Все это странно.
Я сижу в своей спальне, когда звонит Ноэль.
— Эй, ты видел мои волосы? — без приветствий начинаю я.
Сразу после покраски я отправила ему фото, но он до сих пор не отвечал, видимо был занят в школе и на тренировке.
— Пожалуйста, остановись, — просит Ноэль. — Это самый лучший цвет, из всех, которые у тебя были.
Я горделиво взмахиваю прядью, хотя брат этого не видит.
— Постараюсь.
— Вообще-то кое-что произошло, — вдруг говорит он.
У меня сразу падает сердце.
— Что?
— Мне позвонил Ной и спросил, правда ли мама и папа разводятся?
— Что? — повторяю я.
Ноэль вздыхает и в трубке слышно, как открываются двери, и раздается лай собаки.
— Ты у бабушки?
— Ага, — отвечает он. — Был у мамы после тренировки, но уехал.
Так, что-то мне все это не нравится.
— Почему Ной спросил у тебя это?
И почему не сказал мне? Да, конечно. Мой младший брат не хочет лишний раз говорить со мной о чем-то грустном. Его можно понять.
— Потому что слышал, как Хелен говорила это по телефону недавно. Наверное, Мел.
Когда все это успело произойти?
— Но…
— Ты знала о маме и папе?
Я молчу. Ноэль вздыхает.
— Так и знал. Не знаю почему, но знал.
— Мама рассказала тебе?
— Звонил отцу.
Значит, папа сам все рассказал Хелен.
— Послушай, — начинаю я. — Они мне все объяснили. Это то, о чем я даже думать не могу и не собираюсь. Но папа любит Хелен.
— Знаю, — тихо произносит Ноэль. — Что за ерунда? Я не хочу, чтобы Ной страдал.
— Я тоже.
Мы молчим, слушая тихое дыхание друг друга.
— Поговорим об этом завтра? — произносит Ноэль. — И звони если что.
— Да, хорошо.
Отключившись, я почти целый час лежу на кровати, обнимая мягкое махровое покрывало. Дома уже тихо. В гостиной тикают большие висящие часы. Я спускаюсь вниз, чтобы попить, переступая через самую скрипучую ступеньку. На кухне горит одна лишь подсветка, приделанная под висящие шкафчики. За обеденным столом сидит Хелен и тихо всхлипывает.
Прежняя Эйв была бы так этому рада. Чувство отвращения к самой себе на какой-то момент полностью охватывает меня.
Но сейчас не об этом.
Хелен замечает меня и поспешно вытирает слезы.
— Ты не спишь, — хриплым от слез голосом произносит она, скорее утверждая, чем спрашивая.
Я подхожу к раковине, беру стакан и набираю воду. Не сделав ни глотка, я подхожу к столу и ставлю стакан перед Хелен. Посмотрев на меня, она делает глоток.
Я сажусь рядом и внимательно изучаю ее. Хелен силится держать лицо непроницаемым. Невыплаканные слезы вот-вот разрушат дамбу, которую она возвела.
— Давай не будем делать вид, что я ничего не видела, — говорю я.
Хелен подставляет ко рту кулак и всхлипывает. Я опускаю глаза на стол.
— Я не сказала тебе не потому, что прикрывала папу. И не потому, что прикрывала маму. И даже не потому, что мне было все равно. Я не сказала ради тебя.
Встретив взгляд блестящих огромных глаза Хелен, я понимаю, что она ничего не знала. О том, что знаю я. Это и неудивительно.
— Да, я пришла к маме, когда… — тут я запинаюсь, но продолжаю: — Мне было обидно. Странно, да? После всего того, что ты от меня вытерпела. Но я была так зла на маму. Ты не представляешь. Я не говорила с ней целую вечность. Если честно, я до сих пор на нее злюсь.
Хелен и этого не знала. По ее щеке скатывается одинокая слезинка, получившая свободу. Одна-единственная из всех, которые она продолжает удерживать.
— Но не мне их судить. Только не мне. Они попытались объяснить, но вряд ли я пойму. Но знаешь. — Я беру теплую руку Хелен в свои ладони. — Папа любит тебя. Он так тебя любит.
Еще одна слезинка.
— Я знаю, — тихо произносит Хелен. — Знаю, что любит. Он все объяснил, он…
У меня сжимается сердце. Понятия не имею, какую обиду и боль она сейчас испытывает.
— Для него нет ничего дороже нас всех, — продолжаю я. Затем вновь опускаю глаза на стол. — Это глупая ошибка. Не уходи из-за нее от нас. Знаю, я была такой… боже, только сейчас я понимаю, сколько всего ты для нас сделала. Не уходи.
Хелен всхлипывает, но я продолжаю:
— Ты нужна нам. Ты нужна мне.
После этого Хелен больше не сдерживается. Опустив руку, которую она прижимала ко рту, Хелен расслабляет плечи. Слезы прорываются из ее глаз и заливают щеки и шею. Ее рука сжимает мою ладонь. Подскочив, я обнимаю Хелен. Она утыкается мне грудь, обвив руками, и я чувствую, как моя футболка становится мокрой.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Энтони
Еще некоторое время назад я едва ли не колотил себя в грудь, доказывая, по крайней мере, Мейсону, что я уже взрослый и мне можно говорить все напрямую. Так как есть. Я достаточно взрослый, чтобы понять.
Но сейчас на какой-то момент я чувствую себя ребенком. Грудь переполняет обида и непонимание.
Как такое могло произойти? И что этому поспособствовало?
— Энтони, милый, мы понимаем, ты запутан, но на тебя это никак не повлияет.
Не повлияет? Это шутка?
Мои родители сидят напротив меня за круглым обеденным столом с кружками кофе в руках. Теплые зеленые глаза мамы смотрят на меня с сожалением. Твердые карие глаза отца — с пониманием.
Именно это меня и обескураживает. Сбивает с толку. И именно поэтому я на какую-то долю секунды ощущаю себя ребенком.
Но это чувство мгновенно проходит. Внезапно меня начинают раздражать эти взгляды, вкрадчивые слова и фразы «мы будем о тебе также заботиться, как и раньше», «мы еще не решили по поводу дома, но торопиться мы не станем, чтобы ты спокойно окончил школу».
Вы серьезно? ЭТО все меня должно волновать?
Будут ли они платить за мое обучение, как будут решать на счет дома и прочее, прочее материальное! Мне плевать!
— Не нужно говорить со мной, как с ребенком, — не глядя на них, заявляю я твердым голосом. — И еще, мне не важны ваши банковские счета. Неужели вы думаете, что я сейчас после этой новости лишь думаю о том, кто из вас будет оплачивать мое обучение?
Они переглядываются, затем их взгляды снова направляются на меня.
— Энтони, — начинает отец. — Ты взрослый, ты уже должен понимать.
Как иронично звучат его слова. Они говорят вкрадчиво и осторожно, словно мне четыре, и они сообщают, что моя рыбка на самом деле не спит брюшком кверху. Она умерла. Но при всем этом использует слово «взрослый».
— Что я должен понимать? Что вы разводитесь? Это я понимаю. Не понимаю лишь одного: почему?
Мама вздыхает. Они кажутся спокойными. Впрочем, мои родители редко кричат. Но ведь наша семья дошла до такого, должно же было что-то этому сопутствовать? Или они в одно прекрасное утро (как сегодня, допустим) проснулись и решили в своей манере «а давай-ка мы разведемся?», «Хорошо, дорогой, давай».
Или я настолько глуп и невнимателен, что ничего не заметил?
— Ладно, вы победили, — обреченно вздыхаю я. — Можно меня не спрашивать. Меня и так устроит. Какая разница? — Я поднимаюсь и развожу руки в стороны. — Вы же все равно меня любить не перестанете.
В моих словах столько сарказма, что даже самому становится неприятно от его приторности. Отец отводит взгляд, мама снова вздыхает.
— В твоем случае злиться — это нормально, — говорит она.
— Хорошо, — я фальшиво улыбаюсь. — Тогда я пойду.
— Куда? — интересуется отец.
— Нормально злиться, — уже с коридора отвечаю я.
— Энтони, куда ты собираешься?
— Я же ответил! — кричу из холла, поспешно надевая ботинки и куртку. Затем достаю ключи из кармана. — Все в порядке!
Больше не жду от них глупых вопросов, поэтому выхожу из дома и иду к своей машине, припаркованной на подъездной дорожке. В моем случае злиться — это нормально?
Отлично.
Но как только я собираюсь сильно разозлиться, вся злость куда-то быстро улетучивается. На меня накатывает усталость. И безразличие. Пару секунд назад я хотел поехать к Робу, а сейчас думаю проштурмовать дом Мейсона. Но этот гад оказывается на работе, когда я звоню.
— Тащи свой зад в клинику, дам тебе ключи, — говорит он и отключается.
Надавив на педаль газа, я тащу свой зад в клинику.
Мейсон — в своей синей форме ординатора — появляется в коридоре и, гремя связкой, произносит:
— Никаких вечеринок.
Я раскрываю ладонь над ключами, которые он все еще сжимает пальцами.
— В прошлый раз ты сам мне это предлагал.
Мейсон сужает глаза.
— Что-то я не припомню.
— Да перестань.
Я пытаюсь схватить ключи, но Мейсон поднимает руку выше.
— Я серьезно.
Поскольку я молчу и, сдавшись, опускаю руку, кузен меняется в лице. На нем появляется озабоченность.
— Они тебе сказали?
— Ты знал, — тихо произношу я, и Мейсон видит в моих глазах осуждение. — Я думал, мы близки.
Он запускает руку в волосы и с сочувствием смотрит на меня.
— Ну, прости. Я же не мог сказать тебе сам. Тетя меня попросила.
Он прав. Зря я его обвиняю.
— Ладно. Дай мне ключи. Я просто поторчу у тебя дома и всё.
Мейсон без колебаний вкладывает мне в ладонь ключи от своего дома.
— Поговорим завтра, ладно? Не раскисай.
Кивнув, я ударяю кулаком по его кулаку.
Приехав к Мейсону, я совершенно не знаю, чем себя занять. Но я определенно не хочу думать о родителях. Да, я понимаю, что моя жизнь скоро изменится. Я уеду в колледж. Но ведь это же не означает, что мне все равно, что будет с родителями. Мне важен мой дом. Я хочу приезжать сюда на каникулы. И я привык считать Досон-Крик своим домом.
Переполненный всеми этими мыслями, я беру в руки телефон и долго всматриваюсь в знакомые цифры. Только один человек сейчас может меня понять. Ну, теоритически нет, конечно. Но именно с этим человеком я сейчас хочу это обсудить. Ведь это же нужно обсудить. Расставить все в голове по полочкам и привыкать.
— У меня к тебе просьба, — сразу после привет