Отстраняюсь от нее. Невообразимо сложно было это сделать. Это вырванная у меня победа, она ускользнула из рук, хитро. Я показал свою слабость сопернику, и он этим воспользовался. Бред. Полнейший бред. В голове сумбур.
Ее глаза закрыты, губы влажные от слюны. Они цвета спелой вишни, но со вкусом шоколада.
А потом она открывает глаза. Удар сердца. Громко, что закладывает уши. Но слышу это только я. Остро и беспощадно меня накрывает. Всему виной эта гребаная трасса и скорость.
– Прости, – резко обрываю я.
– Зачем ты это сделал? – голос ровный, сказываются годы тренировок. Мила себя пытается контролировать, но выдают ее бешеные глаза.
– Чтобы привести тебя в чувства, – вру я. – Ты вышла из берегов.
– Привести в чувства, значит. Я так и подумала, – она касается подушечками своих пальцев губ. Черт, хочу быть ее пальцами. Мне понравилось ее целовать.
– Да, мы же просто друзья, забыла? – ее глаза вспыхнули черным пламенем, что полосует меня и жжет нестерпимо. Я задумался, а что, если мы перейдем черту, дойдем до края? Как она будет кончать в моих руках? И снова запрещаю себе думать об этом.
– Друзей так не целуют, – отворачивается от меня и выходит из машины, оставляя меня одного.
Я выхожу следом. Делаю вдох, чтобы усмирить колотящееся сердце.
– Твой выигрыш, Нава, – Кощей протягивает мне конверт.
– Сколько?
– Тридцать.
Выигрывал больше, но деньги мне не важны.
– Сколько? – в наш разговор вклинивается Мила.
– В машину сядь, мы уезжаем, – довольно грубо говорю я.
– Это все? – она не унимается, мечет в меня огненными шарами, – ты рискуешь жизнью за тридцать тысяч? Ты рисковал моей жизнью за эти гроши? Боже… – она закрывает лицо руками и, мне кажется, я слышу, как она плачет.
Домой едем молча, в какой-то густой тишине. Она давит не только на меня. На Милу тоже, я уверен. Глаза прячет, но и так я знаю, что они красные, слегка опухшие. Она все-таки плакала. Из-за меня? Из-за денег? Из-за чего, бл*ть? Чувствую себя виноватым. Такого не было никогда. А еще неудовлетворение. Оно пропитало мое тело насквозь. Хотел, чтобы она отказала мне? Получай, Нава. Понимаю, что дико хочу ее.
Дома мы расходимся по комнатам. Раньше могли выпить вместе чай с какими-то сладостями, что Мила обожает. За эти недели даже привык к этому. Навевает мысли о семье, о том, какими мы были, когда все еще было хорошо. Мила мне напоминает об этом. А сегодня пусто.
На кухне так никто и не появился.
Глава 15.
Воспоминания из дневника Милы.
Губы до сих пор покалывает. Смотрю на свое отражение в зеркале и не вижу себя. До сих пор не вижу.
Дорогой дневник, девушки все-таки глупы. И я не исключение. Его поцелуй был особенным. Для меня он был особенным. Тебе скажу: мне хотелось, чтобы он продолжался, чтобы Глеб не отстранялся от меня. Глупая была идея соглашаться с ним ехать на гонки и садиться в машину. Его “друзья” полосуют хлыстом по моему и так раненому сердцу.
Снова всматриваюсь в свое отражение: губы те же, но хочется постоянно их касаться, словно они хранят тепло его губ, глаза широко раскрыты, неестественно блестят, щеки пылают. Где Мила? Ее нет.
Рукой провожу вдоль шеи, там, где вчера касался он. Обжигает, мне кажется я вижу эти следы. Только я и вижу. Опускаю руку ниже, пальцами прохожу по ключице, спускаюсь к груди, слегка сжимаю. Представляю, что это его руки. Теплая ладонь, даже горячая. Пальцами провожу по соску – простреливает внизу. Возбуждающе, лишь от одного еще невинного касания. Закрываю глаза и представляю Глеба: как бы он смотрел на меня, как касался, как целовал, что бы сказал? Дышать начинаю чаще. Распахиваю глаза – передо мной совсем безумная девушка, в ее глазах искры, они горят как бенгальские огни, на щеках густой румянец.
Отворачиваюсь. Это стыдно. То, что я хочу сейчас – стыдно. Если об этом кто-то узнает, боюсь представить, что будет со мной.
Только напряжение, что появилось внутри, будто комок чего-то противного, жгучего. Хочется избавиться от него, распустить как клубок ниток. Самое ужасное, я знаю, что помогло бы мне это сделать. Нужна разрядка.
Но не могу, я просто не могу.
От злости и от беспомощности бью кулаком по зеркалу. Порочное изображением не меня никак не исчезает, напротив, улыбается, облизывает сухие губы, увлажняет их. Вижу, как рука опускается вниз за резинку трусов. Девушка в отражении склоняет голову вниз и шире расставляет ноги. Томный вздох, практически стон. Он эхом разносится по ванной комнате, отражается от стен. У нее ужасный голос, проникает внутрь и закрепляется там.
Клубок внизу живота, он такой горячей, разматывает свои нити, а потом заворачивает их в какую-то пружину. Внизу влажно, я чувствую это своими пальцами. Движения медленные, но заставляют желать большего, чтобы он касался меня, он трогал. Стоит только представить, что вместо моей ладони окажется его, вместо моих пальцев его – снова простреливает, на этот раз сильнее. Пальцами чувствую пульсацию, от нее исходит тепло, по длинным нитям клубка оно разносится по телу. Приятно. Очень приятно. Я будто взлетела и зависла в пируэте. Высоко-высоко.
Осознание произошедшего накрывает с новой силой, более мощной. Смотреть на себя сил нет. Чувствую на себе грязь. Это грязное дело – заниматься мастурбацией. Как мне теперь смотреть в глаза Глеба, зная, что именно его представляла на пике перед своим падением?
На кухне тишина. Это хорошо. Не хотелось бы встречаться с Глебом, по крайней мере, не после того, что было.
Быстро одеваюсь и еду на занятия. Внутри раздрай. Меня раздирает чувство вины и удовольствия. Очень полярно. Когда ты смеешься, а в глазах стоят слезы отчаяния. Хочется танцевать, но для себя. Чтобы никто больше не видел. Стряхнуть всю грязь, что налипла.
На классе сажусь в самый угол, чтобы никто не заметил. Глупо, я боюсь, что по моему лицу можно все понять. На нем будто мигает красная лампочка. Вижу спины девчонок, они что-то шепчут, иногда оборачиваются и смотрят в мою сторону. Нет, этого не может быть, это не правда. Они не могут понять, что я своим руками довела себя до оргазма.
Зойка сидит рядом, ничего не спрашивает и не говорит. Благодарна ей за это. Ответов все равно у меня нет.
Я дошла до той грани, когда готова выпустить темную Милу, чтобы получить ту разрядку, о которой мечтала. А потом наказать ее, что посмела вырасти во мне. Откуда она взялась? И кто ее вскормил? Глеб. Вот ответ на мой вопрос. Но на него зла нет. Только на себя, что позволила мечтам осуществиться, а мыслям выйти наружу.
– Мила, выходи в центр, – Ирина Григорьевна, ее голос далекий, будто из прошлой моей жизни.
– Я?
– Живей давай.
В центре зала Никита с Соней. Они танцуют па де де из Спящей красавицы.
– Пробуй ты.
– Что именно?
– Мила, ты смеешься надо мной? Танцуй. Пробуй Аврору. Сонечка, посиди пока, отдохни.
Именно сейчас, когда я пытаюсь разобраться в себе, мне придется играть и танцевать. Еще одна мечта, что решила исполниться не вовремя.
Стараюсь взять себя в руки, отстраниться. В такие моменты вспоминаю, как танцевали балерины на сцене. Я представляла себя вместо них, чувствовала каждое их движение, ловила каждую эмоцию. Закрываю глаза. Отгоняю от себя воспоминания своего отражения в зеркале. Не сейчас, пожалуйста.
Никита улыбается мне, как и всегда. Стараюсь ответить взаимностью. Выходит скверно, даже очень.
Считаю.
Музыка начинает играть. С каждой нотой, что врывается в клетку, становлюсь той Авторой, которая любит своего принца. Я не Мила, я принцесса по имени Аврора, единственная и любимая дочь своих родителей.
– Хорошо, Никита. Мила, ниже арабеск! Ногу выворачивай! Вот. Помни, ты влюблена в него! Лицо, следи за эмоциями. Улыбка, Мила! Смотри на кисть!
В балете ты со временем привыкаешь, что тебя могут касаться чужие руки. Твое голое тело: руки, ноги, бедра, талия, даже грудь. Поначалу противилась, мне казалось это нарушением моих границ, но это верный путь в никуда.
Никита бережно меня трогает, словно я правда фарфоровая, хрупкая. У него теплые руки, и у меня нет чувства чего-то чужеродного, непонятного мне. Это же Никита. Тот, с кем я была знакома с семи лет.
– Мила, вот здесь у тебя ниточка, она натягивает тебя, понимаешь? Если ты отклоняешься от своей оси, то Никита не сможет тебя поддержать так, как надо! – громко говорит Ирина Григорьевна.
Снова повторяем поддержку, его руки у меня на талии, потом пируэт. Чувствую, что его потряхивает. Он волнуется. Это меня сбивает, и я чуть не падаю.
– Мила!
– Это я виноват, – защищает меня Никита.
Мы останавливаемся, чувствую, как пот струится по спине. Хочется почесать эти места, кожа немного щиплет. Мучает жажда. Все вместе взятое на время заставляет меня забыться.
– Никит, с тобой все в порядке? – подхожу к нему.
– Да. А что такое? Такое ощущение, что тебе некомфортно со мной танцевать. Я права? – он отводит глаза, правду говорить не хочет, но и врать тоже не спешит.
– Мила, я просто устал.
– Ты же прекрасно знаешь, что это не оправдание. Если хочешь, мы может задержаться и еще потренироваться?
– Посмотрим… – Никита уходит и оставляет меня одну стоять в пустом помещении. Я слышу свое дыхание, оборачиваюсь и вижу отражение. Снова в той ванне, где на меня смотрит темная Мила.
Плачу. Я поступила плохо, но от этого сладко. Такая вот горькая сладость.
У нас с Зойкой есть свое место, оно на последнем этаже здания, за углом после крайнего кабинета. Его не сразу можно увидеть, только если знать, что этот закуток там имеется.
Мы прячемся там, если нужно побыть одному. Или вдвоем, когда нужна поддержка.
Быстро поднимаюсь по лестнице. Хорошо, что на пути никто не встретился. Глаза красные, носом шмыгаю очень громко. Преподаватель по этике наверняка отчитал бы меня. Сейчас все не имеет смысла. Я, возможно, первый раз в своей жизни поняла, что то, что важное – оно не вписывается в правила приличия, которыми меня пичкали с рождения. Важное – внутри, его надо разбудить, растормошить, показать его ценность.