Я покачала головой и вздохнула. Обогнув кровать, я уложила малыша на лавку за дверью, протянула руку и осторожно приподняла покрывало.
Вокруг лона роженицы колышется серовато-зелёное сияние. Проклятие на плод, и очень мощное. Топорное, но и бьёт, как топор, если вовремя не обезвредить. Не обезвредили. Уродливая головка младенца уже показалась наружу, но у измученной женщины почти не осталось сил. Ничего, справимся. Ну же, давай, милая, давай, тужься! Так... ещё немножко... и-и... умница! Слабоватая, конечно, умница, сознание можно было и не терять, но чего ещё ждать от... Ох ты. Нет, всё-таки я действительно дура. Это же царские покои. Ну-ка, покажи личико. Ты смотри, и вправду царица. Не признала её сразу, первый и последний раз на свадьбе видела. Впрочем, это неважно.
Итак, что мы имеем... У матери кровопотеря небольшая, лицо не слишком бледное. Ерунда, обычный обморок. Ничего интересного. Поправляем простыню и переходим к интересному.
Живой. Только молчит и зыркает во все стороны удлинёнными жёлтыми глазами. Личико остренькое, как у мышонка, кожа зеленоватая и какая-то слишком гладкая и скользкая. Ну-ка, мальчик ты или девочка... М-да, малыш, с этим тоже не повезло. Ладно, своим самовластным решением назначаю тебя мальчиком. Ничего, до свадьбы... хм... подправим понемногу, чего уж там.
А вот это уже совсем интересно. Вы только посмотрите, что у него за магический дар! Никогда не видела подобного уровня у новорожденного; иные волшебники за всю жизнь до такого не дорастают. Это ж какой силы были чары, которыми ты напитался, как ты вообще выжил... Слушай, приятель, а ведь тебе нельзя тут оставаться. В здешних местах колдунов, скажем мягко, не привечают. Повезло тебе: загостилась я в этих краях, мой остров от хозяйки, небось, уже отвыкать начал, вот как раз со мной и отправишься. А уж маме твоей какая будет радость: у неё теперь сынок — самый обычный, здоровый, красивый человеческий ребёныш. В годик у него не будут резаться жабры, в пять лет он не превратит глупую няньку в отхожее ведро, а в старшем возрасте, увидав себя в зеркале, не будет плакать по ночам в подушку. Вон он, твой подменыш, видишь, какой? Ничего, мы себя в другом покажем, правда, маленький?
А это что за троица осторожно заглядывает в двери? Это кто такие смелые? Две молодухи, чуть старше моей роженицы, и лицом на неё похожи; третья — намного старше и дороднее. Чем-то эта тётка мне не нравится. Очень не нравится.
Наверное, из-за остаточного серо-зелёного сияния, окружающего её руку на косяке.
Что, тётка, говоришь, не любишь детей? Или эта девочка в недобрый час тебе так ногу отдавила, что ты её первенца изуродовала? Иногда я почти жалею, что решила никогда не причинять вреда людям. Ничего, судьба всем воздаст по заслугам. А я ей обязательно помогу. Интересно только, при чём тут те две девицы? Жаль, со всеми подробно разбираться сейчас времени нет.
Но я — очень любопытная фея, которая, собственно, никуда не спешит.
По лестнице загрохотали шаги. Я уложила подкидыша между ног женщины, огладила ладонями, придавая ему вид только что родившегося ребёнка, сняла сонные чары и вернула простыню на место. Когда заклинание со временем развеется, окружающие будут удивлены тем, как быстро он растёт, но другого выхода я не видела. Затем я взяла на руки маленького страшилу, набросила на него край пустотной пелены и отступила сквозь стену за окно.
Небольшую площадку перед дверью в светлицу быстро заполонили стражники, волочащие за руки беглянок. Старший отставил в сторону бердыш, подступил к толстухе и что-то спросил грозным тоном. Та заносчиво упёрла руки в бока, указала пальцем на царицу, подошла к роженице, всё ещё лежавшей без сознания, откинула край простыни и, почти не глядя, вынула ребёнка под ручки.
Проснувшийся мальчишка недовольно замигал, его ротик обиженно искривился, и в светёлке раздался пронзительный детский крик. Женщина от неожиданности чуть не уронила младенца, но стражник успел его подхватить. Отобрав у ворожеи малыша, он бережно уложил его на перину, снял с пояса узкий кожаный ремешок, не спеша намотал один конец на руку и мягкими шагами двинулся вперёд, прямо на тётку. Толстуха в панике попятилась и замахала руками, что-то доказывая.
Предоставив верному челядинцу восстанавливать справедливость, я направила воздушную дорожку поверх забора, выбралась на улицу и повернула в сторону своего дома. Странный ребёнок всё так же внимательно изучал моё лицо жёлтыми глазами-полумесяцами. Я пару раз причмокнула губами, он несмело улыбнулся и подвигал острыми ушками.
* * *
Иди сюда, малыш. Нет, лучше ты подойди, мне сейчас тяжело передвигаться. С медведиком потом поиграешь. Садись. Помнишь, я тебе говорила, что мне когда-нибудь придётся уйти? Ну вот... Нет, я не смогу тебя навещать. И даже в гости. И даже на денёк. Ты ко мне? Если честно, тоже надежды мало; не думаю, что тебе удастся добраться до Авалона. Ну-ну, маленький мой, не реви, я же тебе весь свой дворец оставляю, вместе с садом, зверюшками и слугами-невидимками.
Больше всего я жалею, что не успела посмотреть на твою жену. Пообещай мне, что женишься в должное время. Когда наступит должное время? Хм. Интересный вопрос. Знаешь, ты сам себе когда-нибудь на него ответишь. Поверь, ты почувствуешь, когда это время наступит.
Теперь самое главное: на клумбе у главного входа, в самой серёдке я посадила маленький тюльпан. Сейчас он — всего лишь луковичка, но если ты будешь следить за ним, аккуратно поливать, то он обязательно вырастет, распустится алым цветом и будет тебе напоминать обо мне. Ты и так не забудешь? Никогда-преникогда? Молодец.
Так вот: ровно через десять лет, начиная с сегодняшнего дня, ты должен будешь сорвать этот цветок и немножко подержать его в руках. Я заложила в него особые чары; они будут долго вызревать, но когда дозреют, то сами проникнут в твоё тело и выправят все отклонения. Ты станешь самым обычным человеком. Это будет моим последним подарком.
Прощай, сынок. И я тебя. Очень-очень.
СУРОК
— Обедать, право, должен я
И мой сурок со мною...
Какой там обед... Солнце уже почти село, по февральскому снегу, серому и плотному, как речной песок, ползут сумерки. Если не поспешу, придётся опять ночевать в сугробе под сосной. Холодно. Холодно. Дьявольщина, как же этот холод утомляет... К счастью, деревня уже не очень далеко, часах в трёх отсюда.
Бреду между рядами домиков-близнецов с красными черепичными крышами. В мешке за спиной раздаётся еле слышное сопение. Неожиданно сурок начинает ворочаться, и я без колебаний сворачиваю к дверям двухэтажного дома со странным снежным полотнищем, торчащим из стены. Ха, оказывается, это вывеска... Отряхиваюсь, костеря в мыслях нерадивого хозяина, и нащупываю дверной молоток, также облепленный снегом.
— Мы здесь пробудем до утра,
И мой сурок со мною.
Огненный клубок в камине ёжится, нервно катается по обугленным поленьям и изредка выстреливает языком пламени. На полу — светлый прямоугольник, перечёркнутый оконной крестовиной: первые солнечные лучи уже пробиваются сквозь облачную пелену. Подавив зевок, я поднимаю отяжелевшего от обильной трапезы сурка и усаживаю его на колени. Животное недовольно жмурится, поводит заплывшими глазками в разные стороны. Вот его взгляд падает на дальний угол, сурок на мгновение столбенеет и тут же начинает отчаянно вырываться. Когти у моего любимца большие и довольно острые, но я давно привык к его повадкам, поэтому моя рука крепко держит его за жирный загривок и не позволяет отвернуть глаза от угла, где уже начали медленно проявляться расплывчатые тени.
— Христиан-Теодор, — констатирует невысокий мужчина, сидящий в полупрозрачном кресле. На руках у него сурок необычной, пепельной расцветки; мужчина ласково поглаживает зверька. Мой сурок не мигая глядит на сородича и пугливо жмётся к животу.
— Теодор-Христиан, — киваю ему. — Ты сам знаешь, у меня всё тот же вопрос: ты не хотел бы вернуться?
— Знаю, но не понимаю, — пожимает он плечами. — Зачем тебе это? У тебя было всё. У тебя была принцесса — ты её не принял. У тебя была любимая женщина — ты её бросил, чтобы погнаться за мной. Между прочим, ради тебя она отринула свою природу. Вот ты мог бы подобное совершить, а?
Я молчу.
— В том городе ты был своим, — продолжает мужчина, — он уже готов был принять тебя и подчиниться. Такого доброго и мудрого правителя никогда не было ни у одного города. И не будет, по-видимому. Ты мог приносить людям пользу, вершить справедливость и всё такое. Зачем ты сбежал?
— Я тебе уже объяснял. — Я раздражён, но стараюсь этого не показывать. — Не понимаешь — значит, и не поймёшь. Послушай, ну ты ведь должен ощущать свою ущербность. Неужели тебе не хочется почувствовать себя полной личностью?
— Это ты — мне?! — делает он широкие глаза. — С каких это пор тень может почувствовать себя полной личностью?
— Мы с тобой будем единым целым, — продолжаю я привычный диалог, похожий на накатанную дорогу. — Ты будешь чувствовать то же, что и я. Неужели тебя устраивает жизнь в развоплощённом состоянии?
— Нет, конечно. Но тебя я ненавижу ещё больше, чем своё развоплощённое существование. Ты только и делаешь, что отнимаешь. У принцессы. У Аннунциаты. У себя. У меня. У меня, кстати, было целое королевство, молодая красивая жена и прекрасное будущее. И ты лишил меня этого всего в один момент. Ты не человек.
Я мрачнею ещё больше, но не говорю ни слова.
— Ты собака на сене, — заканчивает он. — А ещё ты лжец. Настоящую причину ты мне так и не сказал. Впрочем, это неважно. Да, мне несладко приходится. Но тебе, как я понимаю, хуже стократ. И это бальзам на то, что у меня вместо души. Прощай, бывший хозяин.
Очертания тщедушного тела начинают быстро бледнеть. Застывший на моих коленях сурок вздрагивает и обмякает. В углу никого нет.
Сегодня разговор длился почти вдвое дольше, чем прошлый раз. Будем считать это прогрессом.