Караваджо. «Иоанн Креститель»
«Иоанн Креститель» далёк от античного идеала, но рассматривать его как религиозную картину также невозможно. Для своего времени это настоящая хулиганская авангардная выходка, ниспровергающая всю установленную Высоким Возрождением систему ценностей. Рафаэлю приписывают слова о том, что из-за недостатка красивых женщин вокруг он пользуется некоторой идеей, которая приходит на ум, тем самым утверждая идеал как цель и разум как средство художника. Караваджо, утверждавший, по свидетельству его современников, что он приведёт цыганку с улицы и создаст шедевр, вступает с Рафаэлем в прямую конфронтацию, провозглашая целью не идеал, а убедительность, а чувственность делая средством. Полное отсутствие как рисунков, так даже и упоминания о них в его наследии – следствие отрицания, идущего из внутреннего, духовного мира образа; это не значит, что он переносил увиденное на картину и писал alla prima, как импрессионисты. Караваджо наносил краску слой за слоем, со множеством лессировок, выжидая, пока очередной слой высохнет, как и все мастера XVI века, но отсутствие рисунков означало переворот, который вёл к ready-made и «Писсуару» Марселя Дюшана. Пуссен, когда сказал, что Караваджо пришёл разрушить живопись, был прозорлив, он имел в виду именно Дюшана и современные инсталляции, а не натурализм XIX века.
Апаш в виде святого Иоанна, откровенно пародирующий Микеланджело, не мог не возмущать Пуссена, но Риму картина понравилась, что видно по числу копий, свидетельствующих о том, что многие захотели иметь нечто подобное. Иоанн Креститель 1602 года совершенно естественно вписывается в ряд андрогинов из лютнистов и мальчиков с розами в волосах. Он написан для элиты, считающей себя настолько свободной, что она может позволить себе нарушения общепринятого во всём: во вкусе, в поведении, в воззрениях. Само собой разумеется, до определённого предела. Маттеи и дель Монте наверняка считывали отсылку к Микеланджело, она их забавляла, как сегодняшнюю элиту забавляет соцарт и издевательский оммаж Александра Косолапова «Чёрному квадрату» Малевича, выложенный из чёрной икры: постмодернистский фарс, претендующий на остроумие. Высокое Возрождение для Караваджо и его публики такой же абсолют, как революционный авангард для сегодняшнего дня. На подобную отсылку к Микеланджело он осознанно решился как на своего рода кощунство, но его «Иоанн Креститель» намного художественнее любого соцарта, потому что Высокое Возрождение не революционный авангард, Микеланджело не Малевич, эпоха была другой, да и Караваджо к тому же был гением. У него получилось глубже и остроумней: не пародия на пусть даже и мифологическое, но конкретное произведение, коими являются Капелла Систина и «Чёрный квадрат», а утверждение нового принципа искусства, приводящего к разговору о пресловутом реализме.
Заявив, что ему достаточно привести цыганку к себе в мастерскую, чтобы сделать шедевр, Караваджо отнюдь не собирался цыганку перерисовывать с помощью камеры-обскуры, как это многие сейчас пытаются доказать. Цыганка лишь один из возможных источников вдохновения, она альфа, но ни в коем случае не омега творчества. Он утверждал, что вдохновение можно черпать не только изнутри, но и вокруг. Но реально ли окружающее нас? Если бы Караваджо работал так, как это изображает в своём фильме Дерек Джармен: сажал бы свои модели перед собой и затем переносил их на холст, – то у него бы и получилось то, что мы видим на экране, – роль произведений Караваджо в фильме играет то, что смог намалевать кинематографический художник. Джармен правильно сделал, что показал это так, как показано, это соответствует условности, на которой построен его «Караваджо». Портретен ли «Иоанн Креститель»? Конечно же нет. Да, наверное, для него позировал какой-то мальчик, но Караваджо не изображал ни мальчика Джованни, ни Иоанна Крестителя. Да, он потакал вкусу заказчика, но в первую очередь он интерпретировал Микеланджело. Получилось сложнейшее размышление на тему традиции и новаторства. Предполагают, что эрмитажный «Лютнист» – портретное изображение Педро Монтойя, прославленного кастрата, также проживавшего у дель Монте. Сомнительно, как и сомнительно, что вообще эти мальчики портретны. Их лица и фигуры не индивидуальны, а убедительны. Реальность же – обман, она всё время ускользает. Для того чтобы сделать реальность непреложной, надо над ней основательно поработать.
Красочная фривольность антуража Палаццо Мадама была своего рода прикрытием серьёзнейших международных интриг. Дворец был одним из политических центров Рима. Изначально он был средоточием влияния сторонников дома Медичи, враждебного Фальконьери и другим, более радикальным про-республикански настроенным флорентийским эмигрантам. Когда в нём поселилась Маргарита, дворец вышел из-под юрисдикции Великого герцогства Тосканского. Её брак с внуком папы обеспечил ей тесную связь с Ватиканом, но после того, как отец Оттавио Фарнезе был убит заговорщиками в 1547 году и Оттавио ему наследовал, отношения деда и внука испортились. После смерти Павла III в 1549 году конфликт дома Фарнезе со Святым Престолом продолжался, причём Оттавио стал искать союзников и нашёл их в лице французов. Папу же поддерживал император Карл V, отец Маргариты, и испанцы. Маргарита, несмотря на ссору Ватикана и Фарнезе, сохраняла теснейшую связь со всеми папами, что совсем испортило и без того плохие отношения супругов. Фактического развода не было, но Оттавио никак не общался с женой и сыном, хотя Алессандро продолжал быть его наследником. Противостояние французов и испанцев определило климат Европы второй половины XVI века, разделив и Италию, и семью Фарнезе: муж стал важной фигурой французской партии, жена и сын – испанской.
Разбирательство по поводу Палаццо Мадама, затеянное французской королевой Екатериной Медичи с герцогиней Пармской Маргаритой, было не просто бабской разборкой двух высокопоставленных дам (хотя и ею тоже), но сложной политической игрой. Поворотным стал 1586 год – год смерти и Маргариты, и Оттавио. Палаццо вернулось Медичи, и в нём поселились кардиналы Фердинандо Медичи и Франческо дель Монте, активно поддерживающие французов. Из-за смерти брата Фердинандо покинул Рим, чтобы править Флоренцией, оставив дель Монте дворец и представительство. Некоторое время спустя, 5 января 1589 года, умерла Екатерина Медичи, а 2 августа 1589 в Сен-Клу доминиканский монах Жак Клеман воткнул в её сына французского короля Генриха III отравленный нож за то, что король был готов пойти на уступки гугенотам. Папа Сикст V, тогда занимавший Святой Престол, предал Генриха III анафеме. Считается, что именно под воздействием папского проклятия фанатик Клеман и решился на убийство, но он действовал не один. Убийство было тщательно спланировано, в нём были замешаны многие высокопоставленные лица Франции, причём все концы вели в Рим. Сикст V настолько ненавидел Францию, что готов был поднять вопрос о канонизации Клемана, сразу же заколотого стражей, а потом ещё четвертованного и сожжённого. Кардиналы, среди которых было много профранцузски настроенных, этого не допустили. В числе сторонников Франции был и Франческо дель Монте.
Караваджо. «Лютнист» © В.С. Теребенин / Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург
Генрих III был любимым сыном Катерины Медичи и последним из Валуа. Его убийство никоим образом французскому католицизму не помогло, так как трон унаследовал Генрих IV Бурбон, протестант, сын Жанны д'Альбре. Мать Жанны, королева Маргарита Наваррская, самая свободомыслящая женщина Европы XVI века и неплохой писатель, автор и «Гептамерона», и Miroir de l'âme pécheresse, «Зерцала грешной души», осуждённого как ересь Сорбонной, воспитала единственную дочь как протестантку. Женился Генрих IV на Маргарите Валуа, знаменитой королеве Марго, дочери Екатерины Медичи, славящейся своими любовными похождениями. Вся наваррская семейка для папского Рима была сборищем враждебного отродья, а Франческо дель Монте был им отдалённым родственником. Умирающий Генрих III публично успел назначить Генриха Наваррского своим наследником, что вызвало настоящую гражданскую войну между католиками и протестантами. В 1590 году папа Сикст V умер. После него началась чехарда, каждый из трёх вновь выбранных пап правил меньше года, так как все они были катастрофически стары. Выбранному в 1592 году Клименту VIII было всего шестьдесят четыре, так что он и пропапствовал целых тринадцать лет. Сравнительно с предшественниками новый папа был молод и либерален, он несколько смягчил отношения с Францией, придя к соглашению с Генрихом IV, принявшим в 1593 году католичество. Генриху приписывается знаменитая фраза «Париж стоит мессы»; католичество он принял внешне, но вся его политика была ориентирована на веротерпимость. Ватикан это не устраивало. Генрих IV, как и его предшественник, был убит 14 мая 1610 года фанатиком Франсуа Равальяком, чей нож опять направляли Ватикан и иезуиты.
Караваджо, поселившись в Палаццо Мадама, попал в самую гущу европейской политики, в коей толпа ряженных под античных божков парней играла роль красочного кордебалета. Профранцузская ориентация в Риме свидетельствовала о либерализме, ибо правее испанского короля Филиппа II никого не было; на его фоне и Екатерина Медичи казалась либералкой, раз воспитала таких сыновей, как Генрих III. Будучи ещё принцем Анжуйским, он ввёл в моду каплевидную жемчужную серьгу в одном ухе. Моду приближённые к нему молодые люди разнесли по всей Европе. Какой правый консерватор проткнёт себе ухо? Про миньонов Генриха III ползли гнуснейшие слухи, так что кличка «либерасты», столь актуальная сегодня, была заслужено применима ко всем сторонникам французов. Франческо дель Монте, либераст и любитель кэмпа, теснейшим образом с французами связанный, стал тем, кто способствовал первому крупному заказу Караваджо не для закрытой галереи коллекционера, а для общественного места, церкви, посещаемой широкой публикой, – Капелла Контарелли в церкви Сан Луиджи деи Франчези, Святого Людовика Французов.