Он качает низко опущенной головой. Моя ладонь перемещается на его спину. Теперь дрожим мы оба, ведь от него так и веет холодом.
— Я в порядке, Эйв, правда, — надтреснутым голосом произносит он, не поднимая головы. — Ты можешь…
— Хочешь, чтобы я уехала?
Энтони поднимает голову и пристально смотрит мне в глаза. Наши лица всего в дюйме друг от друга. С его рыжеватых ресниц капают крошечные капельки и растворяются на коже.
— Нет, — отвечает он. — Но… почему? Почему ты здесь?
Я отвожу глаза и убираю руку с его спины.
— Не задавай глупых вопросов.
Энтони снова опускает голову.
— Хорошо, хорошо.
— Ты не должен быть сейчас один, — все же отвечаю я.
— Никто не должен быть один, — доносится его тихий голос.
Я задумываюсь над этими словами, запрокинув голову. Лучи солнца постепенно начинают согревать, но Энтони все еще дрожит.
— Конечно, я не вправе делать это, — начинаю я. — Обычно такое предлагают родители. В общем, ты мог бы пойти со мной к доктору Бордману.
Энтони вновь поднимает голову. Медленно и осторожно моргает, всматриваясь в мое лицо, затем куда-то дальше поверх моей головы.
— К психологу?
— Он психотерапевт, но это не имеет значение. С ним легко говорить. Он может тебе помочь. Это лучше, чем школьный психолог, куда тебя определенно отправят, как только ты появишься в школе.
— Я в порядке, — отвечает он. И в этот раз его голос звучит гораздо тверже, так, словно это правда.
Но ведь мы оба знаем, что это не так. Он не в порядке.
— Мне нужно время вот и всё.
— Конечно, но нет ничего плохого, если кто-то поможет тебе справиться с этим.
Энтони качает головой.
— Да нет же, Эйв. У меня есть поддержка, мне не нужен чертов психолог.
— Но…
— Черт, возьми! Я не стану делать с собой что-то, как…
«Он скорбит».
Нет, я не буду серьезно воспринимать его слова. Сама виновата.
Энтони не договаривает, но мы оба знаем, что именно он хотел сказать.
Потянув волосы и уронив голову на одну руку, он крепко смыкает губы и стискивает челюсть. Затем поднимает на меня глаза.
— Боже мой, прости.
— Нет, все в порядке.
— Нет, нет, я не хотел ничего говорить. То есть я не имел в виду… черт, Эйв.
У меня сжимается сердце при виде его мук. Так разрываться между всем тем, что с тобой происходит, это ужасно. Я сама виновата, нельзя навязывать помощь.
— Нет, это ты меня прости.
— Ты хотела, как лучше.
— Но лишь надавила на тебя. Я не сержусь все в норме.
Энтони молчит. Долго.
Прикосновение его руки ощущается слишком неожиданно. Он просто сжимает мою руку своей мокрой ладонью. Я кладу голову на его плечо.
Так мы и сидим — мокрые и холодные — на газоне, который Мейсон больше никогда не подстрижет. На костях собственных страхов, которые вновь оживают. На руинах своего детства, которое больше никогда не вернется.
Счет времени уже не важен. Я привожу Энтони к его дому, когда на улице уже совсем тепло. За руль «форда» в таком состоянии он садиться не стал. На нем все еще моя толстовка, которая просто накинута на спину и кое-как завязана рукавами возле горла.
— Знаешь, что самое странное? — вдруг произносит Энтони, глядя перед собой.
— Что?
— Мои родители, кажется, больше не собираются разводиться.
— Это же здорово, Энтони. Твоя семья будет в порядке. И вы все вместе.
Он медленно кивает и зажмуривает глаза.
— Чертов Мейсон. Спасибо, чувак. Своей смертью ты сохранил мою семью.
Это прозвучало с такой болью, что скользящая между строк ирония не кажется такой уж и ужасной.
— Помнишь правду? — напоминаю я. — Единственную, в которую ты веришь?
Он долго смотрит на меня, очевидно, вспоминая. Затем кивает.
— Да. Так и будет.
Уже позже, дома, после того, как все засыпают, я закрываюсь в ванной и набираю полную ванну воды, затем забираюсь в нее и сижу, обхватив колени руками. Странно, но в голове пусто и туманно. Вопросы, вопросы — они крутятся там, где-то на задворках, но я их не впускаю. Намочив волосы, я смотрю, как вода постепенно меняет цвет и становится синей. Как мои волосы, как небо, которое сегодня светило на нас, как и мое настроение прямо сейчас.
Всё снова синее.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Энтони
Не знаю, какой из моментов из прошедших двух недель мне запомнился. Наверное, никакой. Эти моменты словно вспышки.
Вспышка — я вижу своих дядю и тетю, которые сидят у нас в гостиной. Их лица расплывчаты. Вспышка — много людей. Вспышка — Эйви. Вспышка — Ноэль. Он тоже приезжал. Вспышка, вспышка, вспышка.
Все мои кузины собрались в одном доме. Это «адское рыжее сборище», как в шутку называл их Мейсон. По большей части они все старше, и их отношение ко мне сродни материнскому. Лишь самая младшая — Кортни — по какой-то причине ненавидит меня. Ну, может, это слишком громко сказано, но родственной любви у нее ко мне точно нет. В детстве она часто меня задирала, жаловалась, сваливала на меня свои косяки и всё в этом роде. По мере того, как мы становились старше, ее отношение ко мне ничуть не изменилось. Ее бесит, что я единственный ребенок в семье. Хотя довольно странная причина.
В тот день, когда они приехали, она обняла меня. Но чуть позже отвела на кухню и довольно больно щипнула за бок.
— Хватит делать вид, что тебе больнее всех. Мы все его любили.
Я ничего не ответил. Зачем?
Вспышка, вспышка, вспышка.
Я хочу забыть эти вспышки. Хочу помнить его живого. И я буду.
Только бы взять силы пережить это. И, кажется, я уже знаю такой источник сил. Вот только… имею ли я права пользоваться этим источником? Ведь я им не был, когда нужны были силы ей.
Как же все запутано. Когда станет легче? Когда все закончится?
Отец заглядывает в мою спальню, но я не поднимаю головы. Вижу его профиль в проеме двери. Единственный источник света здесь — это ноутбук, лежащий передо мной на кровати. В течение всего дня я смотрю совершенно бесполезные и глупые ролики на YouTube. Это совершенно рандомные видеоролики, смысла которых я даже не понимаю. Мне нужно, чтобы кто-нибудь что-нибудь говорил. Что угодно, о чем угодно.
— Не хочешь с нами перекусить, Энтони? — интересуется папа.
— Нет, спасибо.
Он все еще не уходит, хотя и сделал попытку.
— Я звонил в школу еще раз. Все понимают, что тебе нужно время, но, сынок, прошло две недели. Так нельзя.
Подняв голову, я смотрю на него поверх крышки ноутбука.
— А как можно?
Он долго молчит, выдерживая мой взгляд. Как он держится? Хотя, зная отца, так и держится. По его лицу редко можно что-то узнать. Сейчас он невозмутим только рядом со мной. Или ради меня.
— Энтони, — он устало проводит рукой по лицу.
И в этот момент становится невыносимо. Потому что к прежней боли прибавляется еще и чувство стыда.
— Я… — с трудом начинаю бормотать, — пойду завтра в школу. Все будет хорошо.
— Хорошо, — повторяет за мной отец. — Хорошо.
Затем он делает то, что не делал с тех пор, когда мне было десять. Он подходит и, наклонившись, целует меня в лоб.
Несмотря на свое обещание, я не могу уснуть, зная, что завтра в школу. Только поднявшись на чердак и походив из угла в угол, забываюсь беспокойным сном на матрасе.
На следующее утро легче не становится. Но и больнее тоже. Я словно застрял. Мама готовит вафли. По телевизору, висящему над обеденным столом, идет ее любимое утреннее шоу «Бодро готовим». Отец с очками на кончике носа пьет кофе и читает что-то на своем айпаде.
Увидев меня, они сразу же отвлекаются от своих дел. Мама слабо улыбается, но ничего не говорит. Они с папой обмениваются быстрыми взглядами, как это делают абсолютно все родители. Я делаю вид, что ничего не замечаю.
Какое-то время мы едим молча. Если бы не бормотание телевизора, то можно было бы свихнуться.
— Мы хотим тебе кое-что сказать, дорогой, — говорит мама.
Ее звонкий голос рассекает эту невыносимую молчаливую пустоту, в которую я погрузился ненадолго.
Слегка вздрогнув, я поднимаю на нее глаза.
— Что опять?
Ей конечно же не нравится, как именно прозвучала эта фраза. Я пытаюсь исправиться, но не успеваю. Отец кладет локти на стол, закрыв нижнюю часть лица руками.
— Мы с мамой решили сохранить наш брак.
Я смотрю на них обоих, нисколько не удивившись этому заявлению.
— Что вы имеете в виду?
Они снова обмениваются взглядами.
— Мы не разводимся, Энтони, — объясняет мама.
— Из-за меня? Или из-за Мейсона?
Папа прикрывает веки. Мама смотрит на него какое-то время.
— Мы не сможем тебе точно ответить на этот вопрос. Мы решили сохранить семью, вот и все. Неужели ты этому не рад? Вместе нам лучше.
Трудно поспорить. Я стараюсь утихомирить своего трудного подростка внутри. Хватит сцен. Эти люди мои родители, и сейчас они говорят серьезные и реальные вещи. Они не разводятся. Так почему я ничего не чувствую по этому поводу? Может, все дело в том, что я знал, что так выйдет? Или, скорее всего, надеялся? Что ж, так и вышло.
— Конечно, я рад, — тихо отвечаю я, пристыженный. — Я имел в виду другое. Если вы делаете это только ради того, чтобы мне было легче, то не стоит. Не нужно притворяться. Я в порядке. Правда.
Они еще долго смотрят на меня. Я снова принимаюсь за еду, чем не могу не порадовать маму. Я едва ел в последние дни. Даже если ел, то вкуса не чувствовал. Но сейчас он вроде как есть, и это уже что-то.
Папа продолжает держать руку у рта, словно пытается скрыть кашель. Но это всего лишь его защитный жест. Второй рукой он накрывает ладонь мамы и крепко ее сжимает.
— Мы делаем это, потому что так решили. Мы со всем справимся.
В школе ко мне подходит директор и ненавязчиво намекает поговорить со школьным психологом. Я качаю головой, извиняюсь за пропуски и ухожу. Мне не противна мысль поговорить с профессионалом о чем-то личном. Вовсе нет. Я уверен, что это многим помогает. Но лично для себя я не вижу в этом большой потребности. Я научусь справляться самостоятельно.