Не будучи интеллигентом «по происхождению», считал и считаю, что ориентация на интеллигентность в России как ориентация на определенную этическую норму – явление естественное, здоровое, отвечающее национальным интересам. Именно интеллигенции отводится работа по кодификации сложившихся норм национальной этики. И с работой этой она справлялась, на мой взгляд, безупречно – обозначенный когда-то в ее среде этический вектор («буду тем любезен я народу, / Что чувства добрые я лирой пробуждал, / Что в мой жестокий век восславил я свободу / И милость к падшим призывал»; и, кстати, тут же утрачивающаяся на глазах способность ставить «инородца» в один ряд с «представителем титульной нации» – «И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий / Тунгус, и друг степей калмык»), сохраняет, как видим, актуальность и сегодня.
Ну и как либерал и как интеллигент считал и считаю, что государство – это форма общественного договора. Не человек для государства, а государство для человека. И я не принимаю сочувственного отношения к сталинскому, например, режиму, органично входящего в комплекс чувствований и идей новых наших этатистов. Соответственно, не могу разделить сочувственной оценки антиинтлеллигентского романа Кочетова, которую предлагает Басинский.
И наконец, главное: считал и считаю, что величие страны определяется не ее размерами и количеством проживающего в ней народа, а – уровнем культуры человеческих взаимоотношений, уровнем развитости у ее граждан чувства собственного достоинства. Граждан, а не подданных. Ну а влиятельность «на международной арене» определяется не количеством страха, которое способна вызывать государственная и военная мощь страны у ее соседей, а способностью рождать зависть у окружающих образом и уровнем жизни этой страны.
Вынужден извиниться за непроизвольную пафосность написанного выше.
Это не потому, что мне было обидно читать про себя как блевотину. Я уже видел, как корежит интеллигентных людей, выбирающих идеологию Силы. Помнится, выходец из интеллигентов Владимир Ульянов, выясняя впоследствии свои личные отношения с нею, вынужден был даже использовать слово «говно». То есть обижаться здесь не следует, потому как на самом деле слово «блевотина» ко мне и подобным мне отношения не имеет. Точно так же не имеет ко мне отношения и все, написанное Галковским про врагов русского человека – хохлов и евреев. Это уже проблемы не мои.
P. S
Дело в том, что все, изложенное в этих и предыдущих заметках, – это все та же «проблема дискурса». Определения пространства, в котором ты реально живешь и от которого ты реально зависишь.
Я должен был для себя еще раз уяснить (благодарен спровоцировавшим на это авторам), что моя среда обитания, моя страна и моя культура не имеют и не могут иметь отношения ни к Галковскому, ни к Басинскому (Быкову, Пирогову, Ольшанскому, Холмогорову, Крылову и т. д.).
И если моя Россия – это чтение и проживание «Капитанской дочки», «Ревизора», «Казаков», «Ариадны» и т. д., которыми я думаю и чувствую, то какое мне дело до идеологических построений Галковского или Басинского.
И я точно знаю, что не один я такой урод, что таких нас достаточно, может быть, даже много.
Поэтому все, что касается «блевотины» в этом контексте, – это уже, повторяю, не мои проблемы. Даже хорошо, что я все это прочитал – лишний раз при общении с некоторыми коллегами не поставлю себя (и их) в ложное положение. Вот и все.
P. P. S
В начале этих заметок писал про неизбежность катакомбного будущего для традиционной этики русской литературы. От сказанного не отказываюсь и здесь. С уточнением: речь идет о неких внешних условиях бытования. В частности – об образе современной литературы (и литературы вообще) в средствах массовой информации. Всегда, во все периоды общественной жизни были и есть некие актуальные – или кажущиеся обществу таковыми – идеологемы, некие объединяющие общество настроения, которые обслуживаются литераторами. И соответственно, если был, например, соцреализм, то почему бы сегодня не быть нео-соцреализму? «Элита» дозрела. Ну а на роль такового тотального литературно-идеологического направления вполне может претендовать сегодня прохановско-сорокинский дискурс (имеется в виду Сорокин «Льда» с его очищенной от соц-артовских заморочек национал-социалистической идеей).
Не знаю, как кому, но мне этот процесс, точнее, его формы, внушает даже некий оптимизм. Прежде всего – откровенным отказом творцов и идеологов этого «дискурса» от эстетических претензий. Причем, что особенно приятно, делается это как бы по молчаливому соглашению – типа: мы понимаем, что такого, например, художника, как Проханов или, скажем, Мамлеев, нет. Есть пассионарная личность, пламенный борец с инородной нечистью и либералами, и есть эзотерический писатель, то есть как мастер слова он (см. роман «Московский гамбит») беспомощен откровенно, но зато какая смелость в выборе сюжетов, какое тематическое расширение в литературе! И опять-таки Запад признал, кто-то во Франции даже написал, что Мамлеев в русской литературе – второй после Достоевского.
То есть речь идет уже не о собственно литературе, а об идеологических играх (кто круче?) в новейшей литературе, становящихся для журналистов единственной ее метой. Тут ведь главное, чтоб литература эта не «оказалась захватана, залапана людьми негативными – от «постмодернистов» до антисоветчиков», как пишет автор «Независимой газеты». А что касается эстетики, то бог с ней, с эстетикой. Не нашего ума это дело. Нам бы идейку свою провести. Продать, в смысле.
Ну и какие у меня к ним могут быть претензии? Что мне делить с ними?
Игры в радикалов Полемические заметки
Сергей Чупринин. Свободные радикалы // «Знамя», 2003, № 9
«Свободные радикалы» – статья, представляющая и анализирующая наших левых и прочих радикалов в литературе как явление. По широте охвата и проработанности фактов статья фундаментальная. Полемической своей тональностью провоцирующая на продолжение разговора – уточнение, прописывание, переформулирование, оспаривание отдельных положений. Чем, с благодарностью коллеге за представленную возможность, я и займусь.
Чупринин:
«Вот поди ж ты: ни порядка в России пока еще нет, ни сытости, а молодые бунтари, ниспровергатели буржуазного порядка, буржуазной сытости, уже народились.
Причем, как у нас исстари заведено, народ, слава тебе Господи, безмолвствует, и воду мутит интеллигенция. В первую очередь так называемая творческая… <…>
Ей стало вдруг скучно. Ей снова потребовались потрясения. Или хотя бы встряска».
«Я плохо, признаться, верю в то, что проект по радикализации российского общественного мнения удастся».
Чупринин исходит из того, что наши литературные радикалы пытаются противостоять не только либералам-гуманистам, но и как бы нынешним общественным вкусам, общественному мнению.
То есть – страшно далеки они от народа.
«Уж каких только пощечин общественному вкусу они не…»
Они, кстати, и сами про себя, похоже, так думают. И потому становятся в гордую позу противостояния.
Но меня, например, занимают некоторые странности в этой позе.
Чем же именно наши радикалы пытаются противостоять обществу?
Борьбой за право изъясняться матом? Но мне трудно представить, что это может напугать наше общество.
Призывами к «сексуальной революции»? То бишь (в нашем варианте) к максимальному упрощению, облегчению всех и вся в этой сфере: траханье – оно и есть траханье, чего рассусоливать? А чего и кого здесь призывать-то?.. «Да ладно тебе», – говорит американке, которую, только-только познакомившись, заваливает в постель Данила, обаяшка-бандит из фильма эстета Балабанова, фигура для нынешних россиян культовая, объединившая в поклонении себе всех – от братков до «Идущих вместе», которые поставили душегуба Данилу в своей «первой тройке» рядом с Путиным и Плисецкой.
Или требованием, высказанным в соответствующем манифесте питерскими эстетами, негритоса называть негритосом (что, естественно, подразумевает также возвращение права гражданства в нашей публичной речи слову «жид» и наделение таким правом слов «чурка» и «черножопый»)? Да кто бы спорил! Социологический опрос, проведенный после царицынского погрома в Москве, засвидетельствовал симпатии к погромщикам у подавляющего большинства опрошенных. Не остановила даже реальная кровь.
Или кто-то думает, что можно всерьез шокировать нынешнее общество, проклиная Ельцина с Чубайсом, а 90-е годы называя «позорным десятилетием»? Или можно пугануть страну портретами Ленина – Сталина – Берии, Лукашенко или Гитлера?
Что там у них еще? «Убивать – это сладко», – у «экслибристов» и «Да, смерть!» – у нацболов? Этим что ли пугать общество (см. перечисленное выше)?
Ну и как быть с позой противостояния? Противостояния не кучке либералов-гуманистов, даже в среде интеллигентов-гуманитариев ставших белыми воронами (новая интеллектуальная мода на легкую фашизоидность соблюдается сегодня даже в самых респектабельных изданиях), а обществу в целом?
Гордую позу противостоящих я вижу. Не вижу противостояния.
Я вижу – нет, не бунтарей, куда таким в бунтари, – я вижу людей, торопящихся выполнить наметившийся социальный заказ.
Людей, которые переводят в де юре уже существующее де факто.
И которые при этом зачем-то сильно жеманятся и принимают героические позы.
И я бы не ставил в один ряд имена Ольшанского, Пирогова, Топорова и проч. с именами «угрюмых мыслителей» из «Спецназа России» – К. Крылова, например, или Е. Холмогорова, или М. Ремизова. Это люди серьезные, они не играют, не самоутверждаются, как первые, на фоне «трусливых обывателей» и «ретрансляторов общечеловеческих ценностей» – они делают серьезную работу: вырабатывают идеологию для грядущей Силы. Они очищают общественное сознание от мусора общечеловеческих ценностей. Ну, скажем, от понятий дореволюционного и отчасти советского – хотя бы на уровне деклараций – кодекса чести русского офицера или от понятий коллективной ответственности, общенациональной нравственности: