Сергей "Эл" ЗиминПросто Рю
Глава 1
— Наконец-то ты очнулся!
Где-то я уже слышал эти слова. Они словно пробуждают что-то внутри меня. Никак не могу понять, что именно. Мелькают смутные образы — связанный светловолосый воин, телега какая-то. Странная телега. Не делают здесь таких. И горы. Не скалы во фьордах, к которым я привык, а горы с заснеженными вершинами.
Оглядываю собравшихся перед ложем. Две женщины и пять мужчин разного возраста. Одеты странно. Умом я понимаю, что одежда их вполне обыденна, но где-то внутри живёт твёрдое убеждение, что они одеты именно странно. "В дурацком", — всплывает в голове определение их одежды, — "они одеты в дурацкое". Почему? На женщинах нормальные домотканые платья, скреплённые на плечах большими фибулами[1]. Головы подвязаны платками. На мужчинах портки и длинные рубахи. Подпоясаны и рукава завязаны. Нормально одеты, в общем, а это "в дурацком" не уходит.
Обвожу взглядом помещение. Длинное и узкое. Низкий закопчённый потолок. Я лежу на широкой лежанке у бревенчатой потемневшей от времён стены. На стене висит мой меч. "Каролинг", всплывает еще одно непонятное слово в голове. Я укрыт меховым одеялом, или шкурой какой-то. Щупаю под собой — ткань. Значит, лежу на простыне. Поворачиваю голову- с противоположной от стены стороны мою лежанку отгораживает доска, примерно в локоть шириной. Чтобы во сне на пол не навернулся, видимо. А, может, чтобы не дуло.
Снова перевожу взгляд на собравшихся,
— Что случилось? — спрашиваю и ощущаю, как шершавый язык с трудом ворочается в пересохшем рту, — Дайте пить!
Одна из женщин убегает и быстро возвращается с кружкой. Набираю полный рот прохладной воды и какое-то время не проглатываю. Жду, пока смочится слизистая. Какая ещё "слизистая"? Что это такое? Глотаю.
— Ты был на охоте, ярл[2], - отвечает один из мужчин. Его борода густо побита сединой. Гудмунд, — вспоминаю я, Гудмунд — кормчий. Он водит мой драккар уже пять лет и ни разу не посадил его на мель или упустил ветер. От него никто не мог уйти, если гнались мы и никто не мог догнать, если гнались за нами. Впрочем, последнее уже было редкостью. Хотя назревал тут один нехороший момент…
— Мы охотились на вепря, — продолжает Гудмунд. — ты взял его на копьё, а он тебя об дерево ринул. Головой.
Рассказы никогда не были сильной стороной Гудмунда. Для кормчего это плохо. Оттого и не уживался он в других местах, пока к моему хирду не прибился. Много у меня тут таких, странных.
— Мы уж думали, конец пришёл нашему ярлу, всё, решили, отбегался наш красавец, — подаёт голос второй мужчина. Хельги его зовут. Высокий и стройный, Балагур и балабол, в отличие от Гудмунда. И бабник. Ну с его-то внешностью и не быть бабником — непростая задача. И первый боец. Копьё, топор, меч, нож, Хельги может разобрать противника на части любым острым предметом. С ним я мог не сдерживаться, когда выходили на деревянных мечах поразвлечься. А других мне надо было от трёх и больше.
— Ты три дня в себя не приходил. — Замечает третий. — Хирдманы уже собрались жертву богине Эйр приносить, молить её об исцелении. Чтобы отговорила она Одина тебя пока забирать у нас.
Это Сигурд. Он считает себя скальдом[3] и знатоком преданий. Мы его не разубеждаем. Но, за его трактовку всяческих историй о богах и славном прошлом, его не раз били в других местах. У меня же он волен рассказывать что и как хочет. Главное, делать это занятно. Он не слишком-то привлекателен для скальда, у него тёмные волосы. Но, в стене щитов он не прячется во второй ряд. И умеет извлекать мелодичные звуки практически из всего, из чего можно. А из чего нельзя — умеет извлекать ритмичные звуки.
Торвар и Гудвар — медведеподобные братья близнецы, по своей традиции промолчали. Редко кто слышал от них больше десяти слов подряд. Их считали берсерками. После того, как Харальд-хёвдинг[4] вырезал их хутор, они в битвах не помнили себя. Им было всё равно сколько врагов перед ними, как они вооружены, есть ли оружие и доспехи у них самих. Они не сражались, они убивали. Бывало, что и своих. И в конце концов их ни один ярл или хёвдинг не хотел звать в свой хирду. Зацепился я ними в Бирке языками. Слово за слово, набил им морды лиц. Зауважали и попросились плыть с нами. Из нашего хирда один на один с ними могли совладать только я и Хельги. А с двумя сразу — я один.
Все они — мои ближники. Верные воины[5]. А женщины — это жена местного бонда[6] и служанка её. Ухаживали за мной, пока я валялся тут без сознания. Бонд-то, поди извёлся за это время. Позвал ярла на охоту, называется. Помрёт ярл у него на дворе, придёт хирд и раскатит тут всё по брёвнышку. Да, видать, милостивы к нему боги, не попустили. Оклемался ярл-то. Я, то бишь. Ну пора и на воздух выбираться, а то залежался я что-то, уже и скотиной пропах[7].
Вышел я на двор, потянулся и, прищурившись посмотрел через пролив, туда, где в туманной дымке виднелся берег моего родного Руяна. Сколько лет я там уже не был? Десять? Больше? Почитай, с тех самых пор, как принесли меня в жертву Святовиту. А он возьми, да и не прими жертву. Вы когда-нибудь видели, как перерезанная глотка зарастает на глазах? Вот и жрецы Святовита не видели. Один из них даже перекрестился с испугу. Видимо, где-то пересекался со жрецами Белого Бога. А я шрам на шее с тех пор и ношу. И душа моя изменилась. Слова незнакомые стал говорить, воспоминания не мои. Сны не мои.
Изгнали меня с острова тогда. Двоедушцем прозвали. Рубаха, портки, ножик маленький, онучи и лапти. Не голым выгнали и на том спасибо. Но, зарубочку я себе на память сделал. "Иди, сказали, двоедушец, подальше. Не угоден ты богу Святовиту, значит и с нами тебе жить нечего. Утопить бы тебя, да Святовит показал, не люба ему твоя смерть. Уходи прочь!" Ещё и плюнули вслед. Добрые люди жили на Руяне.
Я тогда ко двору отца вот этого бонда и вышел. Хельги-богд его звали. В батраки нанялся, в карлы, если по местному. Четырнадцать мне тогда было. Был я длинный, тощий и очень упорный. Как дневную работу выполнял, всё начинал странные по местным меркам дела делать. Это вторая душа во мне говорила. Не слилась ещё с первой в одно целое. Камни поднимал по разному, на ветке висел, приседал, землю толкал, в дерево кулаком бил, гонами махал странно. Когда другие работники спрашивали "зачем", отвечал, " долг у меня есть, готовлюсь отдавать с лихвой". Отставали, пальцем у виска крутили. Оно и понятно, коли выполнил ты урок[1], так отдыхай. Тебе же за это не платят. И, даже, не покормят лишний раз. Потом я сделал себе пращу и через какое-то время стал грозой местных зайцев. Летом лучил рыбу на отмелях. Так что, дополнительная еда у меня была. Главное, не лениться.
А через два года причалил к берегу драккар. Грюнвард-хёвдинг, сосед нашего Хельги-бонда, пошёл в викинг[2]. Ну и заглянул, значит, по-дружески. Мало ли кто из людей Хельги захочет присоединиться. Выгрузились хирдманы на берег, их, видимо, тут хорошо знали, Хельги-бонд сам вышел приветствовать, обнялся с Грюнвардом-хёвлингом. Пир велел собирать. Ну, пир — это не для меня, кто карла на пир позовёт? Если чего опосля достанется, ну итхорошо. Поглазел я на пришлых, да пошёл помогать дядьке Свену. Он тут мастером по дереву был. И плотник и столяр и краснодеревщик. Вот я у него в тот день был "подай-принеси". Ну и прихватывал по верхам его науку. Я всегда так делал, когда к мастерам приставляли. Через что я уже мог немного ковать, лить бронзу, делать мебель и лепить посуду.
— Эй, трэль[3]! — окликнул меня молодой хирдман, стоявший около драккара, — живо тащи мне эля! Да побольше! И свинины кусок жареной! Я голодный, как Фенрир!
Я не оборачиваясь продолжал нести бревно, за которым меня послал мастер Свен. Я тут карл, свободный человек в наёме. Работаю не только за кров и еду, но и маленько монет перепадает. Гроши, конечно, но лучше, чем ничего. Обеднеть не позор, каждому может не повезти в какой-то момент жизни, позор попасть в плен и стать трэлем. Кстати, свободного человека трэлем обозвать — это оскорбление. За такое и на остров сходить можно[4].
— Ты оглох, трэль?
Меня хватают сзади за плечо и резко разворачивают. Ну что я вам могу сказать? Разворачивать человека, несущего тяжелый длинномерный предмет, тем более, человека, который не сопротивляется развороту, занятие, мягко говоря, не самое умное. С глухим звуком бревно встретилось с головой парня, он закатил глаза и упал. Я вздохнул, приложил два пальца к его шее сбоку и почувствовал биение жилки — живой. Пощупал ему голову — на месте удара наливалась хорошая шишка, а вот мягкоты, характерной для проломленного черепа, не было. Ну, значит, максимум сотрясение. Перевернул я парня на бок, чтобы не захлебнулся, коли блевать станет, взвалил брёвнышко обратно на плечо и пошёл к мастеру.
А через час пришли и Грюнвард, и Хельги, и парень этот стукнутый. И ещё пяток хирдманов.
— Ты зачем напал на моего человека? — спросил Грюнвард.
— А я и не знал, что такой уважаемый человек, как ты, Грюнвард-хёвдинг, может так легко говорить наветы, — отвечаю, глядя ему в глаза.
— Ты хочешь сказать, что я лгу?
— Не хочу. Говорю. Я мало того, что не нападал на твоего человека, я его даже не тронул пальцем до тех пор, пока он без сознания не упал.
— И как же, по твоему, было дело?
— Я нёс бревно по распоряжению мастера Свена. Твой человек назвал меня трэлем и потребовал эля и свинины. Поскольку я не трэль, а свободный карл, я проигнорировал его требования, хотя и сделал себе зарубку на память посчитаться с ним когда-нибудь за оскорбление. Потом он схватил меня за плечо и развернул. Бревно развернулось вместе со мной и нежно поцеловало его. Он упал и затих. Я проверил, жив ли он и перевернул его на бок, чтобы твой хирдман не захлебнулся, если его мозг сотрясся и он надумает блевать.