– На уличной террасе. С твоим латте.
– Оу. Тогда иду.
Я вышла из кафе и огляделась по сторонам. В этот раз я заметила его. Он сидел в коричневой куртке и темно-синей рубашке, а его глаза закрывали плотно посаженные темные очки. Я пробралась мимо нескольких круглых столиков, что были огорожены живой изгородью, и села напротив него.
– Как поживаешь? – спросила я его.
– Я все еще жив, но ученые так и не нашли этому объяснения, – сказал он и поднял чашку с кофе.
– Ну, самоирония присутствует, значит, все не так плохо.
– Относительно да, – сказал он и поудобнее сел на кованом стуле.
– Так как ты? – спросила я и положила руку на стол в надежде, что он сверху нее положит свою. Но этого не произошло.
– Выздоравливаю.
– Были сложности? – спросила я.
– Особо нет. Так, по мелочи. А у тебя как? – произнес он, закусив нижнюю губу.
– У меня рутина. Дом, магазин, дом. Без осложнений.
– Ясно.
– Чем занимаешься? – спросила я.
– Существую. По большей части. А так вообще ничем.
– Что сказал врач? Как твоя голова?
– Сказал, чтобы поменьше бил ею лестницу.
– Понятно.
Некоторое время мы сидели в тишине, которую нарушали звук проезжающих машин, разговоры за соседними столиками и шум пара из кофемашины, что было слышно через окно. Но самым громким было наше молчание. Если бы его можно было перевести в настоящие децибелы, то оно могло бы взорвать стекла в окнах кафе или разорвать барабанные перепонки. Ни один из нас не посмел нарушить этот безмолвный диалог. Если бы первая сделала это я, то он бы понял, что я проверяю, сдал ли он меня полиции. Если бы тишину нарушил он, это показало бы его слабость. Но нашу дилемму решил официант, уронивший на землю поднос с чашками. Мы оба вздрогнули и чертыхнулись. За соседним столом произнесли что-то на иностранном языке. Испуганно, но со счастливым лицом. Словно их обрадовало произошедшее. Интересно, откуда они? Хотя какая разница.
– Как Бриджит? – я решила сменить тему разговора.
– Все очень плохо, – сказал он, – ей стало хуже, и теперь она постоянно в клинике. Препараты больше не помогают. Только обезболивающие. И те, скорее всего, скоро откажут. И если ты не против, я бы хотел, чтобы ты ее не навещала. Она спрашивала о тебе, но я сказал ей, что тебе пришлось уехать.
– Конечно, – отозвалась я. – И как она держится?
– В основном она в параллельном мире. Вроде тут, но не понимает, что происходит. Она как призрак. И так похудела, что просвечивается. Но мама собирается через две недели перевезти ее в Швейцарию. Говорит, там вроде есть врач, который хочет попробовать на ней экспериментальную методику. Я этого уже не могу выносить. С ней обращаются как с подопытной крысой.
– Бедняжка, – сказала я. – Но, может, это сработает?
– Без вариантов. Это уже чистое издевательство.
– Понятно. Слушай, насчет той ночи…
– Я не уверен, что хочу это знать.
– Тебе придется.
– Что? – спросил он ухмыльнувшись. – Узнать, что ты не цветочница, но агент чертового ЦРУ? ФБР?
– КГБ! – передразнила я. – Нет. Я никакой не агент. Все несколько сложнее.
– Ты делала все так, словно для тебя это рутинное занятие. Я даже и не говорю про то, что ты справилась в одиночку с одними из опаснейших людей в городе. Ким, ты их убила!
– Ты не мог бы не кричать? – я зашипела на него и осмотрелась по сторонам.
– А то что? Их ты тоже убьешь?
– Нет. Успокойся, пожалуйста. Я и так сильно нервничаю, – я придвинулась к нему и дотронулась до его руки. Он испуганно отдернул ее и полез в карман куртки.
– Не трогай меня.
– А что ты держишь в кармане?
– Ничего, – сказал Бен, но руку из кармана не вытащил.
– У тебя там что, ствол? – спросила я, не в силах поверить.
– Может быть.
– Ты совсем рехнулся? – я была так шокирована, что истерично засмеялась. – Ты боишься меня? То есть ты выбрал людное место и принес с собой пистолет, так как думаешь, что я могу тебя убить?
– Я тебя совсем не знаю, Ким. Я теперь даже не знаю, на что ты способна, а на что нет. Вдруг ты решишь, что…
– Что? Что тебя нужно убить? – я посмотрела на него как на идиота. – Если ты сейчас не вытащишь руку из кармана, может, так и посчитаю.
– Хорошо, – сказал Бен и, наконец, вытащил руку.
– А теперь послушай меня внимательно и не перебивай. Во-первых, ты как минимум должен быть мне благодарен за то, что я спасла тебе жизнь. Во-вторых, прежде чем решать за меня, кто и что я, мог спросить у меня. В-третьих, это из-за тебя и твоего пристрастия мы попали в ту ситуацию. И, наконец, в-четвертых, если бы можно было повернуть время вспять, я бы поступила так же. Потому что я тебя, черт возьми, люблю. А ты на меня наводишь ствол.
– А как бы ты отреагировала на моем месте? Если бы на твоих глазах я пристрелил человека? Будучи при этом голым и в крови. И еще мило шутил.
– Я бы удивилась. Но была бы тебе очень признательна. Так как ты спас мне жизнь.
– И у тебя не было бы ко мне вопросов? Откуда я знаю, как стрелять, как избавляться от трупов и заметать следы?
– Были бы, – в его словах есть доля истины. – Но я бы дождалась, пока ты будешь готов ответить мне на них.
– Да? А сейчас ты готова? – поймал меня врасплох Бен.
– Я так понимаю, выбора у меня нет?
– Ни малейшего.
– Хорошо. Тогда слушай…
Я не спеша прикурила и начала свое повествование. Оно длилось минут двадцать, и я была готова говорить не переставая. Так как прекрасно понимала, что, возможно, вижу его в последний раз. Скорее всего, он узнает, что я за чудовище, и в страхе сбежит так далеко, что я при большом желании не смогу его найти. А может, и того хуже: сдаст меня полиции. И был только один шанс из миллиона, что он поймет меня и останется со мной. Это битва, это война. Страх против любви.
В своем рассказе я не пыталась себя оправдать. Я была с ним искренна. Конечно, старалась избежать чудовищных подробностей и немного приуменьшила масштабы своего безумия, но и этого хватило, чтобы он просидел все то время, пока я говорила, с открытым ртом.
Когда я закончила объяснением о том, почему я оказалась голая и как расправилась с охранником и замолчала, он встал со стула и произнес:
– Прости, но мне нужно переварить все это. Я… я не знаю, что тебе сказать. Все и правда слишком сложно.
– Я понимаю. Я буду ждать сколько нужно. Только умоляю, если ты решишь больше никогда не видеть меня, не сбегай. Я пойму. И сообщи мне, что ты решил.
– Я постараюсь.
– И последнее, – я хотела, чтобы он меня поцеловал, но побоявшись получить отказ, произнесла лишь: – Пожалуйста, сообщай время от времени, что ты в порядке. Мне правда всегда важно это знать. Я сойду с ума, если не буду знать, как ты.
– А если я буду не в порядке?
– Ты справишься. Но я постараюсь быть рядом. Если ты позволишь.
На это он ничего не ответил, лишь легонько провел рукой по моим волосам и ушел. Я осталась сидеть одна и гадала, что же он выберет. И правда, неизвестность – самый беспощадный убийца. Его оружие – время, которым он наносит раны, что гораздо острее ножа. И раны, что он оставляет, заживают мучительно медленно. Но такую цену я готова заплатить. Лишь бы он вернулся.
Глава 12. Я – чудовище
Дни прибавлялись, ночи становились короче, но и те, и другие тянулись предательски долго. Я занимала себя чем угодно, лишь бы не сидеть дома. От Бена по-прежнему не было никакого ответа. Как-то, перебрав, я позвонила ему, но он не ответил. Может, это и к лучшему.
После особо тяжелого дня в магазине я зашла в бар недалеко от дома и, чтобы убить время, начала пересматривать фотографии на телефоне. На одном из снимков я увидела нас троих. Меня, Бена и Бриджит. Это был тот день, когда мы гуляли в парке. Мы втроем улыбались и еще не знали, что у Бриджит скоро будет приступ. В тот вечер я напилась.
– Проснись и пой, сладкая! – как пилкой для ногтей по обнаженным нервам.
Отвратительно. Голос Мерфи с похмелья – последнее, что тебе нужно. Голова трещит, во рту такой вкус, словно я закусывала из помойного ведра, и что самое страшное – я не выспалась. Совсем. Поэтому похмелье навалилось на меня изо всех своих сил, стараясь стереть с лица земли. Даже глаза я открыла с великим трудом, веки словно склеил кто-то. И сфокусировать взгляд, на сидящем в моем любимом кресле Мерфи тоже стоило усилий.
– Слушай, у меня похмелье, и я не должна чувствовать перегар от тебя, – выдавила я сипло. – Но я его чувствую. Ты во сколько сам пить начал?
– Никогда не запоминаю такие мелочи, чика, – он отсалютовал мне бутылкой в пакете. – В конце концов, это вкусно, – он приложился к горлышку. – Тебе тоже не помешало бы глотнуть. Хочешь?
– Спасибо, я как-нибудь.
– Пиво и большой ирландский завтрак тебя спасут. Знаешь, что такое ирландский завтрак?
– Это какое-нибудь дерьмо, которое мне точно сейчас нельзя.
– Ты ничего не понимаешь в завтраках. Это как оргазм. Это когда берут большой кусок свиного сала и в нем жарят чесночный хлеб, а потом сверху наваливают масла и на все кладут черный пудинг, то есть кровяную колбасу. И все это запивают «Гиннессом» после глоточка виски. Ну, пары-тройки глоточков.
– Лучше сдохнуть, чем это есть, – я закрыла глаза.
– Да, а что ты предпочитаешь? Смузи и салатик? С такого похмелья, как у тебя? Впрочем… – он сделал паузу, – тут не только похмелье, тут что-то еще… депрессия? Вы называете это дерьмо депрессией.
– Послушай, Мерфи. Ты… ну, ты правда сегодня не вовремя, – только и успела я сказать и неожиданно для себя разрыдалась. – Ты хоть понимаешь, что я никогда, никогда его больше не увижу? Ты это хоть понимаешь? Я просто ненавижу себя. Ненавижу эту жизнь, которой я живу, и… больше всего на свете, Мерфи, я ненавижу тебя! Тебя, у которого просто хватило наглости притащить свой ирландский зад в мою чертову квартиру, разбудить меня в такую, мать твою, рань и начать втирать мне это дерьмо про свой отвратительный ирландский завтрак из всякого ирландского дерьма, о котором даже я, ирландка по крови, не могу слышать, чтобы при этом не сблевать.