Это… пугало. Я привыкла чувствовать себя в этом доме в безопасности, да. Но, что самое скверное, мой страх был не за себя — а за чертова носорога Мэтта Тернера. С ним происходило что-то скверное. Заметив, что его эмоции прорываются, он стал избегать меня — так больное животное избегает людей. Прячет свою боль. Не стало совместных трапез и вечерних посиделок. Не стало помощи в уборке. Не стало…
Ничего не стало. Этот мерзавец взял, и единым махом лишил меня всего доступного мне общения. И не то, чтобы я так уж остро в нем нуждалась — но с его стороны это было свинством! Из дома выходить, впрочем, он, кажется, и вовсе перестал. Приезжавшая в Уизел-Холл Камилла уезжала мрачной. Припомнив годы обучения в аспирантуре, когда жизнь еще не сошла с ума и не полетела под откос бешеными кульбитами, я сочла, что самый простой способ получить ответ — это задать вопрос, и зажала Тернера в углу, и призвала к ответу:
— Что с тобой происходит, светлый?
— Зачем это тебе?
Он осунулся за эти несколько дней, и голос звучал откровенно нездорово — сиплый, скрипучий. Я внимательно обшаривала его взглядом, пытаясь угадать правильный ответ (то есть, такой, после которого меня не пошлют в пешее путешествие, а ответят):
— Позлорадствовать? Я беспокоюсь? — нужного отклика в карих глазах не появлялось, только задавленная боль, привычно притворяющаяся раздражением, и я пошла ва-банк. — Я боюсь остаться одна, если ты вдруг загнешься?
Тернер, пытавшийся попросту меня обойти, на этих словах остановился.
— Я ведь давал тебе номера Тома — рабочий и домашний. В любой экстренной ситуации ему и звони, если меня рядом не будет. И пошел, куда собирался. Я прикрыла глаза, и выдохнула. — Я просто хочу помочь! — слова вырвались сами собой, а в следующую секунду неведомая сила припечатала меня лопатками к стене. — Это. Тебя. Не касается! Поняла? — выдохнул светлый, аккуратно, но ощутимо и очень доходчиво сжимая мое горло. — Поняла?
Он еще раз слегка стукнул меня спиной о стену — действительно слегка, профилактически, не иначе — и взлетел по лестнице, скрывшись в направлении своей комнаты. Единственное, что я из всей этой ситуации поняла — это то, что методы мирного времени в применении к носорогам не работают. Ночью иду на дело, решила я, задумчиво разминая гортань, неделикатно облапанную светлым. Интересно, мне показалась, или руки у него слегка горячее нормы? И если не показалось, то что означает повышение температуры — воспалительные процессы в организме, или?.. Так, где бы взять что-то, что можно будет, в случае самой крайней нужды, использовать как огнеупорный щит? Огнеупорного щита не нашлось — пришлось идти так.
Было уже около двух ночи, когда я решила, что час пробил, и покинула свое убежище. Я шла по коридору, а ночь кралась за мной на кошачьих лапах. Рой сомнений мельтешил вокруг надоедливой мошкарой. Что я делаю? А то ли я делаю? А надо ли оно мне? А мне ли это делать? А не рискую ли я больше, чем может позволить себе благоразумная девушка в сложном положении? Делаю я, очевидно, глупость. Нет, она мне определенно не нужна. Да, благоразумная девушка рискует получить неприятностей больше, чем приобрести пользы. Но — благоразумная девушка осталась там, на солнечной веранде, за семейным столом, увязла, как муха в янтаре в семейном чаепитии, случившемся четыре лета назад.
Темная ведьма в длинной белой сорочке, хладнокровная и любопытная, шла по ночному коридору с волшебной лампой в руках.
Потемневшая бронза дверной ручки подалась под ладонью, и дверь отворилась медленно, без шума. Я скользнула внутрь и тут же ее прикрыла, во избежание, еще не хватало потревожить носорожий сон сквозняком. С того дня, как я сама лежала на этой постели, здесь ничего особо не изменилось — разве что не тазик с водой и окровавленными полотенцами стоял на тумбочке в изголовье, а выстроились шеренгами пузырьки с микстурами и пилюлями. Одежда светлого — аккуратной стопкой на стуле. Одеяло — сбившимся комом в ногах.
Носорог — разметавшейся по простыням темной фигурой. Очень удачно, как по мне. Пристроив лампу на столе, я поправила ее так, чтобы на мужчину падал рассеянный луч, не попадая, впрочем, на лицо. Итак, что тут у нас? Я окинула тело, лежащее на спине, беглым взглядом.
Тело, кстати, было весьма ничего так — скульптурно вылепленное, с гармонично развитыми мышцами. Прикрытое только бельем в стратегическом месте. Мужское, ладное. Строго шикнув на расшалившиеся не ко времени мысли, я вернулась к осмотру. Мужчина, тридцать два года, маг, предпочитаемая отрасль магии — стихийно-огненная. В прошлом — боевой маг. В прошлом — маг-архитектор. Это, как и возраст светлого я почерпнула из газет. Не только же о бывших соратниках мне в библиотеке было собирать…
Рост… я окинула расслабленно вытянувшееся тело взглядом: учитывая, что мой рост метр семьдесят, а светлый выше на ладонь примерно… Полагаю. около ста восьмидесяти пяти сантиметров. Вес — ну, пусть будет около восьмидесяти килограммов, это не имеет принципиального значения, достаточно того, что визуальный осмотр не выявил ни истощения, ни ожирения — которые могли бы оказаться как симптомами проблем Тернера, так и причинами этих проблем. Кожа — там, где доступна для осмотра, а то есть почти везде, чистая, без язв, нарывов и гематом. Слегка опухшие суставы пальцев рук я заметила уже давно, и теперь убедилась. что и ноги сия участь не миновала.
Спал он плохо. Веки подрагивали, глазные яблоки дергались, на лице застыло тревожное, болезненное выражение — мало похоже на здоровый сон в самую глубокую часть ночи, прямо скажем. Температура мне, похоже, не почудилась — одеяло он сбросил не просто так. Жар. Пульс частил, как сумасшедший.
Гоня невесть откуда взявшуюся тревогу, я наклонилась поближе к носорогу, чтобы лучше видеть его в весьма умеренном освещении нетерпеливо заправила за ухо выбившуюся прядь, облизнула пересохшие губы, перешла на магическое зрение и внимательно вгляделась в неподвижно лежащее тело. Беспокойство, грызшее меня неоформленными подозрениями, сформировалось, обрело вес, плоть и доказательную базу и рухнуло на меня. Руки сами собой опустились и безвольно повисли вдоль тела, глаза закрылись. Я зажмурилась, слабо надеясь, что так удастся отогнать видение, а когда открыла — всё осталось без изменений.
Ну, привет, Эзра. Давно не виделись… Я сглотнула ставшую густой и вязкой слюну. Со светлым действительно все было очень паршиво. Вся его магическая структура, все потоки были перекорежены темномагическим проклятием. Перекрученные, перекошенные. Все в разрывах и спайках — они наверняка причиняли Тернеру постоянную боль. Сила, лишенная возможности циркулировать свободно, распирала истерзанные каналы, усиливая мучения светлого. Любые магические действия оборачивались для него пусть и не пыткой — но все же неприятным испытанием и, мало того, усугубляли состояние. Наверняка, после того как он поймал проклятье, его лечили, восстанавливали потоки, сращивали каналы… Наверняка, из больницы он вышел как новенький, с идеально функционирующей энергоструктурой.
…наверняка, он был в отчаянии, когда спустя малое время ее начало корежить вновь, а срощенные каналы принялись распадаться.
Авторские проклятия коварны. Они страшны именно своей непредсказуемостью, неизученностью — пойди угадай, чего навертел в нем создатель, поди вылови все петли, крюки и ловушки. Особенно, если составлял его более-менее талантливый маг. Это проклятие составлял очень талантливый маг. Я точно знаю. Я в этой разработке была одним из двух авторов.
Целью проклятия было, конечно, иное — примененное в боевой обстановке, оно должно было не только быстро и эффективно лишить противника магической силы, но и деморализовать его, вышибая из дальнейшего сражения. Не раз случалось так, что волшебники, поняв в запале боя, что их магия заперта, не колеблясь хватали в руки что подвернется, и врубались в общую свалку — воодушевляя и заражая своим примером соратников. Это проклятье таких осечек не давало. А еще — проникало в структуру носителя, маскируясь под нее, прорастало в силовые потоки и растворялось в энергетическом узоре. Маленький цепкий коварный сюрприз.
А самое скверное в том, что я теперь только очень приблизительно могла предсказать, как поведет себя наша разработка. Мы не рассчитывали последствия на долгосрочную перспективу, посчитав достаточным заложенный эффект: боец обезврежен и выведен из строя, в свалке магического боя это считай, что мертв, а что там с ним дальше будет, если вдруг выживет…
Подопытный выжил, вернулся в строй и продолжил весьма успешно доставлять проблемы сопротивлению. Надо полагать, пока он активно и регулярно использовал магию в больших объемах, наведенные целителями структуры держались в целостности. Когда война закончилась, необходимость часто и помногу колдовать у носорога пропала, и система начала стремительно, но незаметно для пораженного деградировать. И при первой же попытке сотворить сколько-либо значительное волшебство — обвалилась.
Я словно видела это воочию: кризис, обветшавшие без видимых причин каналы, больница, целители, «вам не о чем беспокоиться», обследования, другие целители — и новые обследования, «мы обязательно вам поможем», стремительный регресс, бессильно разводящие руками специалисты — «мы делаем все возможное»…
Я закрыла глаза и в жесте бессильного сочувствия провела ладонью по его руке — чтобы тут же с осесть на стул с беззвучными, но злобными ругательствами. Температура тела светлого существенно возросла. Я, со свойственной мне удачей, угодила на очередной кризис. Ну и что мне теперь делать?! Вцепившись пальцами в полотно ночной рубашки, я стремительно прогоняла варианты.
Первый — я могу встать и уйти. И останусь не причем — никто не привяжет скромную девочку Лизу Миллс к смерти светлого. К тому же, он, может, еще и не умрет!
Второй — вызываю целителей. «Кричал, горячий, испугалась». Черт их знает, чем они помогут, но мне не так страшно бояться будет, как одной. В этой ситуации я опять же, бедная непричемная девочка, но еще и в профите — не бросила в беде, помогла. Овации, цветы, благодарная публика, дамы Тернер в полном составе целует мне руки (в этом месте почему-то ярко представилось, как после этих лобзаний кожа с моих рук слезает лохмотьями).