Мексиканец достает с полочки обшарпанный, перелапанный, покрытый слюнями и табачным дымом альбом и пододвигает его к смущенному клиенту.
Выбирай.
Мужичок несмело начинает перелистывать страницы и вскоре тычет толстым пальцем в наверняка первую приглянувшуюся фотографию. Он слишком смущен.
Мексиканец кивает и спрашивает его на исковерканном английском:
— Я заполню вам формуляр.
Мужичок сдавленно сглатывает, точно собирается рассказать мексиканцу какой-то свой грязный страшный секрет.
— Я работаю в комитете по уголовным расследованиям…
Мексиканец трясет головой.
— Нет, ваше имя.
— Ну… — Мужичок понимает, что здорово оплошал. — Друзья обычно зовут меня Джо.
— Сколько времени вы планируете…?
— Около часа…
Но дальше я уже не слушаю. Все еще не отпуская моего запястья, Джо — настоящий Джо — приглушенно хмыкает и тянет меня к выходу. Я не сопротивляюсь.
…
Прежде я никогда не была в этом районе, но все когда-то бывает в первый раз. Особенно в Нью-Йорке.
Это один из тех испанских районов, в котором рано гаснут окна. Уже в одиннадцать тут резко замолкают все фонари. И дома, как две капли воды похожие друг на друга. Все до странного одинаковые. Повторяющиеся. И сейчас я понимаю, что это даже хуже монотонных бесконечных звуков за тонкими стенами. Да, это намного хуже.
Джо нервничает в этот раз особенно. Я могу определить это только по тому, как крепко сжимает он мою руку. А ведь прежде даже не прикасался.
В темноте я не вижу его лица, хотя лучше бы вообще никогда не видела. Я не лгу — просто мне бы так было спокойнее.
На какой-то момент мне кажется, что Джо теперь — это вовсе не Джо. И что он тащит меня в самый темный район большого мегаполиса, чтобы медленно убить меня в каком-нибудь из самых темных углов. Там, где мое изуродованное тело никогда не найдут.
Невовремя — мне приходится признать, что эта картина — всего лишь очередная прихоть моего больного воображения, потому что Джо, он как и Ким — принципиальный. Если он и убьет меня, то, повинуясь каким-то своим внутренним безоговорочным жизненным правилам, сделает это на самом видном месте Нью-Йорка.
Мы преодолеваем, наверное, уже сотый поворот. Плутаем по густому городскому лабиринту, не в поисках выхода — в поисках разъяренного минотавра.
И тут я каким-то шестым чувством понимаю, за чем именно мы пришли сюда.
На самом последнем этаже одного из этих типичных похожих одно на другое зданий, под самой крышей, я замечаю одно-единственное светящееся окно. Свет среди прочей пустоты. Как одинокий злобный костерок посреди темного леса.
Мое тело внезапно передергивает — от понимания.
— Нет… нет-нет… — как заведенная, шепчу я и начинаю что есть силы трясти головой из стороны в сторону. — Нет…
Джо оборачивается и оказывается как-то слишком близко ко мне, в нескольких дюймах. Я чувствую на себе его неровное дыхание (совсем как несколько часов, когда я плакала, а он влепил мне пощечину).
— Ты сама меня просила, Кесси, не помнишь?
— Когда ты говорил про этот чертов симбиоз, я не думала, что ты серьезно!..
— Думаешь, я лгу?!
— Думаю. — Ответ вылетает прежде, чем я окончательно понимаю смысл сказанного. Прежде чем понимаю, насколько мы — похожи. Вечные, вечные-вечные лжецы. Но это больше не забавно — теперь это омерзительно.
Мы замолкаем, и теперь между нами — только тишина. Но слишком густая, напряженная, слишком ощутимая.
— Почему бы тебе просто не заткнуться, Кесси? — как ни в чем не бывало интересуется Джо и резко наклоняется ко мне, точно таран, налетающий на башню. Он просто хочет взять этот замок штурмом. Вряд ли получится…
Я сама не понимаю, когда наступает тот момент, когда я позволяю его губам завладеть моими. Когда позволяю делать ему все (все-все), что он пожелает. Я не могу поймать тот момент, когда я почти стала его.
Мельком я смотрю на единственное горящее окно в одном из домов, под самой крышей. И яркий свет на мгновение ослепляет меня, заставляя забыться.
29. "Нужно бежать, не оглядываясь, не потому, что показалось. А потому, что кто-то действительно гонится за мной"
Я больше не хочу верить в то, во что верила прежде. Больше не могу.
Мне надоело запихивать в свое тело всякую плешь, чтобы потом она там прижилась, пустила корни. Надоело думать о том, что, возможно, Ким на самом деле не хотел, чтобы так получилось. Надоело строить предположения о том, что он просто не все предусмотрел.
Меня трясет только от одной мысли о том, что наш мир — это огромная грязная лужа. И, пытаясь выбраться из нее, мы только крепче вязнем.
Я пытаюсь все отрицать. Пытаюсь убедить себя, что всего этого нет. Не существует. Не существует проблем, ровно как и их решения. Что все это — лишь мои глупые фантазии. Мысли, заставляющие меня двигаться. Бежать, не оглядываясь, не потому, что что-то показалось, а потому, что кто-то действительно гонится за мной.
Там, позади.
…
Все маленькие дети верят в мир, прячущийся в темноте. Они спят с включенным светом, пытаются уцепиться за взрослые крепки руки, бояться оставаться одни только потому, что знают, что там, в темноте, действительно что-то есть. Там прячется то, что темноте едва удается сдерживать, и еще немного — и монстры вырвутся на свободу.
Но самое ужасное — это то, что нет никакой гарантии, что это не произойдет прямо сейчас.
Взрослые думают, что то, во что верят дети, — это вздор, сущий бред. Думают, что с возрастом это пройдет. Это и вправду проходит, но чудовища из темноты никуда не исчезают. Они остаются там, но уже для тех, других детей, пришедших на смену предыдущим.
Так в чем же дело? Дети верят, чувствуют, знают ровно до тех пор, пока не становятся взрослыми. Но почему до сих пор чувствую я? Затянувшийся переходный возраст? Маловероятно.
Единственное, в чем я на самом деле уверена, так это в том, что в темноте действительно кто-то есть. Здесь, в этом темном подъезде без единой работающей лампочки.
Джо по-прежнему крепко держит меня. Он чувствует, как дрожит мое тело, но предпочитает делать вид, что не чувствует. Только сжимает мою ладонь чуть сильнее.
Он не знает, почему именно я боюсь, хотя и знает, что все дело, должно быть, в этом глупом диагнозе. Гиперчувствительность. Слово, когда-то сломавшее мне жизнь.
Темнота бесшумно поглощает каждый мой выдох, затягивает, точно в водоворот. А дыхание мое слишком частое, хотя и не такое частое, как у Кима когда-то. Кровь стучит в голове, и в такие моменты я чувствую особенно сильно. И не только других, не только то, что вокруг меня, — чувствую себя. Чувствую, в каком бешеном ритме работает сердце, почти могу вычислить скорость сбегающих, ускользающих мыслей. Ладони потеют, но ту, что зажата в крепкой ладони Джо, — пробивают переменные электрические заряды, выходящие потом через кончики пальцев.
Мне хочется замедлить шаг, хочется остановиться, встать и медленно, размеренно проникаться этой темнотой, так похожей на ту, в которой я находилась еще совсем недавно 24 часа в сутки. Мне вообще хочется никуда не спешить и все делать медленно.
Но не выходит. Потому что никогда и ничто не выходит именно так, как хочется мне.
Мы останавливаемся перед одной из дверей на последнем этаже. Дверь как дверь — везде такие. Правильные черты, темная обивка, поблескивающая в темноте ручка. Дверь как дверь, если бы эта дверь не походила на дуршлаг для макарон. Странные, крохотные, бесконечные дырочки по всему периметру. Сначала кажется, что так и должно быть, но…
Джо толкает дверь, и она открывается, не выказав ровным счетом никакого сопротивления, даже скрипа. В этот момент он впервые отпускает мою руку, и я оказываюсь снова одна, уязвимая и беззащитная. Кесси, про которую он думает, что она сама со всем справится.
В любой момент ожидая нападения, я неосознанно что есть силы напрягаю мышцы и мысленно все еще продолжаю вспоминать, куда же я засунула шприц с ядовитой жидкостью. Затем вспоминаю — Джо выбил его из моих рук там, на первом этаже дома с синими окнами.
Все это происходит в течение нескольких секунд — открывание двери, мои мысли насчет яда, резкий свет, моментально ударяющий в глаза и на мгновение лишающий всякой ориентации. Время стремительно ускоряет свой бег, и теперь счет уже идет даже не на минуты — на доли и доли долей одной-единственной секунды.
Каким-то мистическим образом в голове не остается никаких рациональных мыслей, и адреналин мощными выплесками заливает все мое тело. И я понимаю, что мне совершенно не хочется знать, что именно прячется за этой дверью, уже не в темноте — на свету. Но, по сути, какая разница? Монстры-то одни и те же.
В коридоре светло, тихо, неубрано и пахнет кошачьей мочой. А еще — только потом замечаю — здесь нет ни единого стекла. Даже зеркала нет.
Я задираю голову вверх и вижу большую тощую кошку с торчащими во все стороны ребрами, прячущуюся на шкафу и озлобленно наблюдающую за внезапными гостями. По напряженному телу зверя я понимаю, что он готов броситься на меня в любой момент. На меня — не на Джо — потому, что кошка смотрит своими зелеными округлившимися глазами именно на меня. Облизывается. Но я слишком крупная дичь для тебя, киса.
Джо дергает меня за рукав. Я поворачиваюсь к нему, и он прижимает указательный палец к моим губам. Я ухмыляюсь — не дура, понимаю.
Из одной из комнат доносится странное разномастное шипение. Телевизор.
Но в самой комнате никого нет. Ни дьяволицы с малиновыми волосами, ни ее двинутого муженька. Как будто они испарились, или, на худой конец, их засосал телевизор.
Во всей квартире такой же бардак, как и в прихожей. На кухне, как я уже успела догадаться, — ни единой стеклянной тарелки. Только на подносе одиноко стоят два перевернутых бумажных стаканчика.