Пожалуй, такая могла себе позволить быть беспечной, и впустить в дом чужака, не опасаясь, что он может навредить трем беззащитным женщинам.
— Когда наша девочка болела. Когда ей раз за разом отказывали в помощи… На это всем было плевать! А теперь, когда пострадали вы сами и ваша сестра… — она задыхалась от гнева, от боли и обиды за свою семью.
Ну, что ж, я знал, что просто не будет. И я не собирался отступать.
— Миссис Валлер, — в противовес женщине я говорил размеренно и негромко. — Я могу вам помочь!
— Молчите! Молчите, вы пришли не потому, что нам нужна помощь! Вы пришли, потому что помощь нужна вам! Пока вас не зацепило — вы ни-че-го не делали! — ее голос снова громыхнул, пахнуло близкой открытой водой, и я…
— Ну так и сделали бы вы сами! Плюнув на дипломатию, политесы и этикет, встав ей навстречу во весь рост, я тоже позволил своим чувствам полыхнуть в голосе и в ауре… И вода отступила, встретив гнев, равный своему. Женщина осела на диван, и закрыла лицо ладонями. Выдохнула, переступая через саму себя: — Извините, молодой человек. Я… позволила себе излишнюю эмоциональность. — Бывает… Вы тоже извините меня, — я сел на свое место. Не стоило нависать над ней в этот момент. — Повторите, будьте любезны, что вам нужно от нас и Агаты? — голос ее звучал ровно, корректно, но я всё равно слышал в нем отзвуки застарелой боли. Я собрался, пытаясь подобрать правильные слова. От того, удастся ли это мне будет зависеть многое:
— Я прошу разрешения рассказать вашу историю. С экрана. Несколько слов о проблемах Агаты. Я хочу привлечь внимание властей. Привлечь на нашу сторону общественность. Ведь дело не только в Камилле и Лизе. Большинство людей просто не осознает масштабов проблемы. Те, кто столкнулся с подобным, думают, что это только их беда. А те, кого подобное несчастье не коснулось лично, и вовсе не подозревают…
— Что ты собираешься делать? — глаза старой женщины смотрели спокойно и жестко, и я подавил желание поежиться под этим взглядом.
— Через четыре дня, в пятницу, Лиза Миллс должна была бы выступить по телевидению с обращением к общественности. Но она не сможет. Я хочу выступить сам. У меня есть другие адреса. И ваша история… Без подробностей, всего несколько слов, самое главное — просто чтобы люди знали!
— Нет.
У меня опустились руки. Я был уверен, что смог привлечь Магду Валлер на свою сторону. А выходило… Если я не смог убедить одну женщину — то как я буду убеждать множество людей? Мне придется над этим подумать. Нужно будет лучше подобрать слова, проработать аргументы… Я не отступлюсь.
— Нет, — твердо повторила миссис Валлер. — Действовать следует иначе.
Глава 14
— Меня зовут Мэтт Тернер, я ветеран ополчения и герой этой страны. Два дня назад на мой дом напали четверо, я защищался и был ранен. Сейчас моя сестра и моя невеста ожидают казни за то, что спасли мне жизнь. И, в связи с этим я прошу вернуть дозволенный уровень темномагического воздействия в границы тридцать седьмого года. Я замолчал, и почти сразу в другом конце студии заговорила следующая участница нашего коллективного обращения, рассказывая свою двадцатисекундную историю, а я шагнул в сторону, освобождая место перед камерой. Ассистентка уже вела к камере номер один третью выступающую, помощник оператора готовился подать сигнал, по которому женщине следовало начать говорить. Каждый сам решал, что в его жизни и в его беде самое важное. Сам решал, что он хочет донести до людей по ту сторону экрана за отведенное ему время.
Помощник Тома предлагал написать обращения для всех участников специалистам, исходя из обстоятельств, но друг отказался:
— Не надо. Так будет честней.
Эти три дня мы работали, не зная сна и отдыха. Все выступления были подготовлены, согласованы и заучены. Порядок выступающих утвержден. И теперь, на телестудии, люди пусть были взбудоражены и нервничали, но знали, что и почему они здесь делают.
— Меня зовут Рой Стивенс, я ветеран, воевал в ополчении, защищая своих близких и свою страну, попал под темномагическое проклятие и каждый день терплю боль — у нас проклятие можно только купировать, а лечение за границей я себе позволить не могу. Я прошу вернуть дозволенный уровень темномагического воздействия в границы тридцать седьмого года.
Это ведь война Света и Тьмы, как пафосно величают ее ныне в прессе, началась в сорок пятом году. А началось всё гораздо раньше. Тридцать седьмой год — это тот год, когда было сделано первое законодательное послабление для некоторых разделов магии, подлежащих особому контролю. Предлагать вернуть все на тот уровень, какой был перед началом войны, было бы предательством. Это стало бы пощечиной для всех, кто воевал, признанием, что все смерти и потери не имели смысла.
Никто не был готов пойти на такую подлость.
А ограничения в рамках тридцать седьмого года… В этих рамках мы жили бок о бок с тем, что нынче с перепуга назвали «темной магией» и запретили, десятилетиями. И всё было прекрасно, пока в магию не вмешали политику…С такой формулировкой у нашей затеи был шанс выгореть.
— Я Агата Брандсток, мне двенадцать лет, у меня наследственное проклятие крови. До войны маму вылечили наши доктора, а меня не успели. Теперь папа ищет работу в Тарсии, чтобы мы могли переехать, потому что без лечения я умру, — чистый детский голос и огромные глаза внучки Магды Валлер не оставляли равнодушных и брали за душу.
Магда Валлер, приняв решение, обрела мощь разогнавшегося паровоза. Это было именно ее идеей — провести обращение именно в таком формате. Когда каждый скажет за себя сам — пусть и за двадцать секунд. Когда Том предложил не тащить ребенка на телевидение, ведь от ее имени вполне могла выступить мать, эта железная женщина отмела предложение словами:
— Пусть эти, в парламенте, видят, с кем воюют…
Сразу после Агаты камера взяла крупным планом молодую женщину с младенцем на руках:
— Меня зовут Кейт Броскот, и я надеюсь, что, если вдруг ребенок премьер-министра заболеет раком, у него хватит денег, чтобы лечить его за границей. У нас с мужем таких денег нет. И мы ходатайствуем о возвращении дозволенного уровня темномагического воздействия в границы тридцать седьмого года.
— Меня зовут Дилан Каверли, моя мать, Уилла Каверли, заведовала хирургическим отделением в госпитале Святого Петра. Она тринадцать лет спасала жизни, а на четырнадцатый ее за это осудили и казнили. Интересно, что по этому поводу думают около пятнадцати тысяч ее пациентов? Ради ее памяти, я прошу вернуть дозволенный уровень темномагического воздействия в границы тридцать седьмого года.
Я знал ее мать — когда-то Камилла была ее личной ученицей. И кто бы мог подумать, что судьба так повторится…Люди выступали один за одним и не уходили, оставались ждать и слушать других. Целитель Кларенс счел нужным сказать, что Лиза даже сейчас, будучи заперта в изоляторе, делает благое дело: переводит схемы лечения магией крови в разрешенные законом методы. И эти схемы ей везут уже не только из столицы: в стране не осталось специалистов, разбирающихся в вопросах магии крови. Он отступил, и заговорила темноволосая девушка с табличкой «Мы хотим жить!» на шее. Я видел, как эту мисс пытались уговорить отказаться от таблички и излишнего драматизма, но как видно, девушка так и не дала себя согнуть.
— Меня зовут Хлоя Браун, у меня рак и я хочу жить. Я получила разрешение на «молчащий пикет» для себя и своих друзей, и завтра мы с моей табличкой пойдем молчать у здания Парламента с девяти до девяти. Если у вас есть желание — приходите помолчать со мной…
Лицо Тома побледнело. У меня за малым не остановилось сердце — девушка должна была говорить совсем другой текст! Мы и так здорово рисковали с этим обращением, не хватало еще, чтобы на нас повесили призыв к акции протеста!
— Мисс Браун, вы понимаете… — Том перехватил девушку подальше от камер, чтобы его голос не попал в эфир и попытался объяснить, чем может обернуться ее самовольное выступление, но…
— Идите к черту, мистер Грин! — зашипела она в ответ, тоже стараясь не попасть в эфир повторно. — Я получила разрешение на этот пикет у властей законным образом, понятно вам? — Она свирепо наседала на Тома, тыкая его пальцем в грудь. — И, если кто-то вдруг придет меня поддержать — я с радостью назову его другом!
Я осторожно оттащил за локоть друга, распираемого сразу сочувствием к девушке и злостью на ее выходку: — Оставь, Том! Пусть. Всё не могло пройти без эксцессов… Это эпизод. Всего лишь один эпизод. А их сейчас разворачивалось перед нашими глазами много. Судьбы. Жизни. Люди делились своей болью. Они просили помощи и поддержки.
Последней выступила женщина, чей муж погиб, сражаясь в Ополчении против темных. Ее никто не звал — никто не посмел бы просить ее о таком одолжении. Она откуда-то узнала и пришла сама. И когда она встала перед камерой, по ее лицу текли слезы. И я никогда бы не подумал, что могу так бояться — но сейчас мне было страшно, что и она тоже вдруг возьмет, и изменит решение. И скажет что-то совсем другое. Что-то, что будет стоить жизни Лизе и Камилле…
— Меня зовут Меган Фейт, я жена Кевина Фейта, погибшего смертью храбрых, защищая Свет. Мой муж, он… — она прерывисто вздохнула, выравнивая голос и дыхание. — Он умер не для того, чтобы другие умирали. Он умер, чтобы другие жили! Люди… Дети… — она, не стесняясь тысяч зрителей, простецки вытерла мокрое от слез лицо ладонью. — Пожалуйста, его светлой памятью, памятью человека, отдавшего Свету всё, я прошу… Я умоляю, верните всё как было до всего этого безумия!
— Нас всех уволят, — жизнерадостно предрек оператор, когда камеры были выключены.
— Это что, — снисходительно ответил ему помощник Тома. — Вот нас всех посадят! — Вы чем это меряетесь? — с усталостью в голосе спросил Том. — Подвигом, — ответил ему его собственный помощник. Вполне серьезно ответил. Интересно, это у Тома что, какой-то особенный дар — находить идеалистов?
— Мисс Хлоя Браун! Кто здесь мисс Хлоя Браун? — хорошо поставленный пронзительный голос незнакомой барышни в очках, по виду — типичнейшего секретаря, прозвучал как нельзя кстати.