Прости меня, если сможешь — страница 27 из 41

Злосчастная чашка попалась на глаза, я схватил ее и со всей дури шандарахнул о кафельный пол. Грохот и звон осколков прозвучал музыкой.

Лиза

Рыдания душили. Я заталкивала их внутрь, глубоко-глубоко, чтобы ни звука не сорвалось с губ, и от этого почти не могла дышать. Только жадно, беззвучно хватала воздух и старалась не шмыгать заложенным намертво носом. Со слезами было проще — я их не удерживала, они катились по щекам, капали с носа, с подбородка на грудь, на рабочий стол в том самом углу мансарды.

Влетев к себе в комнату, я окинула взглядом каморку, все еще хранящую следы присутствия инспекторши, и поняла, что не могу там находиться. Как влетела, так и вылетела, и поднялась на чердак, где теперь озлобленно и упоенно отдраивала старое дерево от следов своей идиотской деятельности. Ну и пыталась не реветь. Дерево не опиралось, не реветь — не получалось. Все шло не так. Что со мной происходит вообще? Куда подевалась хладнокровная невозмутимая ведьма, изворотливая, как черт, и равнодушная ко всему, кроме дела и обожаемой магии? Где ты, Джесси Тихий Омут? Во что ты превратилась?

Жалкое зрелище.

Я все продумала, когда бралась за это зелье. Я все учла. Я хладнокровно взвесила все «за» и «против». Я прекрасно отдавала себе отчет о рисках. И ведь я не ошиблась. Я действительно все просчитала, кроме одного — Мэтта. Чертова упрямого носорога, которого мне так отчаянно хотелось спасти. И я сорвалась, я сказала ему то, что он не должен был слышать. Дура. Надо было лепетать чушь про жажду получить прощение, быть полезной, да что угодно, но только не то, что думала на самом деле! Тернер в ту проклятую ночь кризиса пробрался мне в душу, засел там занозой, и пока я делала вид, что мне это совершенно не мешает, мерзкий осколок вошел еще глубже, да так глубоко, что, чтобы его вытащить, придется просто разворотить к чертям вообще все.

Я по Эзре не рыдала так, как сейчас, надраивая желтое дерево в темных разводах. Я плакала от бессилия. От безысходности. От окончательного понимания того, чем закончилась война. Травяная настойка и наперсток крови вместо того, чтобы облегчить страдания одного человека, теперь загонят в могилу другого. Мне остро хотелось вцепиться в браслеты зубами, содрать их пусть даже вместе с кожей, и сбежать, сбежать как можно дальше. Но вместо этого я стояла и елозила щеткой по дереву, и размазывала слезы по щекам тыльной стороной ладони.

Погруженная в собственные переживания, я услышала шаги, только когда под ними долго и пронзительно скрипнул старый чердачный пол. Я замерла на мгновение, сдерживая очередной всхлип, а потом принялась тереть еще ожесточеннее.

— Уходи. Я обещаю, что больше не полезу к тебе со своими идиотскими инициативами, — голос звучал прерывисто, но это можно было списать на физическую деятельность и запыхавшееся дыхание. — Я уберу здесь, и даже если дом перероют с магической лупой, никто не найдет следов темной деятельности. Можешь быть спокоен.

Шаги замерли, но назад не повернули. Я чистила, Мэтт молчал. Тишина становилась все более осязаемой, мне ужасно хотелось повернуться, швырнуть в него этой щеткой, как я сделала бы во время любой другой пустяковой ссоры, но я стиснула зубы и делала свое дело.

Мэтт продолжал молчать. И в какой-то момент я даже озадачилась, а тут ли он? Может, он уже, послушавшись меня, ушел, а я не заметила? Нафантазировала себе буравящий спину взгляд, и психую, тогда как носорог давно уже внизу и плевать хотел на опасную подопечную. Отложив щетку, я сполоснула руки в тазике с чистой водой, плеснула и на лицо, вытерлась и только тогда обернулась — не ушел.

Тернер сидел на огромном старом продавленном диване, и терпеливо дожидался пока я то ли закончу, то ли перебешусь. То ли перебешивался сам. Про диван этот я вообразила себе историю, будто кто-то так любил его, что не захотел расставаться, когда пришел срок, и вместо того, чтобы избавиться от рухляди, затащил ее в свое убежище на чердак. Где в тишине и одиночестве, можно было валяться на нем и купаться в запахе трав…

Мэтт не валялся, он сидел, по привычке вытянув ноги и откинув голову на потертую спинку. Судя по виду, о сказанном он не жалел. А жалел о том же, о чем и я — о том, как все закончилось. А еще я поняла, почему он молчал. По хмуро сдвинутым бровям и слегка озадаченному лицу — поняла. Он просто сам не знал, зачем пришел. Но пришел ведь. Не укатил из дома. Не отправился звонить своему Тому с ультиматумами — забирай свою темную или я сейчас тут ее придушу. Не занялся своими делами, махнув рукой на попытки достучаться. Нет. Пришел. И у меня от этого почему-то опять защипало глаза. Не дав только-только утихшим эмоциям снова расшататься, я решительно преодолела расстояние между нами.

Одно колено на диван возле мужского бедра. Другое — возле другого. Карие глаза, от которых я, приближаясь, не отрывала взгляда дрогнули, расширяясь, и — закрылись. Потому что я, обхватив ладонями лицо светлого, прижалась губами к его губам. А он… он будто только этого и ждал — настолько естественно откликнулся на жест, продолжив его своим. Ладони скользнули по бедрам, стискивая, задирая ткань платья, все тело подалось вперед, навстречу этому поцелую, жадно перехватывая инициативу. Я обвила руками его шею, позволяя горячему языку ворваться в мой рот, и окончательно перестала думать.

Не хочу думать. Я устала думать. Хочу выдохнуть. Хочу… его. Сильные мужские руки обвили мою талию, надавили на спину, заставляя податливо прогнуться, прижаться грудью. Я почти застонала прямо в целующие меня губы, как светлый вдруг отстранился.

— Лиза, — произнес он хрипло, и, господи боже, я почти поймала оргазм только от звуков своего имени, произнесенного так.

По крайней мере, низ живота стрельнуло острым удовольствием, и я потерлась бедрами о ткань его брюк, четко чувствуя, что желание абсолютно точно взаимное. А потому…

— Заткнись, — ласково посоветовала я, пусть и не зная наверняка, но подозревая, что Мэтт собирается мне поведать. Извини, что сорвался, но ты сама виновата, ты должна понимать, что… Бла-бла-бла.

Карие глаза опасно сверкнули. Он открыл рот, но я опередила:

— Мэтт, я устала выяснять отношения, которые, по идее, и не существуют, — я потянулась к пуговицам платья, которые, по счастливому стечению обстоятельств находились спереди. — Я устала чувствовать себя загнанной в ловушку, из которой нет выхода. Мне нужна передышка. Поэтому не знаю, как ты, а я просто хочу… а-ах…

Лиф сполз с плеча, открывая жадному взгляду приподнятую бюстгальтером грудь с вызывающе проступающей сквозь атласную ткань вершинкой соска. И не только взгляду. Когда к ней прижался горячий рот, я забыла, что хотела сказать.

— Просто хочешь…? — любезно напомнил мне о потерянной мысли светлый, и снова припал к ставшей невероятно чувствительной груди.

— Просто. Хочу.

Думаю, разговор на этом можно прекрасно закруглить. Зарывшись пальцами в рыжие кудри, я закусила губу и только тихонько постанывала, когда поцелуи и легкие укусы были особенно остро-чувствительными. Добившись перенесения разговоров на потом, я отпустила инициативу и передала контроль ситуации Тернеру. Позволяя ему самостоятельно высвобождать грудь из оков белья, ласкать ее, посасывать, покусывать, сжимать. Хмелея от пряного удовольствия, которое дарили эти прикосновения.

Приласкай меня, — вопило что-то безмолвно внутри. Покажи мне, что ты не сердишься. Что эта ссора, как и другие — не всерьез. Что ты веришь мне. Что ты хочешь меня, как и раньше. Приласкай меня…

И Мэтт ласкал. Неторопливо, но жадно. Избавил от платья, и от бюстгальтера, оставив только трусики и чулки. Пальцы нежно погладили подрагивающий живот и нырнули ниже, проникая под белую ткань, нащупывая набухшие влажные складки.

Приласкай меня… Пальцы скользили в горячей тугой глубине, выныривали, чтобы подразнить, и снова погружались в мое тело, и я горячо дышала, и двигала бедрами, чтобы ярче, сильнее ощутить дразнящее проникновение. Жадные губы терзали сосок, а я только сильнее сжимала в кулаке рыжие волосы и, запрокинув голову, жадно впитывала солнечное безграничное наслаждение, которое дарил мне мой любовник. Возможно, мне нужно было удержаться на грани, остановить его за несколько мгновений до, но я не смогла. Только закусила губу и протяжно застонала, чувствуя, как внутри все сжалось, а потом меня накрыла остро-сладкая вспышка удовольствия.

Носорог боднул меня, лизнул грудь и вытащил пальцы. Мое тело, будто лишившееся поддержки, стержня, опоры обмякло и… медленно сползло вниз, на пол. Я бросила на Мэтта томный взгляд снизу вверх, и взялась за пуговицу на брюках, выпуская на свободу его достоинство, давно готовое к ответной ласке.

Спустила брюки вместе с бельем ниже — и Тернер понятливо избавился от обуви, а следом и от одежды. Я, стоя на коленях у его ног, ощущала что-то вроде головокружения. Странное, непонятное. Что-то, подозрительно похожее на свободу. Бесшабашную, лихую. Ни преград, ни условностей. Чушь какая-то… Безумие!

Но, лукаво поглядывая на Мэтта снизу вверх, я вдруг поняла одну ослепительно простую и важную вещь. У тебя только одна жизнь, Лиза! В ней и так достаточно внешних ограничений и разграничений, чтобы добавлять еще новые. Самой себе. И да, я отчетливо поняла, что мне… плевать. Вообще на всё: на Сопротивление, правительство, на темных, на светлых… На запретительные эдикты и блокирующие браслеты. На законы, правила и порядки. На этикет и приличия. Есть только я. И моя внутренняя свобода — и она не зависит от браслетов и магии. И этот мужчина — тоже есть. Сейчас и здесь. Он. У меня. Есть. Его может не стать у меня очень скоро, куда раньше чем доделает свое дело проклятие, он возьмет и просто решит перестать быть моим, но пока еще не решил, и он еще мой, и от этого в голову словно ударили пузырьки шампанского, и кровь понесла их по венам, пьяня меня без вина…

Я игриво взглянула на Мэтта снизу вверх. И с силой провела ногтем по бедру. В пикантной близости от возбужденного члена. И снова взглянула, проверяя произведенный эффект. Тернер замер, впившись пальцами в обивку дивана, и я довольно улыбнулась — верно мыслишь, дорогой! Это только начало… Я медленно, с чувством, лизнула оставленный след — и будто случайно коснулась щекой напряженной плоти. И отчетливо ощутила, как дернулась она от этого мимолетного прикосновения. Подумала — и потерлась еще раз, поймав Тернеровский взгляд, откровенным кошачьим движением…