Караваджо наверняка знал легенду и тоже обратился к античности. «Вакх» Микеланджело – воображаемая античная скульптура, «Вакх» Караваджо – воображаемая античная живопись. Есть и конкретные визуальные совпадения. Жест и поза Вакха на картине вторит жесту маленького козлоногого мальчишки у ног Вакха мраморного. Больной Караваджо, если это он, развернулся в похожем на позу сатирёнка развороте и прижал к себе виноград. Сатирёнок у Микеланджело, ловкий и скользящий, с хитрющим выражением довольной рожицы, с вожделением впившийся в огроменную гроздь, – настоящая античная шпана. Он весь вывернут, его изогнутое тело закручено в S-образную спираль, предрекающую маньеризм до того, как маньеризм появился. Та же S-образность и в положении тела больного Вакха, но более приглушённая, менее нарочитая – картина Караваджо маньеризм подытоживает.
Микеланджеловский Вакх, женообразный и сладострастный, настоящее олицетворение ницшеанского дионисийства, только очень пьяного и полностью эпилированного, отвязного и бесстыдного. Мифологический ребятёнок у дионисийских ног демонстрирует плоды дурного воспитания. Сейчас Микеланджело, появись он и создай такое, под суд мог бы угодить за пропаганду совращения несовершеннолетних, причём не только в России. Не спасла бы даже мальчишкина козлоногость. В Риме же все были в восторге, Рим развращает: столь же преступен, как и Микеланджело, причём это – единственное, что их роднит, и полурусский Бруни, в Вечном городе написавший «Вакханку», спаивающую первоклассника, да ещё и прижимающую его к голой груди. Она в Риме имела успех, в начале XIX века была хвалима в нашем отечестве людьми самыми во всех отношениях высоконравственными, как то славянофил Степан Петрович Шевырёв, написавший, что «одна эта Вакханка могла бы доказать, что молодая кисть Русская не безопасна для опытной славы Римлян и Французов». Теперь не безопасная для опытной славы европейцев «Вакханка» висит в экспозиции Русского музея и рискует стать жертвой какого-нибудь борца с педофильским лобби.
Микеланджело. «Вакх»
То, что Караваджо соотносил своего Вакха с юношеским Вакхом своего тёзки, очевидно. Оба творения, разделённые столетием, как Пьяный Вакх, так и Больной, полностью языческие. Больной – другой. Он некрасивый, но симпатичный, он мил и забавен, и знает это. В нём есть пронзительная трогательность больного двадцатитрёхлетнего ребёнка, недаром по-итальянски он именуется Bacchino, Вакхонька. Он, если это действительно автопортрет, совсем не похож на бандита, бежавшего из Милана из-за обвинения в убийстве. На пай-мальчика тоже не похож; как и сатирёнок, его прообраз, он такая же античная шпана и наверняка замешан в чём-то был, но так, по мелочи. Картина находилась в мастерской Джузеппе Чезари д'Арпино, заслужившего чуть ли не первым звание кавалера. У Микеланджело титула не было, но потом кавалерами будут Бернини, Пиранези и многие другие, менее значимые деятели искусств. Караваджо тоже побыл кавалером, но звание ему присвоил не папа, а магистр Мальтийского ордена уже на Мальте, куда он приехал после бегства из Рима. Кавалером Микеланджело пробыл недолго, получив титул в 1607 году, в августе 1608 года он уже был разжалован со страшным скандалом за какой-то проступок, какой – неизвестно. Поначалу столь обласкавший Караваджо Великий магистр Ордена госпитальеров Алоф де Виньякур отдаёт распоряжение об его аресте и поносит последними словами. Караваджо даже был заключён в тюрьму на Мальте, из которой бежал. Что случилось, никто не знает, не зафиксированы даже слухи об обвинении, и мы о нём ничего не знаем. Фейсбука-то не было. Озверевший Виньякур, ругаясь чуть не матом, что задокументировано, причины своей ярости не называет. Видно, Караваджо был арестован на Мальте по тем же мотивам, что и Кирилл Серебренников в Москве, и причина скрывалась. Впрочем, из тюрьмы Караваджо ускользнул до суда так же таинственно: Мальта – остров, для побега из мальтийской тюрьмы требуется не только посторонняя могущественная помощь с хорошо продуманным планом, но также требуется, чтобы могущественная помощь договорилась с высшими силами о попустительстве и добилась их согласия смотреть на побег сквозь пальцы. Дай Бог Серебренникову тоже договориться и от суда ускользнуть.
В 1590-е годы кавалер Джузеппе д'Арпино, чьё имя сейчас не то чтобы широко известно, был самым влиятельным художником Рима. Живописец он, надо сказать, был отличный и плодовитый, фрески в Палаццо деи Консерватори на Капитолии, посвящённые истории Рима, замечательны, но мерить его талант нужно километрами, а не квадратными метрами. Он – один из лучших, если не лучший художник l'arte senza tempo, а время-то было не слишком художественное, а концептуальное, как наше. Контрреформация против Реформации. Джузеппе д'Арпино как художника Караваджо хвалил, что подтверждается единственным документом, до нас дошедшим, зафиксировавшим его прямую речь. Документ – запись допроса Караваджо, обвинённого Бальоне, его будущим биографом, в диффамации: в создании стихов, порочащих его, Бальоне, как художника. На вопрос, кого из современных римских живописцев он считает стоящими, Караваджо среди перечисленных называет Джузеппе д'Арпино, несмотря на то что он его мастерскую уже покинул. Почему он там оставил «Больного Вакха», неизвестно: то ли так быстро распрощался, что не успел забрать, то ли оставил на память в знак взаимного расположения. Во всяком случае, картина осталась как доказательство хорошего чутья кавалера в живописи и пробыла в его коллекции до 1607 года.
С восшествием на престол Павла V у Кавальере д'Арпино начались неприятности, он даже на некоторое время попал в тюрьму по странному обвинению – за хранение оружия, в первую очередь – аркебуз. В Риме оружием владел кто ни попадя, ночью без него было не выйти, так что обвинение выглядит по меньшей мере странно. Арпино, международная, кстати, знаменитость, так как среди его заказчиков были и император Священной Римской империи Рудольф II, и испанский король Филипп II, вскоре выпустили, но у него тут же была конфискована его коллекция, якобы – за неуплату налогов. «Больной Вакх» попал в собрание Шипионе Боргезе, племянника папы, того самого покровителя вундеркинда Бернини, с чьей лёгкой руки он получил никнейм «маленький Микеланджело». От него картина перешла прямым путём в Галлериа Боргезе. Шипионе был страстным любителем искусства и для того, чтобы его, искусство, заполучить, ни перед чем не останавливался, так что, судя по тому, с каким вздохом облегчения Бернини от него освободился, его покровительство было не в радость, а в тягость. Он сыграет таинственную роль и в судьбе Караваджо. В том же 1607 году Караваджо бежал из Рима.
Года два спустя после «Больного Вакха» Караваджо пишет совсем другого бога вина, «Вакха» из Уффици. Этот бог, совершенно здоровый, вроде как полная противоположность первому: он сияющей внешности и приятного вида, с дивными чертами и лунолик, с глазами чарующими, осененными изогнутым луком бровей. Его стан походит на букву, алиф, первую букву арабского алфавита, обозначающую полноту звука «ААААА», длинную и стройную, как I, хотя в то же время и слегка изогнутую как J, и дыхание его благоухает амброй, и коралловые уста его сладостны, и лицо его своим светом смущает сияющее солнце. Он словно одна из вышних звёзд, или купол, возведённый из золота, или арабский курдюк, что и жирен и сладок, и, как сказал о нём безымянный поэт: «Улыбка его являет нам нить жемчуга, иль ряд градин, или ромашек; и прядь кудрей, как мрак ночной, спущена, и блеск волос смущает сиянье утра». Другой поэт, с именем, про то же самое, но несколько в другом роде, сказал: «Запрокинулась лицом,/ Зубки блещут жемчугом…/ Ах ты, Катя, моя Катя,/ Толстоморденькая…» Оба поэта с востока, и особый, восточный аромат «Вакха» из Уффици давно замечен искусствоведами: его сравнивают как со статуями вифинийца Антиноя, так и с эллинистическими Буддами Кушанской империи.
Караваджо. «Вакх»
«Вакх» из Уффици был написан по заказу кардинала Франческо дель Монте. Где-то около 1694 года в жизни Караваджо произошёл некий чудесный поворот, опять-таки никак не объяснимый: он, никому не известный и вынужденный ещё недавно унизительно пахать на монсеньора Салата вдруг оказывается вхож в круг высшей аристократии. «Больной Вакх» называется так из-за очень бледного цвета его кожи и лица. Известно, что Караваджо был в это время в госпитале Санта Мария делла Консолационе, поэтому считается, что картина написана чуть ли не во время болезни, что Караваджо использовал зеркало и т. д. Полная ахинея. В госпитале XVII века невозможно писать картины, там нет отдельных палат, койки поставлены так, что мольберта между ними не втиснешь. «Документальный» кадр из «Душа и кровь», показывающий Караваджо на больничной койке со стоящим рядом блюдом с фруктами, – бессмысленный анахронизм. Куда только Розелла Вудре глядела, в чековую книжку, что ли. В госпитале держат только тяжелобольных, никакой реабилитации барокко не признавало, да и больные, чуть встав на ноги, из госпиталя спешили их унести. У больного Вакха такой цвет лица и тела, что если его принять за естественный, то можно было бы решить, что это тяжёлый гепатит C в последней стадии. Никакого реализма в картине нет, она создана post factum болезни. Если бы Караваджо был действительно такого цвета, то у него не было бы сил взять кисть в руки, поэтому говорить о том, что он нарисовал себя таким, каким увидел в зеркале, абсурдно. Бледность подчёркивает аллюзию на скульптуру, на связь с античными мраморными малышами и с «Вакхом» Микеланджело.
При чтении биографий Караваджо возникает ощущение, что он сразу после госпиталя, то есть в 1597 году, отправился жить к кардиналу дель Монте, обитавшему ни больше ни меньше как в Палаццо Мадама, Дворце Госпожи, где теперь заседает Сенат Республики Италия. Огромный дворец, находящийся в двух шагах от Пьяцца Навона, был выстроен архитектором Джулиано да Сангалло для Джулиано Медичи, будущего папы Льва X, и являлся собственностью фамилии Медичи на территории Рима. Палаццо Мадама – средоточие истории XVI века. Своё странное имя дворец получил в честь Маргариты, герцогини Пармской, внебрачной дочери императора Священной Римской империи Карла V, который обрюхатил горничную в доме губернатора города Ауденарде во Фландрии, остановившись в нём проездом. После рождения дочь была забрана в Брюссель, под надзор высокопоставленных родственниц императора, а в десять лет перевезена в Вену и родную мать больше никогда не видела. Ей, как только началась пубертация, сосватали знатных итальянских женихов, один другого хуже.