Начинается дождь. Сначала он несмело заливает мое лицо, мочит не только всю одежду — такое чувство, что опускает всю меня в серную кислоту. И одежда уже вскоре неприятно прилипает к телу. Но на самом деле дождь, он не мокрый — он сырой. Такой сырой, что и себя я начинаю чувствовать отсыревшей.
Я говорю себе, что все это временное — дождь, моя жизнь, — все это ограничено по времени. Все это когда-то имело начало и когда-нибудь должно закончиться.
Начинаю с ностальгией вспоминать то время, когда я боялась только обезумевших наркоманов. Теперь все это кажется детским садом, сущими пустяками. Теперь я боюсь дьяволицы с малиновыми волосами. А еще боюсь, что Ким вернется. (И я стану похожа на Джен.)
Под дождем жвачка надуваться уже не хочет, да и вкус она теряет быстро. Вместо мятного — сухая резина. Надеюсь, я исчезну так же быстро.
Когда Джен ушла, Джо даже ничего не сказал мне. Ни подбодрил, ни съязвил. Он просто промолчал, предпочитая думать, что я сильная, что смогу со всем справиться сама. Но, с другой стороны, он в чем-то даже прав. Хотя бы в том, что он ничего мне не должен — скорее, наоборот, это я ему должна.
Возможно, подбадривание не прилагается в комплект к симбиозу. Но я упорно пытаюсь убедить себя в том, что мне все равно.
В моей голове уже давно не звучит призрачно знакомая музыка. Ни медленно, ни быстро — она исчезла в тот момент, когда окончательно разбился на мелкие осколки мой прежний мир.
И я уже абсолютно запуталась в том, кто-кому-почему и при чем тут, черт возьми, Кесси. Это, по сути, неважно. Важно только то, что Кесси, как это ни прискорбно, нужна совершенно всем. В этих их спорах я оказалась за бортом, никому не доставшаяся, предоставленная сама себе.
Я мечтаю о том, что когда-нибудь мы исчезнем в смертельной схватке. В схватке, в которой я собственноручно убью того самого Кима, который разбил мой мир. Но этим глупым грезам не суждено сбыться. Мои мысли никогда не вырываются во внешний мир.
Усмехнувшись, представляю, как встречу Кима и гордо посмотрю ему прямо в глаза. Tкte-а-tкte. Но этому тоже не суждено сбыться. Шанс этой встречи — один к миллиону — такой же, как у этого дождя прекратиться в этот самый момент.
Мне кажется, что по закону жанра, дождь и вправду должен прекратиться. Но этого не происходит. Со мной вообще все дерьмо обычно происходит без предупреждений.
Глаза слипаются, и теперь поглощающая меня темнота не выдуманная, а вполне реальная. Хочется спать — то одному глазу, то второму; поочередно, чтобы я пятьдесят на пятьдесят оставалась в сознании. Тело дрожит (то ли от холодного осеннего дождя, то ли от того, что так хочется спать и я мысленно подмечаю, как же мне не хватает одеяла), и я зябко обхватываю себя руками, неосознанно, пытаясь согреться.
Холод чувствуется все сильнее и сильнее, а мне бы хотелось наоборот. Хотелось бы с каждой секундой терять и терять чувствительность, пока я не стану похожа на одного из тех беспозвоночных, у которого нет нервов. Но, к сожалению, я — совершенно другая крайность этого феномена; я — сплошной нервный сгусток. Просто чувствую больше чем надо.
Но я не могу понять, откуда это приходит. То, что я чувствую. Я не верю в супергероев, которые однажды придут и легким движением руки спасут этот гребанный мир. Но, возможно, среди людей еще много таких, как я. Совершенно обычных — просто со своими крайностями. Вот я могу чувствовать. Я ухмыляюсь. Моя личная супер-способность.
В сыром воздухе я мысленно расставляю шахматы для новой игры. Почему-то ненавижу белые, поэтому ставлю их для своего противника. Но потом все равно придется играть за двоих.
За моей спиной — полупустая комната: там только Жи играет, а Лея — "на работе". (Она здесь, рядом, за стенкой — просто на работе.) Я слышу, как методично и размеренно цокают в помещении часы. Закрываю глаза и пытаюсь — как раньше это делала — угадать, какой сейчас час. Пытаюсь почувствовать.
Но это занятие мне быстро надоедает, и я вновь возвращаюсь к реальности. Уши тут же закладывает бешенный ритм сошедшего с ума ливня. Только сейчас понимаю, что я насквозь промокшая. Липкая. Жалкая.
На карачках я заползаю обратно в окно.
Жи уже, наверное, привыкла к моим странностям. Хотя, может, и не привыкла, но только не показывает этого. В любом случае она знает про эти мои "часы загара" на карнизе, знает, что пропадаю где-то с Джо круглыми сутками (в основном, ночью, чтобы никто не заметил). Она знает и ничего про это не говорит. И у меня складывается впечатление, что она тоже, как все, думает, что я на самом деле сильная и сама со всем справлюсь. Думает, мне поможет моя супер-сила.
Так вот они какие на самом деле, эти супергерои. Слабые, слепые неудачники. Их проблема только в одном: они слишком много знают. Могут даже не чувствовать, а просто. Знать.
Могут знать, что сейчас, в данную секунду происходит у тебя за стеной. Я слышу легкие хрипы и по голосу догадываюсь, что это Лея. Это просто должна быть Лея. Главное, что Жи этого не слышит.
Она смотрит на меня своими расширенными точно от ужаса глазами. У нее красивые глаза. Как будто никогда не закрываются. А еще они не такие мутные, как у меня. У девочки в руках ручка и тоненький плешивый блокнотик, где она старательно выводит свои ровные буквы.
Я сажусь рядом с ней, и наши тела соприкасаются по какой-то невидимой линии пересечения. Заправляю ей за ухо выбившуюся прядь темных прямых волос. Она даже не вздрагивает от моего прикосновения и смотрит уже не на меня — куда-то сквозь меня.
— Кесси, — тихо начинает она. Как-то по-взрослому, серьезно, и я боюсь этого тона. — Почему ты плачешь по ночам?
Я не ожидаю этого вопроса и тут же теряюсь.
— Я не плачу, Жи, что за вздор? — Пытаюсь улыбнуться. Но ответ слишком поспешный. Ошибка.
— Это из-за той девушки, да? Я слышала, как Лея рассказывала остальным, что к тебе приходила девушка с изуродованным лицом. И Лея сказала, что это ты виновата. Это ведь неправда, Кесси? Ты ведь ничего не делала с этой девушкой?
Жи. Она знает меня насквозь, и я уже просто не могу ей лгать.
— Мне очень жаль, Жи. Просто так вышло.
— Но ты ведь больше не будешь плакать?
— Я постараюсь. Правда, постараюсь.
И мне кажется, что в этот раз я не лгу.
27. "Я просыпаюсь в холодном поту. Без сна, без кошмара, без предупреждения"
Я просыпаюсь в холодном поту. Без сна, без кошмара, без предупреждения. Я просто просыпаюсь с диким, неуправляемым криком на губах, и все мое тело трясется в немыслимых судорогах.
Это похоже на чувство, когда ты чувствуешь, что в этот самый момент что-то происходит. Что-то страшное.
Дыхание тяжелое, частое. Точно я не могу остановиться, не могу утихомирить взбесившееся сердце, не могу надеть на него смирительную рубашку.
Но я и вправду. Не могу.
…
Это было давно. И я помню обо всем как-то слишком смутно. Помню лишь главное — что это на самом деле происходило. Картину дорисовывает мой чувствительный разум.
Мне тогда было около десяти. Может, чуть больше — чуть меньше. С тех пор я сильно изменилась, но только внешне. Чувствительность же никуда не пропала.
Перед домом у нас была детская площадка, но на самом деле от площадки было одно название. Пара качелей из резиновых покрышек. Ничего большего, ничего лишнего. Тут даже малышня никогда не гуляла — только какие-нибудь забывшиеся спиртным психи временами взбирались на эти импровизированные качели и, лениво отталкиваясь ногами, раскачивались совсем слегка. Я не знаю, зачем они это делали, да и они, наверное, тоже не знали.
Но это все не так важно. Единственное, что с этого двора навсегда врезалось в мою память, так это мальчик. Тогда я не понимала, что с ним, — сейчас понимаю. И от этого понимания, от этой правды не легче. Если бы мне предоставили выбор, я бы предпочла не знать.
В тот день родители наказали меня за что-то. Какая-то мелкая провинность, но поругались мы сильно. И мама кричала. А я помню, что мама кричала очень редко. Но ей просто было очень тяжело. Двойная смена — сплошной недосып — у ее отца вновь начались судороги. Я ее понимаю, но тогда ничего не могла с собой поделать.
Обозленная и расстроенная, я направилась на эту самую "детскую площадку". Я пошла туда, потому что знала, что мама скоро выйдет меня искать. Мы помиримся. А, может, она еще раз накричит. Я не знаю, что бы могло произойти. Что угодно. Но в тот вечер она не вышла меня искать.
Мои слезы уже давно высохли и, лениво раскачиваясь, точно один из тех двинутых алкаголиков, я бездумно протирала своей коротенькой юбочкой холодную автомобильную покрышку.
Стемнело. И все больше я начинала беспокоиться о том, что, возможно, сегодня моя гордость не позволит мне попасть домой. Мы были упрямыми — я и моя мама. Каждый всегда на своем.
Неожиданно, какая-то темная фигура опустилась рядом со мной на соседние "качели". Мне показалось, это был юноша, но в темноте было уже не разобрать. Он был сгорбленной тенью, жалким подобием на самого себя.
А еще тогда я впервые ощутила этот запах.
От него не пахло спиртным. Я чувствовала легкий привкус сигаретного дыма на языке, но не более того. Все остальное приглушал этот удушливый мерзкий запах. Мне показалось, что меня сейчас стошнит. Из последних сил глотая сухой вечерний воздух, я пыталась угомонить разбушевавшееся сердце, которое внезапно стало биться со скоростью света. Эта паника была внезапным чувством. Как будто из ниоткуда. Я тогда подумала, что, возможно, рехнулась.
Голова у парня точно была не прикреплена к телу и все время норовила упасть на грудь. Сначала мне показалось, что его просто клонит в сон, но потом он резко вздернул голову к небу, и, когда звезды осветили его лицо, я, наконец, смогла разглядеть его получше.