— Это шантаж, — укоризненно покачала она головой. — Моральный. Не дави из меня слезу.
— Я решил всё попробовать, — нимало не смущаясь, признался он.
— Не привык сдаваться?
— Я умею сдаваться. Вовремя. Но ты меня интересуешь больше, чем опасение выставлять себя неудачником. То ли перерос его, то ли ты…
Оберег на груди всё настойчивей накалялся. С чего бы? В прошлый раз вроде сигнализировал об опасности. Но в других случаях точно такую же опасность игнорировал. То хочу, то не хочу.
И к кому, интересно, оберег так пламенно неравнодушен? К Олегу? От него исходит опасность? Тогда почему при первой встрече и при второй капризный полумесяц в упор его не замечал? То опасно, то неопасно — совсем голову заморочил.
— Надо закрыть холодильник, — спокойно повторила она, едва не заскрипев зубами.
Внезапно осознала, что мешает ей проникнуться лиричностью момента. Даже не размышляя об этом, глубоко внутри она знала, где сейчас её семья. Чем занимается, передав ей пост у очага. Недаром же они удочерили столь осведомлённую шишимору — полковник ни за что не упустит такой момент. Значит, они решили раздобыть нечто потаённое, что скрывает Ма-Са-Та, не теряя времени даром. Может, где-то дерутся, а она тут…
— Олег, — выкрутившись из его крепких рук, отступила Лёка на оставшиеся в её распоряжении пол шага. — Ты взрослый мужчина. А я никогда не была кокеткой.
— Вижу, — кивнул он, глядя ей прямо в глаза лишённым суеты или напряжения взглядом владеющего собой человека. — Это одна из причин, не дающих думать о тебе, как о случайности.
— Тогда, — наконец-то закрыла она холодильник, — сядь, а я буду тебя кормить.
— И разговаривать, — выдвинул он встречное условие, обходя стол.
— И разговаривать, — как само собой разумеющееся, подтвердила Лёка…
Открывая холодильник.
Он сел и хмыкнул. Нормально, по-человечески легко и беззаботно.
— А что ты хочешь? — взялась философствовать Лёка, доставая кастрюлю с борщом. — Ты сногсшибательный мужчина. А я падкая на жаркие признания девица. Вот расплавившиеся мозги и не поспевают за руками.
— Похоже, — усмехнулся он, уложив подбородок на скрещенные руки, а руки на стол. — Если это не притворство.
— Да где там, — сокрушённо вздохнула она, заталкивая стекляшку с борщом в микроволновку. — Просто я забыла свои девчачьи увёртки в других штанах. К тому же плохо понимаю мужчин.
— Никогда не хотел, чтобы меня хорошо понимали. Лучше правильно, — задумчиво пробормотал Олег.
После чего надолго умолк, пялясь в одну точку. Лицо его стало точь-в-точь, как у бойца с плаката «За Родину! За Сталина!», что висел в кабинете полковника: жёсткое, суровое, будто вырубленное топором. Лёка не нарушала его молчания — за неё это сделала дзинькнувшая микроволновка.
— Ешь, — поставила она перед ним разогретый борщ и положила ложку.
Он взял её, опустил в стекляшку и строго вопросил:
— Кто учил тебя есть борщ без сметаны?
— И мы снова открываем холодильник, — полезла она добывать требуемое.
— Ты так прекрасна, когда косячишь. Не то, что другие, — отодвинул он стекляшку и потребовал: — Тарелку.
— А сразу сказать? — поставив на стол сметану, упрекнула его Лёка и отправилась за тарелкой.
— Я не виноват, что ты не умеешь ухаживать за взрослыми мужчинами, — укололи хозяйку её же словами.
— Твоя невиновность ложится пятном на мою репутацию, — парировала она.
Аккуратно перелила борщ в тарелку и преподнесла гостю. Тот похлюпал в ней ложкой и отодвинул:
— Холодный.
— Всегда удобно обижать кого-то маленького и беззащитного, — проворчала Лёка, переливая перелитое обратно.
— А ты ленива, — деланно раскритиковал Олег отсутствие у неё энтузиазма.
— Бог всегда даёт всё самое лучшее женщинам, — съязвила она.
Микроволновка дзинькнула. Борщ оперативно переместился в тарелку. Торопясь донести его горячим, Лёка споткнулась, и кафель в кухне превратился в натюрморт.
— Как говорит дед, за опыт одного битого может заплатить рота перебитых насмерть, — ни к селу, ни к городу вспомнила офицерская внучка.
Размышляя, что сделать первым: вымыть пол, повторить эксперимент с борщом или выгнать гостя?
— Не выставляй меня из дома, — поднимаясь, попросил он и принялся закатывать рукава. — Лучше откажусь от позднего ужина.
— Какого ужина? — рассеянно пробормотала Лёка, доставая из-под раковины ведро.
Он молча ткнул пальцем в настенные часы. Те ехидно подтвердили: два часа ночи. Где же вы — заныло сердце так, что задрожали руки. Они там… А она тут занимается чёрте чем — вяло подумала Лёка, когда выпрямилась и в очередной раз упёрлась спиной в мужскую грудь. Обмякла и пробормотала:
— Ещё немного, и я начну собирать цветы на обоях.
— На вашей кухне обои в клеточку, — напомнил Олег, на это раз обняв её всю целиком. — Ольга, может, хоть ты мне скажешь, что у вас случилось? И какая такая бабка Пелагея вытащила из дома всю твою семью посреди ночи?
— Пореветь, что ли, — призадумалась Лёка, вертя в руках ведро.
И размышляя, отчего оберег опять раскипятился. Не висится паршивцу спокойно: решил научить её, как правильно разогревать борщ? Или сигнализирует, что с приставниками случилась беда?
— Дыши глубже, — посоветовал Олег. — А я пока закончу с борщом.
— Он холодный, — ляпнула она, покосившись на розовеющий пол.
— Нечеловечески хочется тебя поцеловать.
— Давай завтра, — выдала Лёка очередной перл, еле сдерживая слёзы.
— Завтра уже сегодня, — напомнил он, дыша в затылок.
— Олег, а ты можешь уехать?
— Могу, — не отстранился и вроде не обиделся он. — Прямо сейчас?
— Угу, — едва не всхлипнула она.
Он качнулся вбок, заглядывая ей в лицо. Разжал руки и приказал:
— Не смей, пока я не уйду. Иначе останусь.
— Не-не-не, — замотала головой Лёка, чувствуя, что истерика отступает.
И, кажется, благодаря ему. Кинься он её успокаивать, она бы выдала такой концерт…
Хлопнула дверь. И тут же на столе нарисовалось чучело гороховое в розовом с кружевами. Помотало тощей ножкой с огромной ступнёй — привязанные обрезки туфлей куда-то пропали. Покачало взбитым на голове шишом и нахально изрекло:
— Экий у тебя кобелёк неугомонный.
Не говоря худого слова, Лёка медленно стащила с крюка полотенце. Свернула его жгутом, готовясь к прыжку. Ринулась к столу и со всего маха шлёпнула по языкатой нахалке. Та виртуозно извернулась, и к борщу на полу присоединилась сметана. Незадачливый агрессор поскользнулся и шлёпнулся в натюрморт, чудом не треснувшись затылком о кафель. А жертва агрессии вернулась на стол беззаботно болтать ножкой.
— Про кобеля тебя Нешто научил? — прислушиваясь к разливавшейся по спине боли, процедила Лёка.
— Он мудрый, — согласилась Бельмондошка, что у старика есть, чему поучиться.
— Убью, — с трудом поднимаясь, проскрипела жертва собственного бардака.
— Как? — изумилась шишиморка и тут вспомнила, что в доме приставников живёт самый ужасный ужас промежмировья: — Ой, не надо! — запричитала она, схватившись лапками за худые морщинистые щёчки. — Ой, беда-трагедия!
Лёка заржала, как полоумная. Согнувшись пополам. Утирая слёзы и едва ли не воя в потолок. Обалдевшая шишиморка пучилась на неё в недоумении. Пока не догадалась сообщить важную новость:
— Так, живы они. Прямо-то до́ дому их не пустили, вот и бродят закоулочками. Нешто-то их небось выведет. Он тут все пути-дорожки знает.
— А потаённое забрать сумели?
— Ключи-то? — переспросила Бельмондошка, косясь на припадочного приставника с опаской. — Так, два тока. Иных там не было. Будет она их скопом прятать, как же. Тоже небось не дура.
— А, какие ключи? — моментально успокоившись, потребовала подробностей Лёка.
— Так, с кости́ да с камня. Оржавинник в своём болоте иных не потерпит. Разве сребро, да, где ж его искать? Его и Ма-Са-Та уж тыщу лет не доищется. Сребро ей в руки не даётся. Еле-еле медный сыскала, так на себе его таскает: не расстаётся, дабы не спёрли.
— Кость, камень, медь, — загибала пальцы Лёка, держась за поясницу и морщась от саднящей боли. — Серебро… Четыре. А остальные ключи из чего? Сколько их вообще?
— Так, семеро. Тебе ль не знать, раз ты приставник? — растерялась шишимора, затеребив подол
— Какие ещё?
— Ну, с дерева ещё. С глины само-собой. И остатошний: самый стра-а-ашный.
— Золотой? — предположила Лёка.
— Златом-то они наливаются тока для приставников, — трагически зашептала малышка, подавшись к ней всем тельцем. — Остатошний-то вашей породы: огненной.
Ну, да — сообразила Лёка — у них же всё оружие с огнём связано. Получается, приставники служат стихии огня? Или его представители? Звучит нелепо, но другого на ум не приходило.
— Бельмондоша, ласточка моя, а какой породы Ма-Са-Та?
— Земле служит, — прошептала та, — землёй-матушкой жива, ею силу полнит, ею и властвует.
— Огню землю не победить? — уточнила Лёка, чувствуя, что потихоньку втягивается во всю эту сказочную белиберду.
— Чегой-то не победить? — удивилась, можно сказать, аборигенка межмирья.
Что не трудно определить на глазок: тут, чем старше дух, тем страшней. Озёрник с Речным по здешним меркам сопляки — потому и человеческий облик ещё не потеряли. Игошка же с шишиморой жили задолго до царя Гороха — не удивительно, если обе старше Вавилонской башни.
— От огня камни трескаются, — со знанием дела поучала бестолковушку приободрившаяся Бельмондошка. — Железо слезой огненной текёт. Песок горячим льдом обращается.
Вот и хорошо, что трескаются — успокоила себя Лёка, решив не пережимать. Раз шишиморка боится называть седьмой ключ, узнаем у кого-нибудь другого. Главное, чтобы трескались.
Глава 8
И на кого навострили ту мышеловку?
Лёка в третий раз пыталась вчитаться в техзадание на закупку стройматериалов по сорок четвёртому закону. Ошибиться нельзя: государство не одобряет тех, кто неаккуратно обращается с бюджетными средствами. Сначала с неисполнительного исполнителя сдерут кошмарные штрафы, потом исполнитель сдерёт со своего оплошавшего сотрудника три шкуры. Будешь всю жизнь торчать в межмирье, числясь в реале беглым или пропавшим без вести.