Нет. Скажите мне кто-нибудь, что это не так. Алессандро оставляет свою сумку на полу и начинает бегать по дому, с каждый разом всё более беспокойный, пока не оказывается в своей спальне и не находит его. Письмо. Опять.
— О нет…
Он открывает конверт почти с отчаянием и достаёт письмо, с силой разворачивает его, с яростью, бешено трясёт им в воздухе, встревоженный тем, что там написано.
«Дорогой Алекс, возможно, это не лучший способ говорить тебе такое, но в данный момент я чувствую себя настоящей трусихой». Алессандро не верит своим глазам, думает, что сейчас упадёт в обморок, ему хочется выблевать этот прекрасный завтрак, что он съел сегодня утром, и сожрать все вместе и каждое по отдельности слова этого чёртового письма. Он быстро читает его, едва улавливая смысл фраз, строк, он ищет, копается в страхе найти это оправдание: «Я влюбилась в другого». И, наконец, он останавливается, немного успокоившись, взяв себя в руки, волнуясь чуть меньше. «Мне жаль, это слишком большой шаг для меня. Я поняла, что боюсь, что я не готова». Вот оно. Он дышит медленнее. Только это и ничего более, отлично, это всё равно важно, но это ещё не конец. Он читает до последней строчки. «Так что нам лучше не видеться некоторое время, мне нужно подумать».
Но ведь я ради тебя бросил работу, уехал на остров, на маяк, и ждал тебя там, а потом мы решили быть вместе, потому что хотели этого. Я сменил дом, чтобы стереть любое воспоминание об Элене, переделал твою спальню, чтобы ты могла приходить сюда и заниматься, и чувствовала себя при этом, как дома, свободной или, во всяком случае, независимой. Я даже поехал в Нью-Йорк, вновь нашёл Мауса, и он придумал бесчисленное множество вещей, чтобы я сделал тебе предложение руки и сердца, как ты мечтала, сказочно, как ты любишь, потому что жизнь может быть сказкой, если ты захочешь, если решишь жить мечтой… И теперь ты отказываешься от этой мечты? Ты не готова? Тебе страшно? Ты отказываешься от всего этого? Почему, Ники? Это моя вина? Потому что я был слишком занят? Потому что тебе приходилось соглашаться во всём с моими сёстрами? Из-за подготовки к свадьбе? Из-за тяжести решения? Скажи мне, Ники, умоляю. Он сидит в тишине этого пустого дома, в этих стенах, всё ещё пахнущих смехом и любовью, нашими шуточными гонками, разыгранными ссорами и нежными падениями на кровать, поцелуями во всех комнатах и вздохами, которые всё ещё звучат в воздухе, как лёгкие улыбки, постепенно теряющие цвет. Вдруг Алессандро начинает казаться таким грустным этот дом, словно со стен сошла краска и осталась серая штукатурка, словно цвета диванов, подушек, крёсел, картин и всех вещей, которые они выбирали вместе, вдруг исчезли, стали размытыми, затемнёнными, растворились в воде. По крайней мере, так он всё видит сквозь слёзы, застилающие его глаза.
117
Олли на ходу прибирает дом, закидывая кое-какие вещи в шкаф, оказываясь то тут, то там. Ставит кипятиться воду. Берёт пакетик из ящичка рядом с раковиной. Накладывает в фильтр ложечкой немного каркаде и ставит его в чайник. Одним движением берёт четыре большие кружки и ставит на стол, где уже лежит печенье, лимон и коричневый сахар.
Затем она продолжает убираться. Через некоторе время слышит звонок домофона. Три коротких звонка. Отлично. Должно быть, кто-то из них. Олли идёт открывать и ждёт в прихожей.
— А, это ты, — это Эрика. — Привет, проходи.
Олли снова идёт на кухню и ставит чайник на огонь помедленнее.
— Иди сюда, я тут за чайником слежу.
Эрика идёт за ней. В этот самый момент снова звонят. Олли бежит к двери.
— Ой, вот и ты…
Дилетта обнимает её.
— Какая ты серьёзная… Можешь рассказать, что у вас случилось?
— Ты права, прости… Особенный период. К тому же, когда Ники вот так нас собирает, у меня всегда плохое предчувствие… Я так нервничаю из-за неё!
Они входят в гостиную.
— Привет, Эрика! — Дилетта подходит к подруге и целует её. — Ну что?
— Ну, мы собрались.
Дилетта садится на высокий табурет у барной стойки.
— Твой чердак такой классный, ты тут с таким вкусом всё обставила.
Олли улыбается.
— Спасибо. Мне тоже очень нравится, и ещё здесь хорошо спится, очень тихо. Думаю, у каждого дома есть своя атмосфера, особая энергетика, вам не кажется?
— Да, а какая у тебя?
Олли снова улыбается.
— Очень позитивная. Как вы думаете, что Ники собирается сказать?
— М-да… Думаю, хочет, чтобы двое из нас были её подружками невесты.
Эрика делает большие глаза.
— Двое? Только двое? А что с третьей? В таком случае, уверена, что меня она точно не возьмёт!
Олли выглядит удивлённой.
— Почему? Если кто-то должен остаться в стороне, то это я. Я ей тысячу раз звонила, а она мне так и не ответила.
— И со мной то же самое. Вчера вечером хотела поговорить с ней, а у неё телефон отключён.
Дилетта берёт печенье.
— Можно? Умираю с голоду.
— Да-да, конечно, простите. Хотите чего-нибудь?
Эрика отрицательно мотает головой.
— Нет, я не хочу, мне нужно немного похудеть, я уже становлюсь похожей на бочку.
— С чего ты взяла? Ты красотка! — Олли смотрит на Дилетту: — Как бы там ни было, вот кто у нас поправился на несколько кило.
Дилетта усмехается, улыбается и пытается закрыться печеньем, которое не перестаёт жевать.
— Я? Вполне возможно. В последнее время постоянно хочется есть, — затем она смеётся: — Мне нужно чуть больше двигаться, чтобы вернуться в форму!
— Да-да, точно, — соглашается Эрика. — Может, с Филиппо…
Дилетта показывает ей язык.
— Завистница. Сколько времени у тебя не было секса?
— У меня? Да я не знаю, куда от него деваться!
Тогда Дилетта отправляется к Олли.
— Ладно, как бы там ни было, мы ведь за одно? — говорит она, расставляя на столе сдобное миндальное печенье, которое принесла.
— Ну… — отвечает Олли, — я всё ещё немного злюсь на неё.
— Да, и я тоже, — присоединяется Эрика, выключая чайник.
— Я знаю, девочки, но мы ведь всё равно её подруги. Ну же, мы ведь уже обсудили это по телефону, в тот день, когда мы ходили в ателье, Ники была уставшей и подавленной, как и до этого, когда не отвечала нам… Она не обиделась на нас и не стала меньше любить из-за этого… Просто она взвалила на себя слишком тяжкий груз.
— Я даже могу согласиться с этим, но в чём мы виноваты? Мы просто хотели помочь ей… — говорит Олли, ставя фильтр с тисаной в чайник.
— Она тоже осознаёт это, просто на тот момент не могла ясно мыслить. Вы не заметили, какой убитой она была в тот день? Девочки, мы же Волны. В горе и в радости. Мы не идеальны. Мы не можем всё время быть лучшими. С любой из нас может произойти что-то неожиданное… что напугает нас и сможет разрушить наши планы, — она гладит свой живот так, что только она может понять это. — Но мы Волны, помните? Всегда и при любых обстоятельствах. Нас четверо. И мы должны быть вместе, когда одна из нас немного отдаляется, попадает в неприятности и, возможно, отвергает нас, а мы её не понимаем. Подруги тоже ссорятся, они не во всём всегда согласны. А иначе — что это за дружба? Чистый театр. Гораздо важнее способность всё прояснить, мужество разрушить стену молчания, которую мы иногда возводим. Кто-то должен был сделать первый шаг. И это были мы. Вот увидите, всё будет хорошо. Но мы должны восстановить гармонию… Обещаете? Если нет, то потом мы все будем жалеть об упущенном…
Олли и Эрика мимолётно переглядываются.
— Слушай, Дилетта, для ясности: мы очень любим Ники. Мы её обожаем, и ты это знаешь, так же, как тебя. Но злит меня то, что Ники в сложный момент просто замкнулась вместо того, чтобы поделиться с нами… Это она отдалилась от нас. Поехала в Нью-Йорк, решила выйти замуж, изолировала себя от всех, позволила сёстрам Алекса помогать, а на нас перестала обращать внимание… Это она не хочет быть с нами…
— Ну же, Олли, не будь такой жестокой… потому что в глубине души ты вовсе не такая… Тебе тоже жаль, что она так закрылась, и именно поэтому мы должны были понять, что у неё не всё хорошо. Нападать на неё в такой момент — не лучшая идея, тебе не кажется? И да, повторяю специально для тебя — мы подруги. Хватит. Она ведь скоро придёт. Уже почти четыре. Сейчас всё узнаем.
Через несколько минут раздаётся звонок в домофон. Олли идёт открывать и возвращается к остальным.
— Это она.
Вдруг все напрягаются, переволняются эмоциями и пугаются. Сердце Олли ускоряется как на важных соревнованиях или сложных собеседованиях. Дилетта нервно вышагивает по комнате. Эрика вертит в руках кофейную ложечку. Поговорить. Прояснить всё. Начать сначала. С ними такое происходит в первый раз. Небольшая трещина, которую не залечит время, есть риск, что она превратится в настоящий перелом. Подруга, которую мы должны успокоить, защитить и помочь ей в том, что только она сама может понять. И затем, между фразами, между всеми этими фразами, которые они годами писали в дневнике, они вспоминают ту, которую посвятили друг другу, чтобы укрепить свою связь, это арабское изречение: «Друг — это тот, кому ты можешь открыть своё сердце, предложить ему любой камень и песок, зная, что его аккуратные руки пропустят их через сито и сохранят только ценное, отбросив остальное своим нежным дыханием…» Или эта фраза Халила Джебрана: «Друг мой, мы с тобой познаем жизнь, и друг друга, и нас самих в тот день, когда ты будешь говорить со мной, а я услышу тебя, но от этого не перестану слышать себя самого; и тогда я буду молча стоять перед тобой, думая, что стою перед зеркалом…» Антуан де Сент-Экзюпери: «Друг мой, с тобой мне не нужно ни за что извиняться, не нужно ни от чего защищаться, с тобой я нахожусь в мире… За моими неуклюжими словами ты способен увидеть во мне просто человека». Ну что ж, настал момент увидеть просто Ники, за любыми возможными обидами и раздражением.
В этот самый момент стучат в дверь. Олли идёт открывать.
— Привет…
Ники с порога обнимает её, заставая врасплох. Олли опускает руки, растерянная этим жестом. Дилетта и Эрика переглядываются. Эрика кривит рот, словно говоря: «Хм, здесь что-то странное». Остальные тоже обнимаются.