И вообще ему не хотелось его убивать. Хотя само по себе убийство не вызывало у него ужаса: «Это же происходит сплошь и рядом!» Но после того, как Матвей подвез его, спасая от обморожения, Стас уже не находил в себе сил желать ему смерти.
«Посадить его? – гадал он, рассеянно всматриваясь во вдохновенно пылающее лицо маленькой Жанны д’Арк, появившейся на сцене. – Но как? Я изнанки его дел не знаю. Наркотики подбросить? А где их взять? На какие шиши? И потом, где гарантия, что мать не вобьет себе в голову, что должна дождаться его из тюрьмы? Наркотики любая простит… Нужно что-то, чтоб ее затошнило от него… Изнасилование! Мальчика. Или малолетней. Вот тогда она очнулась бы! Где только взять эту малолетнюю? Проститутку подговорить, так ей тоже платить надо… – Стас еще раз вгляделся в лицо семиклассницы. – Вот такую бы. Фанатичку. Чтоб на суде у нее глаза горели праведным гневом».
Прыснув, он в первый раз похлопал девочке, с таким недетским достоинством отвечавшей инквизиции. За его спиной тотчас усилились и зачастили аплодисменты. Стас оглянулся. И быстро отвернулся, чтобы Нина не заметила, как у него вспыхнуло лицо.
«Она? Не такая маленькая, конечно, но тоже ведь – несовершеннолетняя. И тоже играет в школьном театре, значит, может изобразить праведный гнев… Нет, это уж слишком! – осадил он себя. – Хотя почему? Сводить ее к Мишке, рассказать все со слезами на глазах, надавить на жалость… Мерзко. Она тоже скажет, что это мерзко».
Стас живо вообразил лицо брата на фоне сероватой больничной простыни – подушка ему не разрешалась. «Нет, увидит Мишку, не скажет. Если я смогу убедить ее, что это ложь во спасение. Слезинка ребенка, и так далее… Достоевского она любит. А как с «Анной Карениной»? Что она там говорила на уроке? Я не слушал ее, как всегда… Еще вообразит, что это будет преступление против любви. Так надо убедить ее, что во имя! Ради меня. Потерплю ее до конца года, если потребуется. А там уж как-нибудь избавлюсь…»
Еще не веря до конца, что решился на это, Стас опять повернул голову, встретил золотистый Нинин взгляд и улыбнулся. У нее дрогнуло лицо. Это была его первая, обращенная к ней улыбка за все десять лет. Нет, он, конечно, смеялся над анекдотами, если она рассказывала. Или иронично кривил губы, когда они цитировали некоторых полуграмотных учителей. Но вот так, без видимой причины, Стас Кольцов ей еще не улыбался.
Ему показалось, что его лопатки улавливают пульсацию ее сердца: так у Нины оно заколотилось от волнения. Стас, конечно, не слышал его, хотя ей самой казалось, будто оно грохочет на весь зал. Но в маленьком пространстве между ними возникло нечто новое, заволновалось, ожило, толкая в спину, и Стасу уже требовалось усилие, чтобы не оглянуться вновь. Он задумался о дискотеке, но его отвращение к танцам не могло пересилить даже маниакальное желание осчастливить отца с Мишкой.
«Лучше погулять… В мороз-то? Пойти в кафе? Попросить у отца денег: «Пап, я тут решил упечь Матвея в тюрьму. Проспонсируешь?» Может, позвать ее к нам? Или заявиться к ней? И чем заниматься? Нельзя ведь сразу все ей выложить. Нужно… приручить ее», – его так и перекосило от того, что он все же решился на то, в чем до сих пор считал себя чистым.
Наверное, Нина воображает его совсем не таким, каким он знает себя, все принимая и ничему не ужасаясь. Она потратила на его портрет десять лет, прорисовывая те черточки, которых на самом деле и не было. Но ей так хотелось, чтоб они были… Стасу представилось, как Нина стирает с его лица неверные мазки, подобно тому, как женщины дышат на зеркало, протирая его тряпкой. И внезапно ему стало жаль этого чистого лика, который он собирался осквернить…
Одиннадцатые классы тоже выступили, поздравив школу с юбилеем, и Нина, вся светясь от ожидания радости еще большей, чем уже случилась, преподнесла директору что-то упакованное в блестящую бумагу.
«А что купили-то?» Стас лишь сейчас сообразил, что выпал из школьных дел и даже не знает, на каком подарке в итоге остановился выбор, хотя сдал на него деньги. Собирали понемногу, но Стас испытал неловкость, обращаясь к отцу даже за такой малостью. Ведь еще нужно было платить за подготовительные курсы, если он действительно собирался поступать на архитектурно-строительный, как говорил об этом последние два года. И выпускной впереди… А времени заработать самому не хватало, особенно теперь, когда нужно было бегать к Мишке в больницу. Не то чтобы нужно… Хотелось. Стас сам удивился, как затосковал по брату, которого столько раз выставлял из своей комнаты, когда тот был дома.
Он ухватился за Мишку, как за соломинку. Слегка надтреснутую («Нет, компрессия – это сжатие!»), но все еще способную удержать на плаву в такую минуту, как эта: когда Нина осталась рядом, хотя все понеслись в гардероб. Тогда Стас и сказал, глянув на часы:
– Черт! Уже опоздал…
Она немедленно откликнулась, обратив к нему свое сияние:
– Куда?
– Брат в больнице, – ответил он как бы нехотя. – Позвоночник сломал.
– Мишка? – ужаснулась Нина. – Да он же…
– Да-да-да! Спокойный, разумный мальчик. Он просто голову дома забыл в тот день. А ты разве не слышала? Это перед самым Новым годом было. Здесь, в школе.
И, еще не договорив, вспомнил, что Нины не было в тот день, она свалилась то ли с ангиной, то ли с гриппом.
– Тебе не рассказывали? Тогда вся школа сбежалась, врачи со «Скорой» еле к нему протолкнулись.
– Ко мне никто и не приходил, – спокойно пояснила Нина и улыбнулась, чтоб он не подумал, будто ей обидно. – Я ведь живу почти у моста, кто туда пойдет в такой морозище? У нас там и связь телефонная почти не ловит…
Решив, что она уклоняется от темы «Слезинка ребенка», Стас опять посмотрел на часы, наспех усомнившись, что играет достоверно.
– Ладно, с утра схожу…
Но Нина попалась на крючок быстрее, чем можно было ожидать. Вернее, он ожидал именно этого, но сейчас как-то обмяк от разочарования.
– Можно со мной, – безразлично отозвался он, опасаясь спугнуть ее неоправданной расположенностью, которой никогда не проявлял.
И это опять сработало.
Он выскочил из дома в восемь утра, чтобы все успеть до положенных десяти, когда разрешали посещения больных. Отцу Стас не очень убедительно («Библиотеки-то еще закрыты!») соврал про доклад, на который нужно уйму времени, и тот поверил. Как верил всегда и всем.
Сменив два автобуса, Стас добрался до той гостиницы, где уже побывал, только на этот раз поднялся на пятый этаж. «Номер люкс! Пожалуйте!» – его разбирал смех и душила злоба. Одновременно справляться и с тем, и с другим было не так-то просто. Но к тому моменту, как открылась дверь номера, он успел натянуть на лицо индейскую маску. И вспомнил, что Мишка уже не играет в индейцев…
Матвей с ходу бросил, даже не попытавшись прикинуться неудивленным:
– Привет! Проходи.
– Не разбудил? – вежливо поинтересовался Стас. А внутри уже вскипело ликование: «Не разбудил! Они одеты, значит, все убрано… Значит…»
Проглотив ставшее привычным «она», Стас поинтересовался:
– А мама? Еще здесь?
– Маша! – крикнул Матвей вместо ответа. – Иди сюда. Утренний птиц прилетел.
«Хоть не сказал «незваный гость», – отметил Стас и попытался улыбнуться матери.
Она выскочила из смежной комнаты, на ходу поправляя тонкий свитер, просияла и сама испугалась этого, вспомнив, что вчера в больнице эта радость дорого ей обошлась. Стасу стало весело: «Она боится меня!» Но по дороге сюда он вспомнил, каким строптивым в прежние времена был ее характер, и заговорил достаточно мягко, чтобы ей не захотелось протестовать.
– Я хотел тебя попросить… Ты можешь сегодня прийти к Мишке после одиннадцати?
– Конечно, – не задумавшись согласилась Маша, потом опомнилась: – А почему?
Стас вдруг и вправду покраснел и обрадовался, почувствовав это, потому что сыграть так он бы не смог:
– Я… Я приду к нему с одной девчонкой. Если ты будешь там… В общем, она ничего не знает. Что ты уехала, и вообще. Мы же не сможем вести себя так, будто ничего не случилось!
Поочередно поглядев на обоих, Матвей сокрушенно подтвердил:
– Не сможете.
– Ну вот. Лучше нам не встречаться там… До одиннадцати я ее уведу. Тебе хватит времени до часа.
По глазам матери он понял, что времени ей не хватит, сколько бы его ни было, но она улыбнулась:
– Я ее знаю?
– Какая разница? – холодно проронил Стас. В этой сцене тоже важно было не переиграть, эти двое – не дураки.
На миг опустив голову, Маша согласилась:
– Ладно, я приду в одиннадцать. Если увижу вас на лестнице… или на улице… Я сверну куда-нибудь, ты не беспокойся.
Уже усевшийся в большое синее кресло Матвей радостно воскликнул:
– Авантюрное кино! Я просто вне себя от восторга!
Обернувшись, Стас посмотрел в точку, где сходились его широко расставленные ноги, и мысленно ответил: «Что вы! Кино еще только начинается».
Ему опять вспомнился Мишка, совсем маленький, четырехлетний, еще не умеющий читать. Он любил тогда сказку про Муху-Цокотуху, потому что в ней были меч и храбрость, сражение и любовь, – настоящая рыцарская легенда из жизни насекомых. Мишка помнил всю историю наизусть и по вечерам принимался рассказывать ее вслух, радостно улыбаясь живым картинкам своего воображения. Когда дело доходило до истязания мухи пауком, Мишка останавливался, делал «страшные» глаза и завороженно произносил:
– Ой, сейчас такой узас будет!
«Будет вам ужас, – мрачно подумал Стас. – Неужели она не помнит того Мишку? Она ведь и от него тоже ушла. А этот теперешний Мишка… Такой классный пацан! Как она могла…»
Он церемонно спросил:
– Я могу воспользоваться вашей уборной?
– Ну что ты спрашиваешь! – улыбка у матери вышла болезненной, будто она лишь сейчас поняла, что в этих интимных делах больше не «своя» для сына.
Он язвительно спросил на ходу:
– Унитаз не с программным управлением? А то еще зависнет от ввода незнакомого продукта!