– Мило, сыночек, я так тебя люблю, так люблю, – залепетала я.
Его подбородок дрогнул, сухие губы болезненно скривились, приоткрылись, сложились в подобие прежней счастливой улыбки.
Меня охватила бурная радость. Я ощутила безграничную благодарность, величайшее облегчение. Победа, полная, безоговорочная победа над судьбой! «Нет, этого ребенка ты у меня не отнимешь! Не сможешь! Пускай он слабенький, растерянный, еле дышит, но зато он жив, жив, жив и может улыбаться!»
Мне захотелось сплясать, запеть, прокричать о своем торжестве. Пусть весь мир узнает! Тут я вспомнила о тех, кто лежал без сознания в соседних боксах, об их безутешной родне. Ради них нужно сдерживаться, не выпускать наружу фонтан веселья, не хвастаться нашей удивительной редкой удачей: на этот раз мы избежали ужасной трагедии, обманули смерть! Я с трудом овладела собой.
– Ну как? – шепотом спросил Лино у доктора Начевой. – Все в порядке? Он выкарабкался? Опасность миновала?
– Поговорим об этом не здесь. Пройдемте в мой кабинет.
Мы воспарили к солнцу, нежились в облаках, достигли седьмого неба, и вдруг нас сбросили на землю, заставили пресмыкаться в пыли, глотать прах.
Доктор Начева, как всегда, подробно и тактично объяснила нам ситуацию. Мило благополучно перенес отключение от аппаратов, дыхание восстановилось полностью, речь нарушена, но это неудивительно: повреждена трахея. Он отлично понял, что находится в больнице после операции. Катетер вынули, капельницы оставили. Нужно понемногу восстанавливать двигательную функцию: садиться, приподниматься.
– Ребенок реагирует нормально, это вселяет надежду на полное выздоровление. В целом состояние удовлетворительное.
Нежимся в облаках на седьмом небе.
– Однако следует набраться терпения. Посмотрим правде в глаза: предстоит долгий нелегкий путь, кропотливая утомительная работа.
Пресмыкаемся в пыли, глотаем прах.
– Мило пока что растерян и напуган. Заговорит через сутки или двое, не раньше. Будет с трудом подбирать слова. Встанет дней через десять. Заново научится ходить. Ему многое придется осваивать заново. Для полной реабилитации, физической и психической, мы направим его в специальное учреждение на три-четыре месяца. Некоторые навыки он утратил, процесс обучения начнется буквально с нуля. Первое время вам будет казаться, что он превратился в пятилетнего. Но, повторяю, в целом состояние удовлетворительное. Основные функции восстановятся полностью. Ручаюсь.
Основные функции восстановятся полностью…
А дополнительные, вспомогательные, побочные? Что станет со способностями, талантами, одаренностью?
Ему ведь через три недели в школу, у него друзья, футбол, открытия, планы, возможности, жизнь… Я устраивала ему сюрпризы, заезжала за ним на большой перемене, и мы ели пиццу… Он отправлял мне смешные сообщения по электронной почте… Посылал открытки с длинными рукописными поздравлениями ко Дню матери… А как же его розыгрыши, безумные проекты, изобретения, размышления о смысле жизни? Если в новостях показывали что-то ужасное, он не мог уснуть, спускался и сидел со мной и с отцом полночи, задавал вопросы, старался понять, отчего такое творится…
Посмотрим правде в глаза: он превратился в пятилетнего…
Спасибо, доктор, вы меня успокоили. Утешили. Благодарю.
На этот раз судьба не отняла у меня сына.
Она мне его вернула. Увечного, убогого.
Семи последних лет как не бывало…
Не без причины, нет.
Мать виновата, кто же еще?
Он захотел собрать для меня цветы…
На следующий день после того, как Мило очнулся, он еще не мог говорить. Говорил только я, а он меня слушал. Я сказал:
– Сын, ты у меня храбрец, отважный воин. На велосипеде въезжаешь на крутые горы, никогда не пугаешься и не слезаешь. Не пищишь, как большинство ребят, если нужно сделать укол. Что укол! Ты вынес самое страшное: травму, операцию, подключение к аппаратам, отключение и все прочее. Ты молодчина! Теперь это позади. Сосредоточься, напрягись, нужно вернуть все, что у тебя отняла катастрофа. По словечку, по кусочку. Вспомним, освоим, побежим, заговорим, вот увидишь!
Сосредоточься! В его-то состоянии! Более глупой и невыполнимой команды не придумаешь. Но мне было невдомек.
Вчера доктор Начева обрисовала последствия черепно-мозговой травмы в общих чертах. Повторяла: «зачастую», «в большинстве случаев», «как правило»… И я почему-то решил, что Мило – исключение. Мол, сделайте поправку… Авторитеты иногда ошибаются. Мы восстановимся вдвое, втрое быстрее. Мы чемпионы!
Устав от моих расспросов, врач сдалась:
– Несомненно, изредка бывает и так. Пострадавший полностью поправляется всего за неделю, после больницы возвращается к работе или к учебе, будто травмы не было вовсе. Все зависит от возраста, способности организма к регенерации, степени повреждения и чего-то необъяснимого… Силы духа, по мнению одних. Случая, по мнению других.
Что-то необъяснимое нам и поможет, Мило! Не сомневайся. У меня силы духа на двоих хватит. Ты прав, не всегда и не на сто процентов. Случаются сбои, но ты их даже не заметишь, сынок. Ты не узнаешь, каково мне пришлось. Есть у папы тайное средство. Те, кто к нему прибегает, не особо гордятся, однако оно помогает выстоять. Продержусь, сколько потребуется, и вынесу тебя на плечах из передряги.
Будет нелегко. Твое будущее пошатнулось. К тому же в помощи нуждаешься не только ты, но и мама.
Селеста сейчас не в лучшем состоянии. То страх на нее найдет, то помрачение. Когда ты очнулся, она была счастлива, но радость продлилась недолго и теперь вспыхивает лишь изредка, пунктиром. В тот страшный черный год она, бывало, вот так же уставится неведомо куда и молчит, мучнисто-бледная, похожая на призрак… Страдая, Селеста замыкается в себе, отдаляется, отстраняется, застывает, ничего вокруг не замечает, не реагирует, будто мертвая. Я пытался ее расшевелить, разговорить. Умолял не терять надежды, быть бодрее, оптимистичней. Нет, она не может, сил не хватает. Ее гложет вина, грызет совесть.
С ней с ума сойдешь! Смотрит удрученно, с укором, словно я, дурак, зря на что-то надеюсь, не понимаю, что самое худшее уже произошло. Твердит в отчаянии, что все повторяется, ходит по кругу.
От Жанны и Маргерит поддержки не дождешься. Теща меряет шагами коридор возле новой палаты Мило и стонет, жалуется на несправедливость судьбы в отношении… ее доченьки… Призывает меня в свидетели:
– Лино, скажи на милость, ну почему все валится на нее, на нее одну?!
Не замечает даже, как логично и вежливо это звучит.
Я вообще для нее не существую, однако она со мной до странности любезна. Внезапно. Как будто я поверю и расчувствуюсь. Я не так глуп. Лицемерка боится, что Селеста в беде сблизится со мной ей во вред. Поэтому заключила временное перемирие с извечным врагом, а всегдашнюю агрессию направила на Маргерит, которая истрепала нам все нервы непрерывным воем.
– Держи себя в руках или вон отсюда! Пощади сестру! Это ее сын, а не твой, лежит под капельницей.
– Простите, я больше не буду, – ныла та, сморкалась и вновь заливалась слезами.
– Стыда у тебя нет! Возвращайся домой. Там от тебя больше пользы: приберешь немного, сад польешь, а то все засохло. Сюда и носа не показывай, пока не успокоишься.
Впервые в жизни я был согласен с Жанной. Маргерит бесила меня невероятно. Заявила с утра, что не намерена придерживаться графика, который изначально установила ее мать. Внезапно в одностороннем порядке расторгла соглашение. Ее импульсивность и своеволие, увы, никого не удивили. Таков уж стиль моей свояченицы. В городе и за городом, зимой и летом, во всякое время суток она навязчиво и упрямо вторгается в нашу жизнь. Засиживается допоздна, вселяется навсегда.
Иногда я думаю, что она мне мстит за тот несчастный случай.
Я был не в себе и попытался ее изнасиловать, теперь ее черед.
Вторжение за вторжение.
Потом опоминаюсь: да быть того не может! С тех пор сто лет прошло. Просто-напросто избалованная девчонка привыкла, что она пуп земли. Диву даюсь, откуда у Селесты столько терпения и доброты?! Ведь она вечно безропотно сносила выверты узурпаторши-мамаши и сестрицы с непомерным эго. Тайна сия велика есть!
Маргерит привыкла нагло, без приглашения ужинать в нашем доме, приезжать к нам на все лето, бесцеремонно заграбастала мою территорию; однако сейчас не тот случай. Мы в больнице, ухаживаем за сыном, который перенес черепно-мозговую травму. Мы вправе требовать, чтоб нас оставили в покое!
Мило так обрадовался при виде нее, что я поначалу проявил терпимость. Но свояченица вскоре достала не только меня, но и других родителей. Даже санитары взбесились. И было отчего! Маргерит, поминутно хлопая дверью, выбегала из палаты в коридор и оглашала окрестность стенаниями.
– Маргерит, послушайся маму, поезжай домой.
Она глянула на Селесту, как всегда, ожидая поддержки. Но та не сводила глаз с Мило и молчала, будто не слышала.
Маргерит мигом вытерла слезы.
– Ладно, я пошла. Позвоните, если что-то изменится, договорились?
Договорились. До вечера, Маргерит.
После полудня к Мило пришел специалист по лечебной физкультуре. Они с массажистом долго возились с ним, переворачивали, осматривали, растирали, мяли. Если им верить, динамика у нас положительная. Однако сын по-прежнему не говорил. Время будто остановилось.
Селеста и Жанна вышли на минутку в больничный сад подышать свежим воздухом. Я воспользовался их отсутствием и попытался подробно расспросить старшую медсестру о состоянии Мило.
– Трахею повредили, когда вынимали из горла интубационную трубку, такое часто бывает, – проговорила она спокойно. – Но дело не в том. На участке мозга, что отвечает за речевую зону, образовалась гематома. Отсюда и немота. Со временем все пройдет. Не волнуйтесь, мсье, это абсолютно нормально!