В фильме «Душа и кровь», объявленном документальным, так-таки есть интервью с самим Караваджо. Точнее, с его душой, anima, как заявлено в титрах. Душа Караваджо говорит голосом Мануэля Аньелли, легендарного рок-музыканта и солиста группы Afterhours, «После закрытия», музыкального продюсера и телеведущего, да и вообще персонажа – специально выделяю это слово, чтобы захотелось на Мануэля поглядеть хотя бы в интернете, – итальянской художественной и попсовой тусовки, обладающего и впрямь незаурядным по тембру голосом. Караваджо имеет в фильме и тело, оно – Эммануэле Мариньяно, актёр и певец, обладающий, надо сказать, отличными внешними данными, поэтому в фильме он работает только телом и лицом. Так вот, в фильме душа Караваджо нам говорит, что он отказался от имени Микеланджело, предпочитая именоваться по названию местечка, в котором родился. Звучит красиво, но душа несколько искажает истину: по имени местечка он стал не сам называться, а его прозвали, чтобы не путать с главным и единственным Микеланджело. Не говорить же маркизу Джустиниани, что он купил новую картину Микеланджело: собеседник тут же спросит: «Того самого?» Вот и объясняй, что нет, не совсем, это просто молодой ломбардец… Глупое положение, как с Врубелем: «Что, Михаила купил?» – «Да нет, Диму».
Да ещё и запись о крещении Микеланджело Меризи, помеченная 30 сентября 1571 года, недавно найденная в приходской книге миланской базилики Сан Стефано Маджоре, не только изменила дату его рождения, но и засвидетельствовала, что художник родился не в городке Караваджо, а в столице Ломбардии. Ранее считалось, что он родился в 1573 году. Документ произвёл фурор, все итальянские газеты о нём сообщили, хотя особой важности, где именно художник появился на свет, в Милане или Караваджо, нет. Всё равно его родители не были столичными, а происходили из Караваджо, в котором имели кое-какую недвижимость. Туда они и бежали от Чумы Святого Карла, когда Микеланджело исполнилось шесть лет. Бегство из Милана семью не спасло: его отец Фермо Меризи и все взрослые родственники – дедушка и дядя – погибли от эпидемии, он остался с матерью и младшим братом, затем ставшим священником. Мать в возрасте тринадцати лет отправила его в Милан, в мастерскую Симоне Петерцано, одного из главных представителей позднего маньеризма в Ломбардии, венецианца по рождению и ученика Тициана. О юности Караваджо, проведённой в Ломбардии и, возможно, в Венето, ничего не известно. Предполагается, что он писал натюрморты с фруктами для заработка и дорабатывал детали в произведениях других мастеров. В последнее время была развёрнута целая кампания по атрибуции юному Караваджо различных сомнительных и слабых картин, в основном инспирированная американцами, чьим музеям и коллекционерам очень хочется поиметь ещё одного своего Караваджо, но грубые натюрморты, ему приписываемые, как-то совсем никуда не годятся. Хотя они и промелькнули на нескольких важных выставках, признанные за подлинники американскими специалистами, европейские караваджоведы заартачились и в корпус его работ их не включили. Остался только один натюрморт, «Корзина с фруктами», написанный в Риме по заказу кардинала Франческо дель Монте и оказавшийся в Милане, потому что был подарен дель Монте кардиналу Федерико Борромео, кузену святого Карла.
Биографы упоминают 1594 год как год появления Караваджо в Риме, но, судя по всему, он оказался в нём раньше. Последнее время, ссылаясь на некоторые слухи, зафиксированные в записях современников, считается, что Караваджо из Милана бежал, чтобы избежать обвинения в убийстве. В каком и кого, неизвестно: со слухами, которые крутились и продолжают крутиться вокруг Караваджо, сложно разобраться. Вообще-то, биографов у Караваджо в XVII веке было трое: Джулио Манчини, Джованни Бальоне и Джованни Пьетро Беллори. Все трое жили и писали в Риме. Первый, архиятор, то есть старший врач Урбана VIII, написал Considerazioni sulla pittura, «Размышления о живописи», двое других, оба художники, написали Le vite, «Жизнеописания», подражающие книге Вазари и содержащие биографии современных им живописцев, по преимуществу работавших в Риме. Манчини и Бальоне были старше Караваджо и жили с ним в Риме в одно время, Беллори родился после его смерти. Все три книги были написаны спустя много лет после смерти Караваджо. Манчини, кроме того, что он был медиком, ещё также занимался торговлей картинами: именно через него, по совету Рубенса, Винченцо I, герцог Мантуанский, купил «Успение Марии» Караваджо, отвергнутое церковью, для которой картина предназначалась. Он Караваджо симпатизирует, и его биография наиболее нейтральная, хотя также набита не фактами, а слухами. Лично Караваджо, судя по всему, он не знал. Бальоне знал и был смертельным врагом Караваджо. Он даже подавал на него в суд. Беллори, автор позднего сеиченто, не имевший ничего лично против Караваджо, был страстным поклонником Аннибале Карраччи и болонской школы, противопоставляя её караваджизму, противником которого он был.
Никакой объективности ни у кого нет, что в байках трёх авторов правда, что враньё, сам чёрт не разберёт. В XX веке у Караваджо появилось множество биографов, от историков искусства до самых отчаянных борзописцев на всех языках мира, теперь каждый год жизней Караваджо выходит чуть ли не дюжина, и все опираются на байки трёх римлян, настолько согласившись с тем, что это фактология, что часто даже не ссылаются на источник. Искусствоведы не в пример лучше писателей, из всех литературных и квазилитературных жизнеописаний ни одно не достигает уровня хотя бы «Жизни Микеланджело» Ромена Роллана, но зато Караваджо герой прекрасного художественного фильма Дерека Джармена. Из всех байопиков художников, что я знаю, в основном ужасающих, ему равны только фильмы Питера Гринуэя о Рембрандте и Голциусе, а лучше – только «Андрей Рублёв» Андрея Тарковского и Mr. Turner, «Мистер Тёрнер», в нашем прокате почему-то называющийся «Уильям Тёрнер», Майка Ли.
Миланское обвинение в убийстве повисает в воздухе. Для молодого художника конца XVI века, да ещё с именем Микеланджело, было естественно отправиться в Рим. Папская столица – Париж своего времени. Там всё бурлит, там жизнь, там самые главные художники, самые главные произведения, и – главные заказчики, то есть возможность реализации. На первых порах Караваджо пришлось худо, у него не было родственников в Риме, как у Борромини, но как-то он устроился. Со слов Манчини, первое время Караваджо провёл у Пандольфо Пуччи да Риканати, выполняя мелкие работы, по сути дела за кров и питание. Еда была такая, что Караваджо прозвал своего хозяина monsignor Insalata, «монсеньор Салат», и ушёл от него при первой возможности. Как-то и где-то перебивался и даже угодил в больницу при церкви Санта Мария делла Консолационе, Дева Мария Утешения. Госпиталь Санта Мария делла Консолационе был получше миланского Лазаретто, но ненамного. Это был госпиталь для «бедных», что само собой разумеется, тогда все больницы были для бедных, богатые лечились дома. Считается, что именно там Караваджо написал «Больного Вакха» из Галлериа Боргезе, свой предполагаемый автопортрет. Картина датируется примерно 1594 годом, это первое известное произведение Караваджо. Если «Больной Вакх» действительно автопортрет, то художнику на нём двадцать три. Искусствоведы считают безусловными ещё два его автопортрета: изображение бородатого мужчины, смотрящего на убийство из глубины картины, в «Мучении святого Матфея» из Капелла Контарелли и отрубленная голова, выразительная и страшная, что держит за волосы задумчивый юноша в «Давиде с головой Голиафа» в Галлериа Боргезе. В Капелла Контарелли ему тридцать, в Боргезе – сорок, эта одна из его последних картин. Все три изображения соответствуют возрасту и, если возраст учесть, похожи друг на друга. Судя по ним, Караваджо красавцем не был, но был очень выразителен.
«Больной Вакх» замечательное произведение. Написанное в начале 1590-х годов, то есть в то время, когда маньеризм казался незыблемым, как ледяная глыба, он не похож ни на одну современную работу, созданную в те же годы в Риме. Аналогии можно найти в поздней эллинистической скульптуре, во всяких мальчиках с гусями, птичками, в маленьких Гермесах, оправдывающихся перед богами, – их полно в так называемом «Античном дворике», зале Эрмитажа со статуей богини Ауры посередине, а уж в Риме их бессчётное количество. Ими украшались сады и дворики, галереи и приёмные покои. Самое поразительное в «Больном Вакхе» – непосредственное обращение к зрителю, прямой с ним диалог. Каждое произведение позднего маньеризма, названного замечательным искусствоведом Федерико Дзери l'arte senza tempo, «искусство без времени», воздвигает вокруг себя прозрачную хрустальную преграду, охраняющую художественное пространство от проникновения и указывающую зрителю на его статус – созерцателя, а не участника. Вакх Караваджо обращается прямо к зрителю. Он очень хочет общаться: взывает, умоляет и кокетничает. Само изображение крайне скупо, ничего лишнего: абстрактный фон, каменная плита-столешница, чуток фруктов и венок из плюща. Последнее обстоятельство дало повод к рассуждениям, что в картине содержится намёк на христологию, поскольку и виноград, символ крови Иисусовой, и плющ, символ вечности, являются ключевыми в христианской растительной символике. Весьма рискованное предположение, годное для Высокого Возрождения времён Юлия II и Льва X, но невозможное в Риме эпохи Контрреформации. Современникам Караваджо оно, к счастью, не приходило голову, а то многочисленные недруги художника тут же бы на него настучали, и он за такого больного во всех отношениях Христа угодил под трибунал инквизиции.
Плющ и виноград, конечно, вовсю использовались в евангельских сценах, но оба растения – патентованные символы Вакха. Они присутствуют в Микеланджеловом «Вакхе», называемом также «Пьяный Вакх». У обеих работ схожие истории, что тут же заставляет их сравнить: «Пьяный Вакх» – первая работа двадцатитрёхлетнего Микеланджело, сделавшая его имя известным в Риме. Караваджо, когда писал «Больного Вакха», был в том же возрасте. Существует легенда, что «Вакх» Микеланджело продавался как античная статуя.