Ашер постоянно оглядывался через плечо и улыбался мне – и в этот момент я любил его, как любят брата или верного друга, – и мне было плевать и на надоедливую мошкару, и на шаловливый ветер, который трепал волосы.
Помню, как мы сидели у пруда в незнакомом парке в незнакомом городе, где мы вообще никого не знали, и ели вчерашнюю пиццу, которую предусмотрительно завернули в фольгу и сунули в рюкзак.
Мы даже практически не разговаривали, но улыбались как дураки, радуясь этому празднику непослушания, благодаря которому оказались совершенно одни в большом мире; мы до сих пор не могли поверить легкости осуществления нашего замысла: а всего и делов-то, что запрыгнуть на велосипед, нажать на педали, освободившись таким образом от опеки родителей, и вырваться из привычного круга вещей – ведь впереди нас ждало столько всего неизведанного и интересного.
Тот день опьянил нас новыми возможностями.
Мы оба это понимали, и потому у нас не было нужды облекать свои чувства в слова.
Все было понятно без слов.
Что с нами случилось?
Что случилось с двумя мальчишками, которым просто нравилось часами крутить педали?
Ствол моего «вальтера» теперь практически касается стекла.
Основной объект не подозревает о моем присутствии.
Основной объект находится примерно на расстоянии пяти футов от меня.
Если твой дедушка сумел ликвидировать нехорошего человека, значит и ты тоже можешь, думаю я.
Экран компьютера освещает призрачным светом спальню объекта.
Я парю над своим телом и одновременно пытаюсь положить указательный палец на спусковой крючок,
и «вальтер»
сейчас
выстрелит,
и стекло
разлетится
вдребезги,
и голова
объекта
взорвется,
точно тыква.
Но по какой-то причине ничего этого не происходит.
Объект выключает компьютер, и комната погружается во мрак.
У меня уходит несколько секунд на то, чтобы глаза привыкли к темноте, – и вот я вижу, как Ашер уже сжимает в руке свой член и дрочит, не вставая со стула, он только немного отодвинул его в сторону, чтобы работающий как насос кулак не стукался о крышку письменного стола. Объект даже запрокидывает голову.
И, как ни странно, наблюдая за тем, как Ашер дрочит всего в пяти футах от меня, я думаю о жарком летнем дне, когда мы отправились на велосипедную прогулку: мне вдруг захотелось стереть все паскудное, что случилось потом, и навсегда вернуться в тот самый день.
Помню, тогда мы в назначенное время повернули назад, так как боялись опоздать к обеду и навлечь на себя подозрения родителей.
Неожиданно мы оказались перед автомобильным салоном, где были все эти красные, белые и синие шарики, оставшиеся после Четвертого июля. Мы поставили ноги на теплый асфальт, слезли с великов и принялись обозревать новую землю, которую только что открыли.
Словно мы были маленькими Христофором Колумбом и Понсе де Леоном.
Словно мы покинули безопасную сушу и оказались в неведомых водах.
BMX-велосипеды были нашими кораблями.
– Далековато забрались, – сказал Ашер.
А я улыбнулся и кивнул:
– Мы можем делать так каждый день. Ездить в самых разных направлениях! Куда показывают спицы наших колес!
Помню восторженное выражение лица Ашера, будто он внезапно обнаружил, что у нас есть крылья и мы можем летать.
Его глаза сияли, совсем как летнее солнце у нас над головой. Но он так и не собрался повторить нашу смелую вылазку, причем я до сих пор не понимаю почему.
Родители нас не поймали.
Мы не влипли в неприятности.
Поездка оказалась на редкость удачной.
Однако в результате мы так и не удосужились выбраться на целый день из города, возможно, потому, что дядя Дэн уже начал мутить воду, и прямо сейчас мне становится чертовски грустно – ведь упущена такая замечательная возможность, – я невольно начинаю реветь в три ручья, и перед глазами все расплывается.
Мой «вальтер»
до сих пор
направлен
на основной объект,
однако я начинаю
понимать, что не могу
завершить
свою миссию.
Я
ужасный
солдат.
Дедушка наверняка обозвал бы меня педиком и надрал бы мне задницу, что он регулярно и с удовольствием проделывал с моим папашей, по крайней мере, так сказала мне мама на дедушкиных похоронах, когда я был в третьем классе.
Просто сейчас у меня не лежит к этому душа, сам не знаю почему.
Возможно, потому, что я законченный неудачник, не способный ничего сделать правильно.
Мой дух втягивается обратно в тело, и я снова ставлю «вальтер» на предохранитель.
Запихиваю пушку в передний карман, вытаскиваю мобильник и включаю его.
Когда мобильник наконец запускается, я жму на иконку фотокамеры, проверяю есть ли вспышка, направляю телефон на окно спальни Ашера, включаю вспышку – пусть знает, что кто-то сфотографировал, как он занимается онанизмом, – а затем бегу сломя голову обратно через лес.
29
Пока я ползу между голых деревьев, преодолевая горы мертвой листвы и упавших веток, то не перестаю переживать, что мой «вальтер» случайно выстрелит мне прямо в бедро, и одновременно продолжаю хохотать во все горло.
Я представляю, как, заметив вспышку, Ашер подпрыгивает как ужаленный, несется к окну и видит, как кто-то бежит в сторону леса.
Интересно, он догадался, что это был я?
Конечно, он догадался, что это был я!
А кто еще это мог быть?!
Хотя у него, должно быть, куча врагов и теперь, когда я вышел из игры, возможно, новый тайный мальчик для забав.
И все же в любом случае теперь он наверняка будет дергаться из-за того, что фото может появиться в «Фейсбуке» или развешено в коридорах нашей школы, и хотя я никогда такого не сделаю[67], мне, типа, даже забавно представлять, как фото онанирующего Ашера становится достоянием гласности.
Я хочу сказать, представьте себе самого подлого человека, которого знаете.
Представьте, например, Гитлера.
А потом представьте, как он дрочит в одиночестве у себя в комнате.
И он уже не кажется вам таким страшным и злобным, ведь так?
Он кажется смешным, и беспомощным, и ранимым, и, возможно, похожим на того, кого вам искренне жаль.
Когда мы учились в младших классах средней школы, наш учитель на уроках здоровья сказал нам, что мастурбирует практически каждый.
Практически каждый является рабом сексуальных желаний.
И таким образом, возможно, тогда каждый заслуживает нашей жалости.
Возможно, если бы мы могли иногда просто представить наших врагов, занимающихся онанизмом, мир стал бы гораздо лучше.
Ну, я не знаю.
Кое-как я добираюсь до реки и решаю перевести дух под старым мостом, где валяются пивные банки, осколки бутылок из-под дешевого алкоголя, тысячу лет назад разбитых о толстую бетонную стенку, а также использованные презервативы и где можно увидеть все виды граффити, например такие перлы, как: «Здесь Рич поимел Неду 10.03.09», или «Герой с большим членом», или «Реальные ниггеры за жизнь», хотя в нашем городе вообще нет афроамериканцев.
Ребята из моей школы пьют пиво под этим мостом, который называют Город Тролля, хотя я ни разу не принимал участия в подобных вечеринках.
И пока я пытаюсь отдышаться, я думаю об Ашере и снова ржу во все горло.
То, что он со мной сделал, уже кажется мне не важным, поскольку я собираюсь вышибить себе мозги, а значит, неприятные воспоминания мгновенно улетучатся и растают, словно их и не было.
И нет проблем.
И я говорю себе, что он едва не обделался, когда я его сфотографировал, и пусть это будет его наказанием.
Я сравнял счет.
Я свободен.
Я могу наконец закрыть глаза и провалиться в небытие.
Я хотя бы пытаюсь в это верить.
По какой-то непонятной причине на память приходит цитата из Джеймса Болдуина, которую герр Силверман обсуждал с нами на занятиях по холокосту, когда мы говорили о евреях, которые выслеживали сбежавших нацистов: преступников, творивших во время Второй мировой ужасные вещи, а затем перебравшихся в Аргентину, Намибию и куда-то там еще.
Вот эта цитата:
«Люди платят за то, что сделали, но еще дороже – за то, что позволили себе стать такими. И платят они очень просто: ценой той жизни, которую ведут».
Большинство ребят из моего класса поставили под сомнение справедливость такого высказывания, возможно, потому что считали, будто правильный ответ, которого ждет от них герр Силверман и который даст максимальное число баллов на отборочном тесте, – это «выбрать правильное направление».
Я знаю, герр Силверман отнюдь не утверждал, что сбежавших нацистов следует простить и дать им возможность начать все сначала. Он пытался заставить нас задуматься над тем, что жизнь – тяжелая штука, что не стоит из чувства мести усугублять людские страдания, хотя я, типа, не думаю, что афоризм Болдуина годится для реального мира, где нет ни литературы, ни образования, ни философии, ни морали, потому что и Ашер, и Линда, и куча других заслуживающих порицания людей, похоже, живут себе припеваючи, пребывая в ладу с нашим миром, тогда как я прямо сейчас, на этом самом месте, под загаженным мостом, собираюсь пустить себе пулю в голову.
Возможно, именно так в пятидесятых годах чувствовали себя еврейские охотники за головами нацистских преступников, словно после освобождения из нацистских лагерей смерти они остались жить в Городе Тролля.
Или, может, это и есть справедливость.
Может, я позволил себе стать депрессивной, запутавшейся, не понятой другими личностью.
Может, я сам во всем виноват.
Может, мне следовало убить Ашера Била.
Я имею в виду, что был страшно зол на него.
Ашер определенно заслужил смерть[68].
Или, может, мне следовало попытаться спасти Ашера еще тогда, когда на