопатические средства Эмили. Травки, мерзкие чаи и прочее подобное. Не помогло. Стефани сказала, что прошло слишком мало времени, они еще не успели подействовать. Я пропустил ее слова мимо ушей. Когда Стефани чувствовала, что ее игнорируют, ее голос становился еще более раздражающим.
Мой врач прописал мне снотворное, предупредив, что у двух его пациентов были неприятные побочные эффекты, в одном случае – психотический срыв. Я сказал, что у меня будут психотические срывы, если я не начну спать. Я надеялся на таблетки.
Когда Стефани спросила, почему я такой дерганый, я свалил все на снотворное. Сказал, что ради него стоит потерпеть мое плохое настроение. Бессонница хуже. Нервозность – побочный эффект. У некоторых людей бывают психотические срывы.
Я умолчал, что виделся с Эмили. Не стал спрашивать, связывалась ли она со Стефани. Сказать, что моя жена жива, ощущалось бы как еще одно предательство. Когда Стефани предположила, что Эмили может быть жива, я подумал: Стефани обманывает себя. Но обманывал себя я.
Меня ничто не извиняет. Я пытаюсь держать себя в руках. Я живу не с той женщиной, и мне угрожает моя жена. Я под огромным давлением. И не могу мыслить ясно.
Вот что меня извиняет. Всегда извиняло. Меня ничто не извиняет.
Однажды в субботу, после обеда, на подъездной дорожке перед нашим домом остановилась машина. Из нее вышел светлокожий афроамериканец средних лет; сверившись с адресом в каком-то документе, он поднялся на крыльцо. Я смотрел на гостя из окна. Он кое-кого мне напомнил…
Синий блейзер, белая рубашка и темный галстук-бабочка со щелчком поставили воспоминание на место. Гость напомнил мне человека, которого я знал в детстве – мистера Реджинальда Батлера. Мистер Батлер был пастором в местной церкви, там было что-то вроде религиозной группы, благотворительная религиозная организация “Манчестерские братья”. Его прихожанами были иммигранты и местные цветные. Мистер Батлер приходил к маминой двери – совсем как теперь этот незнакомец пришел к нашей – за пожертвованиями, за теплой зимней одеждой для своей паствы. Мама как-то пригласила его зайти, и они подружились. А в один прекрасный день мама приняла слишком много шерри и сказала что-то – я так и не узнал, что именно, а мать не говорила, – что мистер Батлер счел оскорбительным. И мы больше никогда его не видели.
И вот он здесь, в Коннектикуте. Я открыл дверь. Конечно, это был не мистер Батлер.
– Мистер Шон Таунсенд? – спросил мужчина.
Я признал, что я – мистер Шон Таунсенд.
– Меня зовут Айзек Прейджер, я из Объединенной страховой компании. Работаю с заявлением о выплате страховки по поводу смерти вашей жены. Весьма сожалею.
Говорил ли он, что сожалеет о смерти Эмили? Или о том, что работает с этим случаем? Или он сожалеет, что надо выплатить деньги? Было ли совпадением, что я совсем недавно узнал, что Эмили не умерла? У меня не было ни времени, ни душевного спокойствия, чтобы продумать свой следующий шаг. Следовало ли мне уведомить страховую компанию, как только я вернулся домой после ужина с моей предположительно мертвой женой? Невероятно сложно было бы объяснить, какие события имели место, какие не имели и какие имели место в моем воображении. А в особенности – какие события мы планировали. Все, что я смог бы придумать, выставляло нас виновными. Каковыми, полагаю, мы и были. Проще было сунуть голову в песок и сделать вид, что ничего не произошло. И надеяться на лучшее.
Это был момент, которого я боялся, даже если – до самого последнего времени – не знал точно почему. Момент, когда наша игра обернулась реальностью. Может, я надеялся, что Эмили бросит нашу маленькую шараду до того, как этот момент настанет. Не знаю, о чем я думал.
– Я собирался встретиться с вами на вашем рабочем месте, – сказал Прейджер, – но решил, что подобный разговор вы хотели бы вести дома. Я пытался дозвониться до вас, но…
– Прошу прощения. Я редко беру трубку, если номер незнакомый, – пояснил я.
– Ничего страшного. Вполне понимаю. Многие так делают.
Мы все еще стояли в дверях.
– Прошу прощения, – спохватился я. – Прошу вас, проходите, садитесь.
– Спасибо. Я постараюсь не отнять у вас много времени. Это просто формальность.
Формальность! Я счел это хорошим знаком. Если бы он явился сюда с предположением, что мы с женой состряпали схему, чтобы обмануть его компанию, разговор занял бы гораздо больше времени. Он был бы не просто формальностью.
Я мысленно заклинал Стефани не появляться, пусть занимается, чем там обычно занимается на кухне Мама-Кэп. Но не лезть в чужие дела было выше ее возможностей. Стефани возникла в дверном проеме, одетая в джинсы, старый свитер и толстые носки, которые неприятно шуркнули, когда она вошла в гостиную. Как бы я хотел сказать: “Мистер Прейджер, это Стефани, наша няня”. Кто знает, как бы тогда развивались события.
Вместо этого я сказал еще одно самое худшее:
– Мистер Прейджер, это Стефани. Подруга моей покойной жены.
– Понятно. – Прейджер оглядел ее с головы до ног. – Рад знакомству. – Они пожали друг другу руки.
– Мистер Прейджер – сотрудник страховой компании.
– Какой страховой компании? – спросила Стефани.
Блестяще, подумал я. Возможно, IQ на несколько пунктов выше, чем я ей давал.
– У нас с Эмили была страховка, – пояснил я.
– Правда? – сказала Стефани. – Я и понятия не имела.
– Уточню – страховка на два миллиона долларов, – заметил мистер Прейджер.
– А, погодите, все верно, – сказала Стефани. – Я писала об этом в своем блоге.
Она подыграла мне на случай, если мистер Прейджер читает ее блог. Что следовало бы делать мне все это время.
Стефани шлепнулась на диван, я сел рядом, но не слишком близко. Диван Эмили был огромный. Места – полно. Прейджер поместился на краешке кресла со спинкой, перетекающей в подлокотники.
Стефани предложила ему кофе, чая, воды. Мистер Пейджер вежливо отклонил все предложенное. Он сказал:
– Я уверен, вы понимаете, что все люди разные. Люди делают то или иное, у них разные причины делать то или иное. Очень редко мы понимаем, что именно человек сделал или почему он это сделал. Хотя вы могли бы сказать, что это моя работа. Понимать людей. Такие дела.
– Мистер Прейджер… – начал я.
– Да-да. Ваша покойная жена. Я все думал, как бы это сформулировать, чтобы по возможности не расстраивать вас. Но мне ничего не остается, кроме как сказать вам все, как есть.
– Сказать что? – Я не мог подавить нетерпения.
– Ладно, – сказал мистер Прейджер. – Мы начали думать, что ваша жена может быть жива.
Мне понадобилась вся сила воли, чтобы не вздрогнуть.
– Господи! Почему вы так думаете?
Краем глаза я уловил взгляд Стефани с выражением “я тебе говорила”. Идиотка. Она понятия не имела, при какой катастрофе сейчас присутствует.
Прейджер покачал головой. Трудно сказать – скорбно или в крайнем недоумении.
– Но я видел отчет о вскрытии, – сказал я.
– Да, отчет, – согласился Прейджер. – Н-ну… Боюсь, тут есть несколько очень неприятных моментов, о которых вы, возможно, не хотели бы слышать. Некоторые предпочитают не поселять определенные образы в своем сознании навсегда. Это ваш выбор. Как я сказал, все люди разные.
– Не знаю, – сказала Стефани. – Я, наверное, из тех, кто не хочет, чтобы определенные образы засели в голове.