Кажется, полежать носом в стену мне не удастся. Что ж, пересчитывать ритуалы из одного метода в другой — перспектива, пожалуй, ничуть не хуже.
— Последний вопрос, мисс Миллс.
Я изумленно подняла на нее взгляд: как, еще?!
— Скажите, почему вы не пытаетесь себе помочь? Вы вполне могли бы попытаться обратить обстоятельства дела себе на пользу. Вы нарушили закон, но из благородных побуждений, вы редкий и ценный специалист — в нынешних условиях, практически уникальный. Почему вы практически сами себя топите?
Я не сразу поняла, что эти хриплые, каркающие звуки — мой смех.
— Офицер, тот узел в схеме лечения проклятия Тернера-Абернати, превысил норму на семь единиц — и заблокировал всю схему, — проговорила я, отсмеявшись.
Следователь продолжала на меня смотреть, и мне волей-неволей пришлось продолжить:
— Вот здесь, — я подняла листы, с расписанным вчерашним воздействием на Мэтта, — на добрую тысячу. До войны для того, чтобы получить разрешение на подобное, мне пришлось бы обойти кучу инстанций, доказывая необходимость и допустимость подобных манипуляций. В случае экстренного применения, как вчера, меня бы ждало мгновенное отстранение и разбирательство, со скрупулезной проверкой правомерности моих действий. В нынешние времена, тысяча единиц некроэнергии — это смертная казнь.
Я подумала и добавила с мрачным цинизмом:
— Одно хорошо — бумажной волокиты меньше.
Я сидел в кабинете Тома в гостевом кресле, вытянув ноги и сцепив руки в замок. Мысли метались в голове, как те самые ласки: быстро и стремительно. Том, сгорбившись над своим рабочим столом, сверлил взглядом его лакированную поверхность. Он только что закончил пересказывать мне, что произошло с того момента, как я потерял сознание и полетел по лестнице со второго этажа Уизел-холла на первый. Целители продержали меня в спящем состоянии около полутора суток. «Надо было бы больше», — сказал мне врач, выведший меня из целительского сна сегодня утром, — «Но…» Он рассказал мне, что мою сестру — его коллегу и помогавшую ей Лизу арестовали. Что против них выдвинуты серьезные обвинения, что встретиться ни с одной, ни с другой ему не позволили — а он пытался! — и, кажется, положение девушек хуже некуда.
Я да, я был с ним полностью согласен — сон сейчас был непозволительной роскошью. Из госпиталя я выскочил как ошпаренный, на ходу бросив маме и сестрам — «Всё потом!» Одежду и бумажник мне в больничную палату наверняка принесла мама, больше некому. Я торопливо бросил мальчишке-газетчику монету, подхватил свежий номер, и бросился к стоянке такси.
Вот так я и успел частично познакомиться с ситуацией по дороге к Тому, и про себя благодарил высшие силы уже за то, что в мирное время подобные дела не решаются столь же стремительно, как было это во время войны… А теперь, у Тома в кабинете, ознакомился с деталями и перспективами. Перспективы были, прямо скажем, так себе…
За время, прошедшее с момента задержания Лизы и Камиллы, Том успел поднять все свои связи, задействовать все знакомства, но в этой ситуации связи и знакомства стыдливо отводили глаза. «Прости, Том, но… ты сам понимаешь». Том не понимал. И не желал понимать. Его помощники, два энергичных и деятельных парня из последнего призыва ополчения, смотрели на начальника и бывшего командира с сочувствием.
На их месте, я бы сочувствовал «связям» и «знакомствам»: Том был парнем цепким, упертым и злопамятным. Конечно, мало кто знал его с этой стороны — мало кому довелось повоевать с ним бок о бок почти всю войну, но… Подлости, трусости и мелкого шкурничества мой друг не прощал.
— Ко мне тут коллеги Камиллы и вашего отца приходили, — сказал Том, когда молчать сделалось совсем нестерпимо. — Негодовали, требовали справедливости… Спрашивали, что я намерен предпринять.
— Ну и что ты им сказал? — невесело сощурился я.
— А что я мог им сказать? То же, что и тебе. Что я работаю. Что делаю всё возможное. Что… Дело не только в Камилле, Мэтт. Не только в том. Что она их коллега и дочь их главврача. Им надоело терять специалистов… — он с силой потер худое, уставшее лицо, словно стараясь стереть с себя собственную беспомощность.
— Как ты? — спросил Том.
— Ушиб, ожог, три ребра, магическая травма. Если бы додержали в целительском сне столько, сколько нужно — послезавтра уже был бы как новенький, а так придется восстанавливаться естественным путем. Мелочи. Могло быть гораздо хуже.
Не знаю, что конкретно он имел в виду, но обсуждать свое душевное состояние я готов не был — ограничился физическим.
— Колдовать можешь? — Том тоже предпочел не развивать тему.
— С месяц не рекомендовано. Но в случае необходимости — смогу.
— Я нанял лучшего адвоката, которого можно получить за деньги, — вдруг невпопад вставил Том. — Целители из Святого Петра готовы объявить акцию протеста, я пытаюсь договориться с властями, пока что не слишком успешно, но шансы есть, у нас еще есть время! — и это прозвучало почти с отчаянием. — Мы её вытащим, мы обязательно вытащим ее!
Он действительно очень любил мою сестру, вот только…
— А на Лизу, тебе, значит, плевать? — тихо и зло спросил я старого друга.
— За кого ты меня принимаешь? — ощерился тот. — Неужели ты думаешь, что я брошу без помощи девчонку, угодившую в беду во многом из-за меня?! Если бы не моя гениальная идея с публичным обращением… Адвокат защищает их обеих, и целители скорой отзывались о Лизе с огромным уважением, и…
— Мистер Грин, — заглянула в кабинет седовласая дама-секретарь, — звонили из приемной премьер-министра. Он сможет вас принять, но не ранее, чем через две недели…
— Да, Уна, я понял. — Он вдохнул, выдохнул, успокаиваясь, и нашел в себе силы сказать: — Это отличный результат, Уна. Я представляю, чего тебе это стоило.
Женщина улыбнулась ему ободряюще, но тут же вернулась к сдержанному деловому тону:
— У вас на это время назначена встреча с собственниками производств, которые согласны брать на работу наших подопечных, нужно согласовать изменения…
Том разговаривал со своим секретарем, а я… Я слышал всё это словно издали. Мысли, скакавшие огненными ласками по черепной коробке, вдруг замерли, и с ними замер и я, боясь упустить то, что могло оказаться шансом.
— Том, — окликнул я старого друга, когда его секретарь покинула кабинет, — скажи, а те договоренности с телевидением по поводу выступления Лизы — они что, еще в силе?
Том чертыхнулся:
— Я совсем забыл про них! Я сейчас скажу миссис Браун, она позвонит и все отменит! Спасибо что напомнил…
— Нет-нет, не надо ничего отменять, — перебил я старого боевого товарища. — Наоборот! Наоборот, пусть позвонит и обязательно напомнит, что все договоренности в силе.
— Мистер Тернер, — робко подал голос один из помощников Мэтта. — Вы представляете, что может наговорить на камеру обиженная ведьма, которая за свое доброе дело вот-вот может быть казнена?
— Да и потом, — поддержал его второй, — даже если мы сумеем убедить мисс Миллс не говорить лишнего, нам всё равно не позволят забрать ее из изолятора! Это нереально, абсолютно!
— Вот именно, — согласился я сразу с обоими. — Поэтому перед телевидением выступлю я сам. А еще… Том, дай-ка мне свой телефон! И что ты там говорил про скорую?
— Старший целитель той бригады, что забрала тебя из Уизел-холла, утром после задержания пытался увидеться с мисс Миллс. Камилла успела поделиться с ним какой-то ее идеей, сослалась на Лизу, так он на следующее утро с пачкой заключений в изолятор поскакал. Их адвокат появился там чуть позже, но ему рассказали, что целитель Кларенс не ушел, пока следователь, назначенный на дело, не поклялась, что покажет их задержанной.
— Угу, — кивнул я, набирая рабочий номер отца.
То, что рассказал Том, это было хорошо, это было очень кстати — я передумал просить отца организовать своих подчиненных на осмысленное возмущение. Следовало попросить совсем о другом.
— Здравствуй, папа. Ты не мог бы совершить небольшое должностное преступление для меня и Камиллы?
— Здравствуй, сынок. Извини, что я не был у тебя в больнице — я был немного занят…
— Я все понимаю, отец…
— Нет, думаю, нет, — перебил меня папа. — Я подаю в отставку и привожу дела в порядок. С меня хватит. Я не смог защитить много кого из своих подчиненных, но родную дочь — это перебор!
От волнения ли, от усталости, но речь его, обычно четкая и с точными формулировками, сделалась сумбурной.
— Говори, что ты хотел, сын. Я сделаю для вас всё, что смогу.
Я подобрался в кресле:
— Отец, мне нужны адреса пациентов, которых до войны у вас успешно лечили, а теперь им вынуждены отказывать. А еще мне нужны ветераны войны, те, кто получил ранения или был проклят, и кому у вас могли бы помочь — но не могут из-за запретов и ограничений…
— Я все сделаю, сынок, — отец не спросил, зачем мне это нужно. То ли и так понял, то ли был слишком плох, и держался на чистом упрямстве — и у него не было сил еще и на посторонний интерес. Я положил трубку на место и вернул аппарат хозяину. Том смотрел на меня, как на гения: с восторгом и неверием. — Чертов ты носорог! Ты этого не сделаешь?.. — Сделаю, — буднично и спокойно заверил я. — Мы сделаем.
*** — Добрый день, миссис Валлер. Я хотел бы поговорить с вами о здоровье вашей внучки.
Сухопарая дама с мрачным выражением на лице, приходящаяся Агате Бронсток, пациентке госпиталя Святого Петра, родной бабкой, молча посторонилась, пропуская меня в дом. То ли узнала меня в лицо, то ли так беспечна, что пускает в дом любых незнакомцев.
— Значит, пока речь шла о моей несчастной внучке, никого не волновала сложившаяся ситуация, — медленно заговорила миссис Валлер, выслушав, что мне надо от их семьи.
Я явно видел, как закипает в ней гнев, и молодая женщина, так и не представившаяся, мать Агаты, умоляюще заговорила:
— Мама, мама, пожалуйста, прошу тебя, не надо!
— Молчи, Аннетка! — громыхнула почтенная дама, и в голосе послышались отзвуки грома, и вся вода, что была в этом доме, в трубах, в графинах, отозвалась на ее гнев.