Девушка зубами вцепилась в своё предплечье, пряча лицо за волосами и глухо глотая слёзы. Она всё ещё чувствовала его в себе. Чувствовала боль и тяжесть, которой он всё ещё придавливал её к кровати. Чувствовала громоподобное сердцебиение, которое барабанило в его груди и билось ей в спину. А её? Её сердце будто остановилось. Руки, впившиеся в покрывало, дрожали.
— Ты умница, — прохрипел ей в затылок и приподнялся на локтях. Языком пробежался по нижней губе и плотно закрыл глаза, погружаясь в темноту. Собирая в башке растерянные мысли. Должен ли он что-то говорить? Оправдываться?
Егор всё ещё был в ней. Он не хотел выходить. Не хотел покидать влажное, горячее и тесное лоно. Он бы остался здесь на всю ночь. Погружаясь в неё и не находя насыщения.
Почему он был так уверен, что она будет молчать? Это чуйка. Он знал это наверняка. Не то, чтобы он готовился к этому, но у него на руках были все козыри. Она слишком хорошая дочь, чтобы так подставить свою мамочку. Чтобы разрушить свою идеальную семью. Она не сделает этого. А он, в свою очередь, сделает всё, чтобы Ксенакис держала язык за своими зубами.
— Ты всё ещё не веришь мне, Дани? — смаковал её имя, противопоставляя привычному: ”Муха”, — всё ещё думаешь, что я вру? А ты спроси у своей мамочки... — носом зарылся в её всё ещё мокрые волосы, — спроси у неё, почему она раздвигает ноги перед мужем своей подруги, м? Перед другом твоего отца?
Она молчала. Наверняка, потому что боялась разрыдаться. Он знал, что она плачет. Он видел, как сотрясалась её спина. Как вздрагивают хрупкие плечи. Плачет без единого звука. Кремень.
— Всё могло быть и без грубостей, — заставил себя выйти из девушки и подняться с колен, — ты могла бы быть и посговорчивей.
Дани ощутила свободу и, содрогнувшись, сползла с края высокой кровати на пол. Потянула за собой покрывало, кутаясь в него и пряча лицо. А он смотрел на неё свысока, пытаясь заглушить в себе блядские голоса, взывающие к его совести. Натянул на бёдра штаны и, опустившись перед ней на корточки, подхватил короткую тёмную прядь. Намотал ту на палец, подмечая мягкость и шелковистость волос Даниэлы... хмыкнул.
— Так и будешь молчать? — раздражённо скривил губы, — даже ублюдком не назовёшь?
Сука... это бесило. Даже сейчас она умудрялась вывести его из себя, при этом не произнеся ни слова. Ни звука. Только подрагивающие плечи.
Хотелось блевать. Внутренностями.
— Где твой телефон, м? — осмотрелся в полупустой комнате. Хотя, знал, что её мобильного здесь, — почему у меня до сих пор нет твоего номера?
— Пошёл вон! — заорала так, что Егор невольно вздрогнул. Она повернулась к нему, и он задержал взгляд на её лице. Чёрт... темно. Он почти не видит его.
— Ну, наконец-то, — усмехнулся. Он слышал, как шумит в ушах кровь. Это был отвратительный звук. Кончиками пальцев провёл по отросшей щетине и задумчиво добавил: — знаешь, Дани... я бы повторил...
— Пошёл вон! — девчонка скинула одеяло и толкнула его. Так сильно, что Егор едва удержал равновесие. В последнюю секунду опустился на одно колено и сдержал порыв снова скрутить её. Как пятнадцатью минутами ранее: обезвредил, не особо заботясь о её комфорте. Он просто не мог позволить, чтобы она махала руками. Он не мог позволить ей оставить следы на своём лице... где бы то ни было.
Хватило того, что она на обочине дороги уже прошлась по его физиономии когтями. Но везение оказалось снова на стороне Гордеева. Каким-то чудом, она не оставила ни царапинки. И сейчас... ходить с располосованной рожей ему не хотелось. Сбитые кулаки и морда — это его привычное состояние. Женские когти — совершенно иное. Они допустимы только в том случае, когда это спина. И когда это желание. Но не тогда, когда он силой взял ту, от которой шарахался полжизни.
Муха...
Егор неожиданно перехватил девушку за лицо. Уже привычным движением стиснул пальцами её челюсть и потянул на себя. Она тихо заскулила.
— Знаешь... я бы пригласил тебя к себе. Но боюсь, что ты не захочешь. У меня есть кое-что интересное, — её рот был так близко, в пах тугими толчками ударила кровь. Снова, — горячие милфы неплохо заходят у публики... понимаешь о чём я? М?
Её огромные глаза смотрели на него. Он не избегал этого взгляда. Никогда. И сейчас не станет.
— Думаю, — продолжил, наклоняясь и почти касаясь губами её губ, — что понимаешь. Так? Мне насрать на репутацию своего отца. Мне насрать, если они с матерью разбегутся. Но вот твоя мамочка... даже представить себе не могу, что будет с ней, когда её сиськи увидят все, кому не лень. Когда её визги будут греметь в ушах всех её знакомых... — слышал, как шестерёнки в её голове громко заскрипели. Её взгляд мог его уничтожить. — Вот... теперь я вижу, что ты всё понимаешь. Поэтому ты не пикнешь, Муха. Сделаешь вид, что всё прекрасно. Мы ведь с тобой хорошие друзья, так? Соседи... почти с пелёнок.
Прижался к дрожащим губам, запоминая их вкус. Солёные. И сладкие.
— Я пойду, — отпустил её лицо и снова встал. Огромная гора. Её палач. — а ты успокойся и сделай вид, что у тебя всё прекрасно. Хорошо? С минуты на минуту приедет твоя мамочка... так ты говорила?
...
Дани зажмурилась, когда услышала хлопок входной двери. Опустила лицо, прикрываясь покрывалом и зубами вцепилась в ткань. Чтобы не закричать. Чтобы не впасть с истерику. Чтобы хоть как-то унять боль, что разрывало её изнутри.
Животное. Отброс...
Он не человек. Он — нечто, не знающее ни сострадания, ни жалости, ни совести. Ничего, что должно быть присуще человеку. Падаль.
Заскулив в одеяло, она свернулась на полу в клубок, раскачиваясь. Убаюкивая саму себя, словно ребёнка, которого пытаются успокоить. Но ничего не выходило. Грязь. Она чувствовала на себе её. Словно измазавшись в липкой смоле. Знала, что отмыть её будет невозможно. Создать видимость. Но не стереть ощущение. Не выкинуть из памяти.
Ублюдок.
За что?!
Открыла глаза только тогда, когда из другой комнаты послышалась заводная мелодия. Мама...
На миг внутри вспыхнул огонёк злости. Неужели всё, что он сказал — правда?! Из-за этого Гордеев столько лет тихо ненавидел Даниэлу и спускал на неё всех собак? Почему?! Причём здесь она?!
Девушка отдышалась перед тем, как подняться на ноги. Встала. Думала, что будет сложней. Живот болел, но не так сильно, как во время...
Вдох... слегка пошатнулась, но удержалась на месте, опираясь на изголовье кровати. В ногах слабость, а голова гудела от непролитых слёз.
Как она будет говорить с мамой?
Телефон затих, и Дани, набрав полные лёгкие воздуха, сбросила с себя покрывало и вышла из комнаты. Немного покачиваясь и морщась от дискомфорта внизу живота, она добралась до своей спальни и застыла над письменным столом. Провела пальчиком по экрану: семь пропущенных от мамы. И два от Вити.
— Вить... — прошептала, шмыгая носом, — давай не сегодня...
Дани пропустила имя своего парня и, нажав на имя “мамочка”, поставила телефон на громкую связь.
— Даниэла, ты решила меня в могилу свести? — уже после первого гудка ответила мама.
— Мам, — глубокий вдох... очень глубокий, — прости. Всё хорошо. Я в ванной засела.
Дыши, Дани... глубоко. Не дай своему голосу дрогнуть.
— Я уже соседей подняла! Господи! Я говорила твоему отцу, что пора дома поставить видеонаблюдение, а он всё тянет кота за хвост! А так: включила, проверила... и душа спокойна...
Мам... как же вовремя.
Она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться в голос. Задрала голову к потолку и стиснула зубки. Сильнее...
— Точно всё хорошо? Гордеевы заходили? Я просила проверить...
— Да, мам. Егор заходил, — сквозь зубы.
— Ну и отлично.
Лучше некуда.
— Дань, я поздно сегодня буду. На работе аврал...
— Угу, — поджала губы, глотая обиду.
— Не жди меня, хорошо? Там в холодильнике плов. Поешь. Ты, кстати, мёд забрала?
— Да. Забрала, мам.
Интересно, хвалёная материнская интуиция существует? Мама может почувствовать, как ей сейчас плохо? Может на расстоянии понять, что с её ребёнком что-то не так?
— Спасибо, — повисает недолгая пауза. Даниэла опускает голову, глядя на свою обнажённую грудь. Подбородок снова начинает дрожать, — люблю тебя, мышка. Спокойной ночи.
— И я тебя. Целую.
Дани сбрасывает вызов и идёт обратно. В ванной снимает с крючка халат и возвращается в комнату, где её унизили и использовали как вещь. Включила свет, осматриваясь.
Скомканное покрывало на полу. Рядом полотенце...
Только сейчас она обратила внимание на липкость, оставшуюся между ног. Он ведь не мог не понимать, что творит?
Лихорадочно соображая, что к чему, девушка схватила полотенце, разворачивая то...
Боже... со стоном выдохнула, когда поняла, что махра испачкана. Его семенем и её кровью.
Ублюдок.
Он кончил на полотенце, а потом вновь наполнил её собой. Для чего?
Сукин сын.
Девушка бросила полотенце на пол, и не спеша застелила постель. Простыни были чистыми, хоть и слегка помятыми. Привела комнату в порядок и, взяв в руки доказательство его нечеловеческого поступка, вышла из комнаты.
Я ткну тебя мордой в это, Гордеев. Вот увидишь.
Запихнула полотенце в пакет и засунула его в шкаф. Подальше с глаз.
Замерла, собирая себя по кусочкам. В носу противно защипало, а ноги резко подкосились. Стали почти ватными.
Дани сгребла со стола телефон и, поджав колени, легла на свою постель. Сдерживать слёзы больше не было сил. Её губы помимо воли скривились, и ладони прижались к лицу. Секунда. Две. И крепкую дамбу прорвало. Слёзы сами хлынули, оставляя на коже мокрые борозды. Рваное дыхание окончательно сбилось, заставляя Дани задыхаться в собственном плаче.
Она рыдала, уткнувшись лицом в ладони. Слышала, как рядом с её головой снова разрывался телефон. Сквозь пелену в глазах прочла неизвестный номер и, сбросив вызов, вновь спряталась за руками.