С ума сойти! Так нельзя, Селеста, ты должна была меня предупредить. К такому разговору нужно подготовиться заранее. Взвесить каждое слово, выбрать правильный тон, продумать, как защитить себя, как оправдаться. Чтобы Маргерит не пострадала. Чтобы не пострадала я. Поберегла бы нас обеих. Опасно действовать наобум, когда имеешь дело с нитроглицерином.
– Пора спать, я устала. Поговорим в другой раз, времени у нас хватит.
Она плотно сжала губы.
На загорелой щеке резче обозначился крест.
Вылитый Рудольф.
С младенчества на него похожа. Я вспомнила, как годовалая Марго ковыляла к Селесте. Жак смотрел на нее с отвращением. Я – с ненавистью и отчаянием.
– Видно, и впрямь важное. Даже очень. Ты права: времени у меня вагон. Готова слушать тебя всю ночь.
Посмотрела с язвительной усмешкой, будто знала, что загнала меня в угол и сможет, наконец, отыграться: уличить во лжи, осыпать упреками. Неужели Селеста ей все уже рассказала в общих чертах?
Трудно сразу принять тот факт, что тебя приперли к стене и придется открыть правду, хочешь ты или нет. Однако, подавив внутреннее сопротивление и смирившись, я вдруг почувствовала невероятное облегчение. Будто глоток свежего воздуха после долгой спертой убийственной духоты. Вот сейчас сниму весь груз с души и вручу его ей, не по своей злой воле – нет, подчиняясь приказу, выполняя ее желание. В эту ночь мы обе освободимся от лжи, завладевшей нами с самого начала, и от всех ее прихвостней: недомолвок, иллюзий, ханжества. Никогда еще мне не дышалось так легко и свободно.
– Хочешь выслушать? Изволь.
Я налила джин с тоником в два стакана, залпом осушила свой и начала рассказ про Жака, Рудольфа, случайное постылое материнство, их двойное предательство, нужду, досаду, горечь, ревность, сожаления. Не юлила, не ходила вокруг да около, смело называла вещи своими именами. Не вдавалась в детали, скупо излагала лишь основные события, назвала пару дат, не больше, и все равно закончила далеко за полночь.
Она вжалась в спинку дивана, потрясенная, растерянная. Правда поразила ее как гром с ясного неба. Впервые в жизни мне стало жаль ее, ведь она сама не выбрала бы такую судьбу. Бедная девочка! Мне трудно было даже сейчас назвать ее «дочка», хотя прошло почти тридцать лет… Я расчувствовалась, вспомнив свои прошлые беды, разочарования, тяготы, обиды.
– Так вот что ты хотела мне сказать… – пробормотала она без всякого выражения, когда я умолкла. – Да, такого я не ждала…
– Зато теперь ты знаешь, от кого унаследовала красоту.
По ее щеке скатилась слеза, она торопливо сердито смахнула ее. Затем ответила с недоброй иронией:
– Красоту, говоришь? И не только красоту, вот в чем беда…
– Ну хоть что-то. Не жалей себя чересчур, Марго, не ты одна пострадала. Нам обеим досталось, в шкафу полно скелетов, а за пазухой немало камней. Но у тебя вся жизнь впереди, ты сможешь избавиться от хлама.
– Ты скрывала тайну моего рождения долгие годы. Зачем? Если бы я знала, моя жизнь сложилась бы иначе… Кто знает?
– Думаешь? А что бы изменилось? Считаешь, живой отец-подлец лучше мертвого? Я просто щадила тебя и, главное, щадила твою сестру. Ей я тоже открыла правду совсем недавно, пару недель назад. Я думала, что так будет лучше для вас обеих.
– А почему вдруг передумала?
– Потому что ты залетела от человека, который не признает ребенка. Я не хочу, чтобы ты снова пережила все ужасы, которые нам с тобой пришлось пережить. Марго, скажу честно: я никогда не любила тебя и не могла полюбить. Гордиться нечем, но посуди сама: сколько несчастий ты мне принесла! Ты родилась и тем самым отняла у меня все блага, достойное положение в обществе и комфорт, на которые я по праву рассчитывала. Конечно, ты этого не хотела. Я не виню тебя в умышленном покушении на мою жизнь, однако ты полностью разрушила ее, да и свою заодно. А теперь все это повторится – замкнутый порочный круг. Нужно его прервать, выбраться, освободиться. Пусть это прозвучит ужасно, не стану лгать: если бы я вовремя приняла меры, страданий было бы куда меньше. Говорю грубо, но, по крайней мере, искренне. Прости. Мой долг – высказать тебе все как есть. Предупредить, остеречь. Послушай доброго совета: избавься от него, пока не поздно.
Она вскочила, бледная как смерть.
– Я не беременна.
– Не беременна? – Я опять ощутила, что задыхаюсь. – О чем ты? Не понимаю! У тебя был выкидыш? Что случилось? Говори!
И она сказала, отчетливо выговаривая каждый слог. Свободно, беспечно, будто речь шла не о ней, о ком-то другом, малознакомом, незначительном, безразличном.
– Не было выкидыша. Не было беременности. Никакой, никогда. Я ее выдумала из самозащиты, когда вы все пригвоздили меня к позорному столбу, истязали допросами, обвинениями. Думала: вот мое спасение. Надеялась, что меня оставят в покое. Я ошиблась. Вам все равно: беременная, не беременная. Выгнали из дома, запретили видеться с Мило, всего лишили… Ты, мамочка, не станешь осуждать меня за ложь? Хоть на это я могу рассчитывать? Я ведь впитала ее с твоим молоком, я была ею инфицирована во время внутриутробного периода, она вписана в мою ДНК. Есть некие смягчающие обстоятельства, не так ли? Я врала, чтобы не разочаровывать Селесту, не причинять ей лишнюю боль. Я могла и дальше врать, выпячивать живот или орать, что случился выкидыш. Для сестры это болезненная тема, я сразу приобрела бы ореол мученицы. Да я и постаралась бы оправдаться перед ней, но после нашего с тобой разговора зачем из кожи вон лезть? Ради чего? Семьи больше нет, куда стремиться? Мать желает, чтобы я вообще не рождалась, к чему перед ней выслуживаться? Если б я умерла младенцем, никто бы не плакал. Зато все ясно, все понятно. Нечего желать, не о чем жалеть. Нет, мне все-таки жаль, что я ранила единственных людей, которые когда-то меня любили…
Она схватила сумки и бросилась к двери. От слез у нее потекла тушь, лицо стало чумазым, некрасивым, не лучше тусклых грязных ботинок.
Я тоже чуть не плакала. Что меня задело? Несправедливость злокозненной судьбы? Воспоминание о мертвом маленьком внуке? Жалость ко всем невинным жертвам?
– Ты права, мама, здесь для меня нет места, даже на диване, даже в прихожей, – пробормотала она, подавив рыдание. – Мне лучше уйти.
Сердце сжалось. Как-никак, Марго – моя дочь. Пусть нежеланная, пусть нелюбимая, но плоть от плоти моей.
Она повернула ручку, помедлила.
Неожиданный побочный эффект бурной страсти изменил всю мою жизнь, лишил блестящего будущего, однако я добросовестно исполнила материнский долг. Выкормила, вырастила девочку, дала ей кров, до восемнадцати лет поддерживала материально. Стало быть, могу приютить и еще на одну ночь, тем более в последний раз. Я предчувствовала, что мы прощаемся навсегда.
Расстанемся по-хорошему, без взаимных претензий. Любви дать не могу, но вполне способна оказать элементарную помощь.
– Останься, Маргерит. Час поздний, в гостинице трудно снять номер.
Окинула меня холодным взглядом.
– Скажи только, где живет мой батюшка.
У меня подкосились ноги. Я с трудом добрела до комода в прихожей, достала из ящика зеленый блокнотик, куда записывала все, что удалось разузнать о Рудольфе. Лет двадцать я неустанно, безрезультатно его разыскивала, пока не возник Интернет, не появились социальные сети; вот тут-то мне посчастливилось. Напав на его след, я просиживала часами перед монитором, восстанавливая по кусочкам чужую жизнь. Зачем – неведомо! Увлекательное занятие.
Я отдала ей блокнот.
– Он живет где-то на юге. Здесь нет точного адреса, зато ты найдешь немало любопытных подробностей.
Она распахнула дверь. Я надеялась, что Марго обернется, вернется, останется… Нет, ушла и не попрощалась, даже не зажгла свет на лестнице. Я выбежала на площадку, прошептала:
– Прости…
Она меня не услышала.
Впрочем, я и не чувствовала себя пристыженной, виноватой.
Все к лучшему. Прошло двадцать восемь лет, пора и тому негодяю познакомиться с милой доченькой. Груз переместился с одной чаши весов на другую. Все по справедливости.
День горечи
Главное, не сойти с ума. Держаться изо всех сил. Ради сына. Не поддаваться искушению покончить со всем разом: спрыгнуть и разбиться о мостовую. Избавиться от жутких мыслей, леденящих видений. От страданий и дикого отвращения.
Боже, как он мог?! Боль и алкоголь – не оправдание! Отец моего ребенка. Напал на мою сестру… Ей было пятнадцать…
Помню, мы с ним познакомились в университетской столовой. Мой шарф упал на пол, Лино его поднял, я поблагодарила. Он указал на свободное место рядом со мной:
– Вы позволите присесть рядом с вами?
«Вы позволите?» Учтивость все и решила. Расположила к нему. Заставила сделать выбор. На всю жизнь. Вот такую жизнь… Лино выгодно отличался от остальных студентов. Одевался изысканно, говорил вежливо, двигался изящно, не горбился.
В тот вечер он проводил меня до дома. Мама увидела его и потом одобрительно сказала:
– Молодой человек прекрасно воспитан, он мне понравился. Непременно спроси, кто его родители.
Я спросила. Узнав ответ, мама сразу же объявила его персоной non grata. Мы давно уже жили вместе, а она все никак не могла смириться. Упрямо считала, что ее дочь достойна лучшего мужа. Время показало, что она права. Хоть он меня недостоин по совсем другим причинам.
Когда Лино признался, что он из простых, в моих глазах это его необычайно возвысило. Я радовалась: вот живое доказательство того, что хорошие манеры, подобно прочим добродетелям, отнюдь не признак буржуазности. Я не сомневалась в его любви. Он трогательно ухаживал за мной, всегда внимательный, предупредительный, чуткий. Увидев маленькую Марго, пришел в восторг:
– Не представляешь, как я соскучился по сестренкам!
Он носил ее на плечах, щекотал ей пятки, учил показывать фокусы, играл в салочки. Пек блины, подбрасывал их к потолку и нарочно ронял. Она визжала от хохота, а я была абсолютно счастлива.