Делаю глубокий вдох. С ним темная и коварная Мила Навицкая превращается в добрую принцессу Аврору. Первый аккорд, первая нота, первый звук такой важный. С ним начинается история.
Мои движения плавные, но сама я натянута как струнка. Ноги – пружинки, при каждом прыжке я улетаю наверх.
Никита рядом, его руки на моем теле. И мне хорошо от того, что это именно он. Знакомые касания, знакомые поддержки.
Ниточка, что тянется вдоль позвоночника, заканчивается где-то там, высоко.
Легкость во взмахах моих рук, а сама я тростинка, тоненькая, но такая упругая.
Кружусь вокруг своей оси. Самое сложное не потерять равновесие. Меня спасает та самая ниточка и руки Никиты. Он поддерживает меня, удерживает эту стать. Мы кажемся настоящими. Принц и принцесса, чья история так красиво заканчивается.
Неужели кто-то думал, что может танцевать партию Авроры лучше меня? Это невозможно. Только я могу прочувствовать и передать ее любовь к принцу. Танец – это возможность прожить историю. Так ты выражаешь свои желания, свое озорство, свою шкодность, если позволите. Аврора – девушка, которую спрятали от зла темной волшебницы. Но это колдовство оказалось сильнее. Только сила любви может справиться со злом. Я именно та принцесса, которая спала и не знала о зле, что творилось вокруг, не верила, не ждала. Просто жила.
Музыка проникает внутрь и каждое па дается так легко, словно мы стали одним целым. Танцевать музыку, танцевать ноты, танцевать эмоции, что проходят сквозным потоком сквозь каждую клеточку: любовь, нежность, очарование, первые касания, тепло и чуткость. Все это между двумя людьми, что встретились случайно, но которым предрешено судьбой быть вместе.
Мы чувствуем друг друга. Никита теперь мой принц, я не Мила, а Аврора. Каждый его взгляд в самое сердце, каждая поддержка нужная опора.
Я забываю, что было несколько минут назад. Мне удобно танцевать в чужих пуантах, будто они созданы для меня и моего танца.
Музыка заканчивается. Мы подходим ближе к краю сцены и делаем поклон. В моих мечтах я слышу аплодисменты. Они такие громкие, что хочется прикрыть уши. Это самое желанное сопровождение. Улыбаюсь шире. Аплодисменты не прекращаются. Они нарастают и нарастают, как снежная лавина, чтобы обрушится на тебя смертельной волной, что сметает все на своем пути. Слава, что уничтожает человека.
Аплодисментов нет. Только слышу шум от светового оборудования.
– Людмила, – голос Ирины Григорьевны кажется зловещим проклятием той самой Малефисенты, но я уже не Аврора. Свою партию она танцевала минуту назад. Сейчас перед ней самая настоящая темная Мила. Меня предала подруга, единственная. Меня не поддержал тот, кого я люблю уже многие годы. Мне отрезали ленты на моих любимых пуантах, и я в любом случае не смогла бы выступить сегодня. Меня сломали за один день. Она думает, после всего я стану ее бояться? Увы. Бояться следует только себя и своих желаний. – После прослушивания задержись на минуту. Нас ждет очень серьезный разговор. Никита, тебя это тоже касается.
Мы уходим со сцены. Наше выступление закончено. Но ожидаемого удовлетворения нет и в помине. Только разочарование и противное чувство от совершенной ошибки. Такое горькое, как открывшаяся правда.
Говорят, что балет жестокое искусство. За право стать самой собой, он требует в начале утраты себя. Я потеряла себя, но и не обрела новую. То, ради чего я совершала ошибки, не стоят ничего, потому что мечта так и осталась мечтой. Далекой, ванильной и сладкой. А может, к черту ее? Кому нужна эта самая мечта, когда она ломает тебя, уничтожает твою суть, толкает на предательство.
Соня стоит за кулисами. Руки сложила на груди. В том же платье и пачке, что и я. Она слово закрылась, не дает прочувствовать ее состояние. Но будь я на ее месте, то уничтожила бы любого, кто подойдет близко. Да, пожалуй, именно сейчас я так смогла бы. Светлая Мила, что была лучиком, сгорела.
– Браво, Навицкая. Поистине, браво. – Она громко, но редко хлопает в ладоши.
– Не ожидала?
– От тебя точно нет. От кого угодно, но не от тебя. И как ты себя ощущаешь? Хорошо тебе?
Ее голос немного дрожит. Понимаю, что она сдерживает слезы. Красивые серые глаза покрылись прозрачной ледяной коркой. И сама она будто осунулась. Обида сквозит в каждом ее взгляде, неловком движении.
– Соня… – первые попытки извиниться.
Боже, что я наделала. Горло сдавил спазм. Маленькая девочка, что еще живет внутри меня плачет навзрыд, ее так и не услышали. Все хорошее, что она в себе несла, стало никому ненужным. Ее слезы текут из моих глаз. И отражаются в глазах Сони. Первая слеза прозрачная, но такая крупная, стекает по щеке, потянув за собой яркую ниточку от розовых румян. Моя же тянет голубой ручей от теней.
– Хорошо тебе? – Соня кричит. Ее маленькая девочка, что также хотела танцевать принцессу, также жаждала исполнить свою мечту, плачет от обиды, от злости. Ей не дали шанса, ни единого. Просто отняли грубо и жестоко. А так нельзя с детьми.
Чувствую ее боль на себе. Она окружает злостным покрывалом, что накрывает с головой. Не аплодисменты снежной лавиной, а злость маленькой девочки. Душит, губительными щупальцами забирая мой воздух. И я готова отдать его, только чтобы прекратить ее мучения. И свои тоже. Потому что больно и мне. Я позволила своим чувствам взять верх.
– Мне плохо, Соня. Прости, – жалкие слова.
– Простить? – ярость в ее глазах заставляет меня отступить. – Ты понимаешь, что сделала?
– Забрала твою роль.
– Убила мою мечту, Мила! Ты убила меня!
Подхожу ближе, хочу ее обнять. Соня закрывает лицо руками и, наконец, дает волю слезам.
Мы будто с ней вдвоем на сцене, играем свой спектакль под названием "Жизнь конкуренток". Никита стоит рядом и просто молчит. Он понимает, что виноваты мы с ним оба, но Соня готова разговаривать пока только со мной.
Соня позволяет мне обнять себя. Она положила голову мне на плечо и плачет.
– Я всегда хотела с тобой дружить, Мила.
– Что? Ты?
– Тогда на вступительных экзаменах я сидела рядом с Зойкой, в углу, но почему-то ты заметила ее, а не меня. Я слышала ваши разговоры, ваше знакомство. И так хотелось, чтобы вы обратили внимание на меня. Ведь я тоже была рядом, все слышала. Но нет, меня будто не существовало.
– Я этого не помню.
– Да, в первый учебный день было так же. Две подружки: Зойка и Мила. С первой минуты начали общаться, а я … На меня никто не обратил внимание. А мне так хотелось просто подружиться. Мне тоже нужен был друг, просто друг.
– Почему ты ни разу к нам не подошла? Сама не познакомилась?
– Я просто боялась, Мила, что буду лишней и ненужной вам.
– Дурочка, – первый смешок, такой неловкий, но он будто первый шаг на новой тропке. – Прости меня, Соня.
Сонина голова с темными волосами, практически такого же цвета, что и мои, лежала у меня на плече. Слез уже не было, просто прерывистое дыхание, чуть надрывное, но оно говорит, что самое сложное позади. Маленькой ладошкой она вытирает слезы.
– Помнишь, как тебе в третьем классе испачкали пачку? – голос Сони тихий, она говорит практически шепотом. Рассказывает мне свою тайну.
– Помню. Это была ты?
– Нет, – слегка улыбнулась, – это была Зойка. Я застукала ее тогда в гримерке. Она меня не видела. Я прикрыла дверь так, чтобы наблюдать за ней, но самой остаться незамеченной.
Я отстранилась от Сони, не веря, что та рассказывает такое про Зойку.
– Не может быть…
– Может, Милка, – ее глаза говорили правду, без сомнений.
– Вы еще долго так будете сидеть? – Голос Никиты будто вырвал нас из воспоминаний, жестко окатив ледяной водой.
– Ты что здесь делаешь? – Соня разозлилась, что нас прервали.
– Жду пока вы нареветесь. Надо уходить, пока Иринка вас не нашла. Она рвет и мечет.
Я дала руку Соне, чтобы помочь ей подняться. Такое привычное движение, просто поддержка, но не для нас и не сейчас.
За дверью никого. Мы бесшумно, на цыпочках, дошли до гримерки, где уже сидели девчонки и обсуждали свое выступление. Мы пока не знаем, в курсе ли они всего произошедшего или нет. И мне как никогда ранее хочется убежать и не видеть этих глаз, что презрительно смотрят вслед.
Зойка сидит на стуле, уставилась в одну точку. Ее ни для кого нет. На полу вижу разбросанные и раздавленные драже. Кто-то прошелся по одному из них, оставляя цветной след от своих пуант.
– Зойка, – обращаюсь я к ней. Ее так же хочется обнять, чтобы на другом моем плече оставить следы ее слез.
– Что тебе, Мила?
– И ты прости.
– За то, что оставила меня? Или за разорванную книгу, за выброшенную косметику? За что?
– За все… Мне стало очень обидно, что от меня отвернулась подруга. Понимаю, звучит как оправдание, но… твой уход будто забрал последний кусочек той хорошей и светлой Милы, – я присела на корточки, захотелось взглянуть в ее глаза.
– А кто забрал первый?
– Навицкий, будь он проклят…– Говорю не в сердцах, но обиду затаила.
– Ты смешная… – грустные ноты разбавляют ее милую улыбку, что всегда украшала ее красивое лицо. По весне оно иногда покрывается веснушками, что делает Зойку еще более задорной.
На глаза попалась ее оранжевая помада, она безумно ей шла. Да, она дешевая, купленная к тому же с огромной скидкой. Помню тот день, когда мы с ней вместе зашли в магазин. Было лето, и стояла невыносимая жара. Мы скрылись от духоты под кондиционер первого попавшегося магазина, где как раз продавали косметику. Я ходила с брезгливым лицом, как мне потом поведала Зойка. А она сразу увидела эту помаду. Купила практически на последние деньги. Я пыталась отговорить, но было бесполезно. Она вцепилась в нее, как за самое ценное в своей жизни.
– Она принесет мне удачу, – тогда сказала Зойка.
Ошиблась. Она принесла только разочарование и боль от предательства.
Поднимаю помаду, у которой отломился кусочек сверху. Он остался отпечатком на ее же вещи. Колпачка нигде не было видно. Просмотрела все углы, щели под шкафами.