— Да ладно тебе! Не ворчи. Смотри, не обожгись!
Анюта с сожалением оторвалась от кулинарных покушений, взяла лежащую на кухонном столе трубку.
— Да, Ань, слушаю…
— Ты случайно не знаешь, кто такая Вероника? – огорошила вопросом Анна. Слышалась в ее голосе с трудом сдерживаемая холодная ярость, от которой, казалось, трубка в руке покрылась тонкой корочкой льда.
— Ань, что случилось? У тебя голос такой…
— Что, что! Представляешь, я у этого тихушника–экстремала под подушкой любовную записку нашла! От какой–то Вероники! В палату к нему зашла – он спит, а из–под подушки уголок какой–то бумажки торчит… Я даже его и будить не стала! Вытащила тихонько да прочитала. Ужас! Сплошная любовь–морковь! Теперь вот думаю – откуда она взялась, эта записка… Чего молчишь–то?
— А что мне надо сказать? – осторожно спросила Анюта, отрешенно наблюдая за тем, как Дашка неловко пытается вытащить противень с пирогом из духовки. «Черт бы вас всех побрал с вашими проблемами! — вдруг подумалось зло, — У меня своих выше крыши хватает! Связалась тут с вашими записками, дружбами, любовью, нелюбовью…»
— Ну что ты думаешь по этому поводу? Что мне теперь предпринять?
— В смысле?
— Боже, ну какая ты тупая, Нюта! – продолжала яростно наступать Анна. – Надо же что–то делать, в конце концов!
— Я не знаю, Ань, что в этих ситуациях делают. По–моему, вообще ничего не делают…
— А–а–а… Ну конечно! Я ж совсем забыла, какая ты у нас есть правильная… По–твоему, мне теперь надо Алешке вещички в чемоданчик собрать и отпустить к этой самой Веронике с наилучшими пожеланиями успехов и счастья в личной жизни? Нет уж, я не такая дура, как ты! Да и с чего это ради?! Чтоб на меня все пальцем показывали? Еще чего! Он мой муж, и будет жить на моей территории! И это не обсуждается!
— Да ради бога, Ань…
— Я у тебя вообще–то про другое спрашиваю… Как ты думаешь, может, эту Веронику найти да разобраться с ней хорошенько? Пошлю к ней парочку братков пострашнее, чтоб исчезла с моего горизонта…
— Ань, ты что!
— А что? Исчезла – в смысле испугалась, а не совсем, конечно…
— И что? Алеше от этого лучше будет?
— Да мне все равно, как ему там будет! Поняла? Меня, Анну Климову, никогда ни один мужик не бросит! Я просто физически этого не допущу! Потому что я себя уважаю! Потому что я женщина, в конце концов, а не телуха безответная!
— Ты почему кричишь на меня, Ань? Я в таком тоне вообще не буду разговаривать! – вдруг тоже, неожиданно для самой себя, взорвалась Анюта. — Хватит на мне свою злобу вымещать! Я не помойный контейнер для твоих эмоций!
— Прости, Нют… — после короткой паузы уже спокойно произнесла Анна. – Чего это я, в самом деле… Понимаешь, обидно просто! Я вся распинаюсь, отдельную палату ему организовала, за ним там ухаживают, как за большим человеком, а тут эта записка дурацкая… Кто ее принес, интересно? К нему ж не пускают никого, кроме родных…Как ты думаешь, а?
— Я не знаю, Ань… — сглотнув противный вязкий комок, тихо, досадуя на себя, произнесла Анюта. – Далась тебе эта записка…
— Конечно, далась! А ты как думала?! Слушай, а может, мне его в другую больницу перетащить, а? И чтоб никто не знал, в какую…
— Что значит – перетащить? Он что, мешок с костями? Он же человек, Ань…
— А ну тебя, слушай! – снова взорвалась яростью Анна. – Никакого толку от тебя нет! Ты ж моя подруга, ты ж мне помогать должна! А ты блеешь что–то невразумительное, давай мне еще про духовную сущность любви расскажи, примеры из классической литературы приведи! Тьфу! Связался черт с младенцем…
— Прости меня, Анна…
— Да ладно, чего с тебя взять! И вообще, некогда мне тут с тобой… Надо что–то придумывать срочно, спасать ситуацию! Так что пока, подруга! Зря я с тобой только время потеряла! Ни рыбы от тебя, ни мяса…
Она долго еще слушала короткие, бьющие в ухо нервные гудки, потом, нажав на кнопку отбоя, резко отбросила от себя трубку. «Почему я с ней дружу? Какая я ей к черту подруга? Мы совсем, совсем разные люди! Диаметрально противоположные… — в который уже раз начала она спрашивать себя. На душе было противно и муторно, словно осадок от неприятного разговора припылил ее, душу, серым мелким песочком, залез во все уголки и въелся намертво, сколько его ни вытряхивай… — И не подруга я ей, а помойка какая–то, куда можно свои злобные нечистоты складывать! И я сама, сама в этом виновата! Не надо быть чужой помойкой! И почему я не призналась, что записку от Вероники передала? Струсила, как всегда… Ну зачем, зачем мне такая дружба?!»
— Мам, ты чего? – услышала она вдруг над собой встревоженный голос дочери. – Случилось что?
А? Нет, Дашенька, ничего… И вообще, ну их всех! У них своя свадьба. У нас – своя…
Зови Кирюшку, ужинать будем!
— Анна Васильевна, у меня к вам просьба! Вы свои два урока в десятом «Б» не
отдадите? – с ходу огорошил ее на большой перемене, глядя поверх стильных узеньких очечков, молодой историк Илья Андреевич.
— А с какой такой целью, можно узнать? – приветливо улыбнулась ему Анюта.
— Ну как же… Вы в курсе, что к нам в город знаменитую коллекцию яиц Фаберже из царского наследия привезли? Ее какой–то олигарх на аукционе в Лондоне выкупил, теперь вот выставить на обозрение разрешил… И всего в нескольких городах, заметьте! И в нашем в том числе! Так что надо успеть посмотреть – а вдруг больше не покажет? Коллекция–то уникальнейшая! Хочу ребят сводить, посмотреть!
— А почему именно десятый «Б»?
— Да у нас там недавно спор возник, что–то вроде стихийного диспута…
— На тему?
— Даже не знаю, как определить … В общем, о необходимости приватизации прекрасного как такового. Есть ли у человека право иметь в собственности чужие гениальные произведения, или это прерогатива государства… В моральном аспекте, конечно!
— И как мнения разделились?
— Да большинство – за право собственности! Кричат – при чем тут яйца какие–то…
Раз, мол, человек смог их за бешеные деньги выкупить, то они уже, яйца эти, вроде как определяют значимость человека, а не сами по себе что–то из себя представляют…В общем — в нашем споре материя, получилось, первична! Абсурд какой–то…
— А вы, как я поняла, обратное хотите продемонстрировать? – засмеялась Анюта. – Ну что ж, бог вам в помощь! Забирайте уроки, я согласна!
— Спасибо, Анна Васильевна!
— Да не за что…
«И куда мне теперь? Домой, что ли, пообедать сходить? — размышляла она, задумчиво стоя посреди пустой учительской. – А что, и схожу, пообедаю… Не здесь же сидеть целых два часа…» Одевшись, вышла на холодный ноябрьский ветер, быстро пошла в сторону дома, размышляя по пути о только что состоявшемся разговоре с историком. Вспомнились почему–то Аннины шикарные серьги с огромными бриллиантами, ее горящие серым алчным огнем восхищения глаза. « Наверное, я все–таки что–то в этой жизни не понимаю… Не дано мне, права Анна! Вижу и понимаю только одно — «красиво», а вот мое ли это самое «красиво» — мне без разницы… Да и слава богу, наверное! Не хочу нестись мимо жизни в толпе воинствующих материалистов, рвать к финишу, вывалив язык на плечо, чтобы оторваться от сзади бегущего… Я такой нагрузки просто не выдержала бы, свалилась без сил на первом же круге! Так что не дано – и слава богу…»
Ключ проворно–привычно повернулся в замочной скважине, но дверь квартиры почему–то не открылась. «Странно… — подумала Анюта, безуспешно дергая за ручку. –
Кто–то из ребят дома? Не должно быть…» Она долго нажимала на кнопку звонка, слушая разносившиеся по квартире трели, стояла, ждала терпеливо, снова звонила… Наконец послышалось за дверью какое–то робкое шевеление, и она тут же открылась, явив ей Артема Климова, растерянного, взлохмаченного и испуганного.
— Теть Нюта, извините, что долго не открывал…
— Темка?! А ты чего у нас? Кирюшка не в институте, что ли?
— В институте…
— Да? А чего ты…Не понимаю…
— Ну, он мне ключи дал… Вернее, нам дал… Сказал, дома никого до вечера не будет…
— А кому это – нам? Ты не один, что ли?
— Ну да… Там еще Маруся…
— А–а–а… Теперь поняла! – засмеялась, наконец, Анюта. – Совсем старею, Темка! Мышь бежит – а я не вижу…
— Мы сейчас уйдем, теть Нют…
— Да нет уж! Не я вас сюда пустила – не мне и выгонять! Давайте–ка лучше пообедаем чего–нибудь да я снова к своим баранам вернусь…
Она решительно оттеснила его в прихожую и, быстро скинув пальто и сапоги, прошла на кухню. Открыв дверцу холодильника, задумчиво уставилась в его полупустое нутро, прикусив губу и нахмурив лоб, будто решая важную задачу на тему, как из ничего сделать что–то. «Тоже мне, пообедать пришла, как порядочная…» — ругнула она себя коротко. Потом, вспомнив вдруг, вытащила из морозилки чудом сохранившуюся килограммовую пачку пельменей, радостно бросилась к плите – ставить воду в кастрюле.
— Живем, слушай! – улыбнулась она тихо вошедшему на кухню Темке. – Я пельмени нашла!
— Как хорошо у вас, тетя Нюта…. – задумчиво улыбнулся он ей. – Возьмите меня к себе жить…
Анюта резко развернулась от плиты, удивленно заглянула в его грустные большие глаза. Потом молча села напротив и, немного помолчав, тревожно спросила:
- Что с тобой происходит, Темочка? У тебя в глазах такая тоска вселенская плещется – смотреть трудно…
Темка молча уставился на нее исподлобья, тонкое его лицо с белой и прозрачной, как у девушки, кожей, было серым, неживым, больше похожим на маску, чем на мужское лицо… Светло–карие глаза блестели непролитыми слезами отчаяния и совсем уж горестной безнадеги, будто жить ему оставалось на этом свете совсем чуть–чуть. Тихо вошла на кухню и пристроилась с ним рядом Маруся. Взяв в руки его ладонь, поднесла к своей круглой щечке, преданно заглянула в лицо снизу вверх. " И правда — яичко… — подумала, глядя на нее, Анюта. — Белая, гладкая и круглая — без единой зацепки глазу! Потому для глаза и притягательна — совершенством природной формы, идеально–обтекаемой! Так и хочется смотреть на нее, не отрываясь. Хотя, в общем, и не на что… Парадокс!»