– У меня только пакетики. Ребятам с ними проще, чем рассыпной заваривать. Ты не против?
– Нет, – она шмыгнула носом и промокнула лицо салфеткой. – Давай пакетики.
– Если это осложнит… твою жизнь, ты можешь и не задерживаться на полгода. Мы выкрутимся. Мама будет приезжать.
Маша оторопела: «Какая еще мама?! Я – их мама!» Но вовремя сообразила, что Аркадий говорит о своей.
– О чем ты? – пробормотала она. – Я останусь… Не могу отказаться еще и от этого.
Глава 12
– Ты не спишь? Я уже звонил, но тебя еще не было. Я уж думал, без меня ты и заночуешь в этой больнице! Ты – безумная мать.
– Я… – Маша запнулась и наспех решила, что Матвею не нужно знать о ее встрече с Аркадием. – Я навещала свой старый дом. Тот, в котором жила в детстве. Помнишь, я показывала тебе?
Пауза удивила ее.
– Алло! Ты здесь?
– Ничего себе совпадение! – наконец проговорил Матвей совсем тихо. – Не поверишь, но я тоже перед тем, как уехать из города, пытался отыскать твой бывший дом.
– Серьезно? Я не спрашиваю: зачем?
– Я и сам не знаю. Странно, да?
– Ничего странного. Движения душ вообще плохо поддаются объяснению.
– Какая ты умная, – насмешливо заметил он. – Ты – ночная птица-философ.
– Птица бывает только секретарем.
– Она выучилась, поумнела и стала философом. А как выглядит птица-секретарь?
Маша улыбнулась в полумрак:
– Тебе и это интересно? Надо спросить у Мишки. Он перечитал все энциклопедии.
– Я приеду завтра в полдень.
– В полдень? – она встрепенулась, и впрямь напомнив себе птицу. – Но я еще буду в больнице! До часа, ты же знаешь.
– А ты не можешь сбежать пораньше? Ради меня!
У нее дрогнула трубка:
– Что?
– Я шучу, – быстро сказал Матвей. – Я сам заявлюсь туда. Я купил Мишке книжку про оригами и три набора бумаги, пусть мастерит в неприемные часы. Между прочим, я уже соорудил жирафа. Хочешь, привезу?
Ей стало страшновато:
– Ты приедешь к нему?
– А это запрещено? Аркадий издал указ? Я замаскируюсь под врача, на случай, если он нагрянет. Или того хуже появится Свирепый Стас.
– Не говори о них так, прошу тебя.
Он замолчал, обжегшись о ее холодность. Потом заговорил изменившимся тоном:
– Ты сегодня другая. Стоило мне уехать…
– И что? Ничего не произошло. Просто это моя… – Маша едва не сказала: «семья», но вовремя спохватилась и исключила Аркадия: – Мои дети. Я не хочу, чтоб ты над ними смеялся.
– Я не смеюсь. Это они будут ржать до икоты, когда я упакуюсь в белый халат и натяну шапочку до бровей. Включительно.
– Твое лицо невозможно не узнать…
Матвей охотно пошел на мировую:
– Мою шишку вместо носа? Ее ни с чем не спутаешь… Так как насчет жирафа?
– Какого жирафа? – не поняла Маша.
Он обиделся:
– Я же три секунды назад говорил, что сделал жирафа из бумаги! Привезти?
– Вези! – она расхохоталась в трубку. – Пусть живет с нами. Только не знаю, чем его кормить.
Удивив ее непоследовательностью, Матвей вдруг вспомнил:
– Кстати, я перед отъездом подвозил Стаса. Он трясся на остановке, как бездомный щенок, а тут я, как Санта-Клаус, почти что на санях! Даже лучше – на машине! В санях-то небось не очень-то тепло…
– У Санты волшебные сани… Вы хоть разговаривали по дороге?
– Нет, песни пели! Время от времени твой сын пытался меня задушить, но я же скользкий тип, ты знаешь.
Маша наспех опровергла:
– Никакой ты не скользкий, не говори о себе так!
– Ты все время меня учишь! Я не вхожу в число твоих многочисленных детей, ты помнишь?
– Он грубил тебе? Ты не сердись на него.
– Думаешь, я сержусь? Если я на что и сержусь, так это на то, что у меня нет личного самолета, чтобы добраться до тебя за час. И взять тебя сонной, тепленькой, прямо в постели… Придется выехать утром.
– Не торопись. Выспись как следует.
– Не торопись?! Выспись? Ты издеваешься? Не хочешь меня видеть?
– Хочу. Хочу-хочу-хочу.
«Я хочу больше, чем могу получить», – это Маша сказала себе уже после того, как двадцать раз повторила в трубку «целую тебя» и закончила разговор с Матвеем. Вытянувшись на постели, она обвела взглядом гостиничный номер, не совсем такой, как в фильмах, но – люкс: «Этого мне не хватало?» Память, быстро тасуя их между собой, напомнила обстановки тех «командировочных» номеров, где она останавливалась пять, десять лет назад. Они были гораздо хуже. Только тогда Маша этого не понимала. И совсем по этой причине не страдала, уж это бы она точно запомнила.
Но деньги Матвея не были ненужными. Они дали ей главное, чего всегда не хватало: время. Они освободили от приготовления обедов и стирки, от уборки и ожидания автобусов на вечно продуваемых остановках. Теперь Маша могла отдавать ненасытному телевидению весь свой день, не страдая от того, что кто-то по ее вине останется голодным или не получит чистых носков. Только вот освободиться от этой тревоги как раз и не получилось…
Ее мыслям не было дела до расстояния между городами, и они суетливо метались туда-сюда: «У Стаса ведь сломался зонт, как он пойдет под таким дождем?! Осенью Мишку надо было показать стоматологу… Позвонить? Аркадий не вспомнит. А Мишка и не заикнется… Они хоть изредка купают Нюську?»
К ее удивлению, эти заботы стали еще обременительней, оттого что она не могла решить ни одну из тех проблем, которые оставила своей семье. Они висели на ее шее чугунным хомутом, и Маша чувствовала, что однажды рухнет под этим грузом, который никто на нее и не навешивал…
Ей опять вспомнилась странная встреча со старшим сыном в переулке ее детства… Первым позывом было броситься за ним, догнать, прижать к сердцу и выговориться. Рассказать о том, как без них прошли все эти месяцы, каждый день облечь в слова и передать Стасу, чтобы он вошел в то время – без него – и удержал своим притяжением. Можно было опустить некоторые действия: проснулась, выпила кофе, приняла душ, поехала на работу… Кому это интересно?! Она поделилась бы с сыном своей тоской о нем, своем первенце, совсем взрослом, уже почти мужчине.
Ей не терпелось, чтобы Стас стал выше ее и они вместе прошли по родному городу, а их горделивые тени скользили бы по машинам, по лицам, чужим домам, в которых живут не такие счастливые люди, как они… Но это случилось без нее. За эти месяцы сын вымахал, будто тянулся за ней, и стал выше сантиметров на десять. Но Маша уже не могла мечтать не то что прогуляться с ним, но даже приблизиться к своему мальчику.
В переулке он метнулся от нее прочь, пригвоздив Машу взглядом к месту, где она стояла и в котором она не увидела ничего, кроме отвращения. Будто ему встретилась прокаженная, и Стас бежал в ужасе, надеясь спастись. Маша не бросилась следом, почувствовав, как неподдельно в нем то чувство, что погнало его прочь. Да и как она могла оправдаться перед ним, даже если бы догнала? Все его черные мысли о ней, в сущности, были правдой…
Вспомнив, как глупо, непозволительно откровенно расплакалась перед Аркадием, она застонала от стыда, и, путаясь в пододеяльнике, полезла под одеяло. Маше всегда было необходимо чуть ли не с головой укрыться теплым тяжелым пледом, иначе сон не находил ее, словно реагировал только на определенную температуру тела…
Мишке надо спать на спине или на животе, вспомнилось ей, но разве медсестры будут следить за ним ночью, как она просила? В этой больнице Маша столкнулась с бессилием денег перед равнодушием. Тайком от Аркадия она совала купюры, но требовать ничего не могла. От денег никто не отказался, но Мишка не мог вспомнить, чтобы кто-нибудь подходил к нему ночью или хотя бы днем…
Только услышав шаги, Маша поняла, что уснула, и сквозь еще не рассеявшийся сон угадала – это Матвей. Она знала, как он ходит: по бесконечным коридорам телецентра стремительно, здороваясь на лету, а по дому ступает так, будто с каждым шагом уходит в себя все глубже. Эти задумчивые звуки прокрались в ее сон, и когда Маша поняла их значение, тотчас проснулась.
– Матвей?
Рука уже нашла кнопку, и бра слегка осветило все вокруг желтым светом. Сев на постели, Маша, помаргивая, оглядела комнату. Потом, вскочив, заглянула в смежную, проверила ванную… Обрывки народных примет, всегда суливших недоброе, шурша, тянулись за ней, и, хотя Маша понимала, что это шумит в ушах от обычного ночного волнения в одиночестве, ей все же стало страшно.
Схватив трубку, она быстро набрала длинный номер его мобильного: «Только бы… Только бы…» Ей не удавалось даже мысленно закончить фразу. Но Маша знала, о чем молилась, и этого было достаточно.
– Ты! Спишь? Прости! – бессвязно выкрикнула она, когда Матвей отозвался. – Мне просто почудилось что-то… Нехорошее.
Он уже проснулся:
– Что случилось?!
– Ничего. Да ничего, правда. Просто… Мне приснились твои шаги.
– А говоришь: ничего… Я шел к тебе, вот ты и услышала. Честно!
– Во сне шел?
– И постепенно перешел в твой сон. Разве так не бывает?
– Со мной еще не бывало. Может, я потихоньку схожу с ума?
– Ты просто впадаешь в мое сумасшествие.
– У тебя ничего не болит? К чему был этот сон? Ради бога, не гони завтра машину на всей скорости, ладно?
– А может, мне выехать прямо сейчас? Все равно я уже проснулся.
Маша закричала:
– Даже не думай! Еще уснешь за рулем. Помнишь, как это было с Цоем?
– О! – печально отозвался Матвей. – Если я умру, как Цой, считай, уже прожил жизнь не зря.
– Перестань. Ты должен выспаться. Ты слышишь?
– Я даже вижу, как ты подпрыгиваешь на постели.
Она осела:
– Я не подпрыгиваю.
– Это сейчас. Я же все вижу!
– Признайся, это ты ходил по комнате, да? Ты ведь здесь? Прячешься где-то и врешь мне, что находишься за тридевять земель…
Раздался протяжный вздох:
– Угадала… Приготовься, я выхожу.
Маша понимала, что это всего лишь игра, и все же быстро пошарила взглядом по комнате.