– Ты все знаешь! Ты гибла, что ли?
– Да, – только и сказала она.
В другой день Матвей тут же почувствовал бы ее боль и прижал Машу к себе, чтобы забрать на себя хотя бы ее часть. Но сейчас он был слишком напуган и зол, чтобы заботиться еще о ком-то, кроме себя. И произнес непростительно резко, надеясь слегка напугать ее:
– Что еще за допрос с утра пораньше? Ты как будто в чем-то обвиняешь меня!
– Тебя выдали.
Слабость разлилась вниз от сердца. Матвею почудилось, будто у него отнялись ноги.
– Кто? – глухо спросил он, выдав себя еще больше и сразу поняв это.
– Глаза.
– Что?!
– У тебя другие глаза. Со вчерашнего дня. Что произошло? Только не ври мне. Врут тому, кого считают неспособным к прощению. Ты так думаешь обо мне?
Он вскочил, отбросив одеяло на нее:
– Маша, ради бога! Что ты придумываешь?
Сев на постели, она выпрямилась и молча ждала, и Матвей неожиданно смешкался перед этой требовательной тишиной. И пробормотал так неуверенно, что самому сделалось неловко:
– Да ничего не произошло…
Она ждала. Так и не сумев улыбнуться, Матвей предположил:
– Наверное, это оскорбленное самолюбие жжется. Твой Стас вчера выставил меня из дома. Я сунулся к нему с этим ремонтом, о котором ты говорила, а он чуть ли не послал меня.
Ее веки несколько раз быстро сошлись, а когда глаза снова распахнулись, сомнения в них уже не было. У Матвея дрогнуло под коленями: «Поверила…» И следом спросил себя: зачем ему она, ее вера? Если то, божественное, все еще в нем…
– Прости меня, – сказала Маша и начала кутаться в одеяло. – Я ведь давала себе слово, чтобы никогда даже никаких намеков на ревность! Я знала, что она хуже кислоты – разъедает отношения мгновенно. Как же это получилось? Сама не понимаю.
Вот такую – беспомощную, не способную напасть, – Матвей мог пожалеть. По-мальчишески забравшись коленями на смятое одеяло, он прижал ее голову к себе и поцеловал волосы, запах которых так любил. Конечно, любил.
Чтобы отвоевать себе эту женщину, он разрушил до основания весь ее мир. Матвей помнил, как собирался создать для нее другой, выстроив его из миллиона мелочей: тех, что стремился узнать о ней, и тех, которые готов был придумать сам. Как получилось, что один шаг в сторону открыл ему: этот грядущий мир – всего лишь маленькая муравьиная куча в сравнении с тем огромным, что существует за его пределами? Там жили люди.
– Тебе сейчас нелегко приходится, – прошептал он. – Столько больных мужиков вокруг… В основном на голову…
– Потрясающе! Значит, у меня единственная светлая голова в этой компании? В этой противоестественной компании: здравомыслящая женщина, ее номинально действующий, а фактически бывший муж, ее сыновья, ее любовник… Теперь добавилась еще девочка Стаса.
У Матвея пересохла гортань.
– Кто? – спросил он не сразу.
– Пухленькая, рыженькая девочка. Нина Савельева. Помнишь, он говорил, что придет с ней к Мишке?
– Пухленькая?
– По крайней мере, в седьмом классе она была в теле… С тех пор я ее не видела.
– Я видел, – сознался Матвей, рассудив, что это все равно в дальнейшем может всплыть. – Я не назвал бы ее пухленькой. Если это, конечно, она.
У Маша задрожали брови.
– Ты? Где ты ее видел?
– Она была у Стаса в гостях, когда я заходил поговорить насчет ремонта.
– А-а, – неопределенно отозвалась Маша. – Хотела бы я знать, как далеко у них зашло?
Матвей замер: «Этот щенок посмел вонзить свой жалкий кинжал в Мадонну?!»
– Ты думаешь… – начал он и замолчал. Как говорить об этом?!
Машины слова показались ему верхом обывательского бесстыдства:
– Надеюсь, он предохраняется. Никогда не угадаешь, что за плечами у нынешних девочек…
Он едва не оттолкнул ее: «Да как ты смеешь?!»
– Надеюсь, до этого вообще не дошло, – через силу выдавил Матвей и спокойно подумал: «Кажется, я схожу с ума… Какое мне дело до этих детских игр? Никакого. Но если Маша скажет о ней еще одно дурное слово…»
Из него как-то само собой вылилось тоскливое:
– Давай уедем…
Сам он услышал в этой фразе: «Спаси меня! Ты же можешь… Только ты на это и способна». Но Маша посмотрела на него слепым взглядом:
– Куда? О чем ты говоришь? Тебе скучно? Но здесь ведь тоже можно найти развлечения…
– Да при чем здесь – скучно?!
– Мне пора собираться в больницу, – озабоченно проговорила она и скрылась в ванной, оставив его на постели, как сброшенное ночное наваждение.
Матвей впервые почувствовал себя именно таким – бестелесным существом, не имеющим права рассчитывать на поддержку близкого человека только потому, что существуют они в разных мирах. Как проникнуть в чужое для тебя пространство, даже если хочешь помочь? Ее, Машин, мир здесь обрел реальность, дающую явственное ощущение жизни, которая всегда одолеет мечту, какой бы притягательной она ни казалась еще вчера. Теперь он стал для нее ушедшим днем, воспоминанием, которое еще остается в сердце, но не мешает жить дальше. Если бы они не приехали сюда, этого бы не произошло. Как и всего, что последовало далее.
С вечера он неутолимо искал успокоения в Машином теле, все еще волновавшем его, как в первые дни, но уже до мелочей знакомом. Не способном потрясти, но способном вернуть к той реальности, которая ускользнула, когда перед ним вспыхнула золотая дымка волос. Потом Матвей снял пару этих тончайших нитей с сиденья своей машины…
…Девочка села в его иномарку без малейшего страха и уговоров.
«Вас подвезти?» – спросил он.
«А вы поедете через старый мост?» – ответила она, уже взявшись за ручку дверцы.
Такое явное отсутствие хоть малейшего смущения должно было насторожить: так свободно не чувствуют себя с людьми, которые пробуждают в тебе интерес. Только сам он был слишком взволнован, чтобы отметить это.
Одним взглядом Матвей вобрал ее всю: по-детски не ухоженные руки в зимних цыпках, трещинку на губе, белое пятнышко на черных брючках… Без этих маленьких земных примет Нина не могла быть настоящей, и он жадно искал и запоминал все новые детали, чтобы она осталась в его памяти не картонной красавицей, а…
«Господи! – взмолился Матвей. – Зачем мне все это нужно?!»
Между ними проскакивали заряды, укусы которых чувствовал, похоже, только он. Чуть отвернувшись к окну, Нина чему-то улыбалась – Матвею был виден самый краешек этой улыбки. Ему хотелось спросить: «Что ты сейчас видишь? Скажи, ты хоть замечаешь, что я рядом?»
Но эти вопросы были невозможными, и он спросил что-то о городе. Незначительное настолько, что сам забыл об этом мгновенно. Но голос ее слушал с жадностью, отслеживая построение фраз: «Неужели она еще и неглупа?» В его жизни уже была умная и красивая женщина, но в тот момент Матвей о ней не помнил…
«Вы хорошо знаете свой город… Он вам нравится?»
Она улыбнулась без сожаления: «Вы не поверите, но я больше нигде не бывала. Как родилась здесь, так и живу. Это совсем даже не плохо!»
«Я и не говорю, что плохо!»
«Зато я хорошо знаю его, вы сами заметили. Это ведь здорово, когда человек хорошо знает хотя бы что-то одно, правда?»
Он подумал о себе: «А что я знаю хорошо? Все по верхам…»
Но горевать о себе было не время, ведь Нина продолжала говорить с той же неназойливой веселостью, которая казалась ему солнечной. И Матвей заслушался, погрузился в эти ласкающие звуки.
«А вы – родственник Стаса?» – она заставила его вынырнуть из пучин своего голоса.
Матвей смешался: «Да… Можно сказать и так. А ты… вы не знакомы с его родственниками?»
Ее ответ относился бы сразу ко всем вопросам: насколько они близки? Как давно вместе? И вместе ли вообще? Или вся эта нелепая фантасмагория с бомбой – чистая правда? В сегодняшней жизни и не такие нелепицы случаются…
«Нет, я знаю только его родителей, – не заподозрив подводных камней, ответила Нина. – Другие родственники ведь в школу не ходят».
«А у них дома? Ты… Вы…»
«Можно на «ты»! Ничего страшного».
«Да? Так ты не знакомилась с другими родственниками, когда приходила к Стасу в гости?» – это уже походило на допрос, но Матвею необходимо было все выяснить.
Чуть опустив голову, она улыбнулась, как ему показалось, со значением и ответила совсем тихо: «Я сегодня впервые была у него…»
Матвей подумал, что должен бы испытать облегчение, но его не последовало. Как-то уж очень внушительно произнесла Нина эти слова.
«Всё, я приехала. Спасибо!» – встрепенулась она.
У него сжалось сердце, когда Нина показала дом, в котором живет: черный бревенчатый сруб совсем просел в землю, безжизненный огородик вокруг чем-то напоминал погост… Ее почти библейская неприхотливость и радостное приятие этого нищего мира, которого она ничуть не стеснялась, потрясли его.
Он едва успел крикнуть, опустив стекло: «А хотите… хочешь пообедать?»
Уже перебежав дорогу, Нина весело отозвалась: «Я как раз и собираюсь готовить. Мне на всех нужно».
Перекошенная калитка пробороздила по снегу… Несколько шагов по мокрым доскам… Девочка неслышно потопала на крыльце, стряхнув с обуви снег, нашла глазами его джип и помахала. Губы ее шевельнулись… Спасибо? Прощайте?
…У той девочки губы шевелились так же беззвучно, он так никогда и не услышал ее голоса. И не узнал имени. Она вся была – фантазией его четырнадцатилетнего возраста, рыжеволосый отблеск того детства, которое истаяло тем летом, когда, приехав в спортивный лагерь, Матвей в первый же вечер на озере увидел девочку, катавшуюся на лодке с мужчиной. Кем был тот человек? Тогда мальчик был уверен, что это ее отец. Теперь Матвей допускал: могло быть иначе…
Эта похожая на видение пара на лодке появлялась на озере каждый вечер, но никто из лагерных так и не познакомился с ними, даже не приблизился. Это казалось невозможным. Разве удавалось кому-то поймать мираж? Говорили, что это – дачники, и в этом слове слышался отзвук другой жизни… Изо дня в день Матвей следил за той девочкой сквозь мокрые ресницы, и в них вспыхивали, растягивались гирляндами капли, окрашенные цветом ее волос.