— То вчера было, — тянул Ломакин. — А сегодня мы здоровы. У нас даже никакой температуры не было.
— Не было, говоришь... — Старпом задумался. — А ведь бывает бестемпературный грипп, — вспомнил он.
— У нас не бывает, — отказался от странной болезни Ломакин.
— Ладно, — старпом стал сдаваться. — Позовите доктора. Если он разрешит — будете работать.
Обрадованный Васька кинулся к докторской каюте. Вскоре он вернулся с хмурой физиономией.
— Ну, что доктор? — спросил старпом.
— Он какой-то странный, — пробурчал Ломакин. — Не хочет просыпаться.
— А ты хорошо будил?
— За ногу дергал.
— Докторов нельзя за ногу дергать! — назидательно сказал Владимир Михайлович.
Старпом опустил глаза. Лицо его покраснело.
— Добро. Идите работать, — сказал он. — Я у доктора сам спрошу.
Когда матросы вышли, второй помощник сказал с улыбочкой:
— Полагаю, что дело не столько в крепком сне, сколько в крепком напитке. Ночью Илларион Кириллович заходил в рубку, жаловался на бессонницу и искал компании для душевного разговора.
— Черт знает что... — тихо прорычал старпом, с грохотом отодвинул кресло и вышел из салона. Он постучался в каюту доктора и, не услышав ответа, вошел. Свет горел. Доктор спал поверх одеяла, одетый. В каюте, как всегда, было чисто прибрано, ни одна вещь не лежала не на месте. Только на столе, нарушая порядок, стояли пустой стакан, тарелка с огрызком хлеба и незакрытый графин с водой.
— Илларион Кириллович! — громко позвал старпом. Доктор не пошевелился. Он спокойно дышал во сне, и вид у него, как всегда, был очень интеллигентный.
— Доктор, проснитесь! — снова сказал старпом. Прикасаться к доктору ему не хотелось. Илларион Кириллович опять не отозвался. — Черт знает что такое... — прошипел Бобров и стал осматривать каюту... Наконец он нашел то, что искал. Бутылка. Четырехугольная двухлитровая медицинская бутылка, в которой спирту осталось уже меньше половины, стояла в углу, между столом и диваном. Старпом взял ее, понюхал содержимое, чтобы убедиться, что это именно спирт. Он открыл иллюминатор и швырнул спирт в море. Он постоял немного, глядя на доктора, подумал, открыл настежь второй иллюминатор и вышел.
Партию топографов с островов Бардина быстро доставили на борт вместе с их приборами и имуществом. Бобров разместил пассажиров в пустующем шестиместном кубрике. Дождались Гаврилова, проинспектировавшего Бардинский маяк, снялись с якоря и пошли обратно в Масельск. Капитан молчал и время от времени прикладывал руку к левой щеке. При этом он морщился и тяжело дышал.
— Опять зубик? — спросил старпом.
— Угу, — промычал Сергей Николаевич. — Как взялся с ночи, так и не проходит.
— Может, доктора позвать?
— Сделайте одолжение. Его капли хоть немного помогают.
— Слетай-ка, кликни сюда доктора с зубными каплями, — сказал старпом рулевому и принял от него штурвал. Рулевой ушел, вернулся через минуту и сказал, что доктор сейчас будет. Илларион Кириллович действительно пришел очень быстро. Вид у него был страшный: тряслось все тело, и челюсть дергалась так, что лязгали зубы.
— Что с вами? — удивился капитан, принимая от него бутылку с каплями.
— Я спал, а какой-то негодяй открыл у меня в каюте иллюминаторы, — заикаясь, сказал доктор.
— Это я открыл у вас иллюминаторы, — произнес старпом.
— Я так и подумал, — с вызовом сказал доктор, не извиняясь за «негодяя». — Больше никто не смог бы додуматься до такой... нелепости.
— Идите и согрейтесь, Илларион Кириллович, — сказал капитан.
— Кстати, согреваться придется чаем, — заметил старпом. — Спирт ваш я выбросил за борт.
Доктор перестал дрожать, лицо его вытянулось.
— На нормальном человеческом языке это называется воровством! — сказал доктор и, не дав старпому ответить, вышел из рубки.
— Боюсь, что придется с ним расстаться, — задумчиво произнес Сергей Николаевич. Потом, встряхнувшись, он весело сказал: — А ну-ка, старпом, позовите сюда Гаврилова. Попробуйте заодно снять эти чертовы буи, чтобы топливо не жечь лишний раз.
— Все равно какую-нибудь работу придумает...
— Ну и ладненько. Работа не война, от нее не умирают. Зовите.
Старпом снова стал за штурвал, а рулевой побежал вниз звать на мостик начальника Масельского гидроучастка.
Издали казалось, что буй почти не качается. Но чем ближе подходил «Градус» к бую банки Потапова, тем яснее было видно, как болтают волны эту цилиндрическую бочку с пирамидальной фермой и фонарем наверху. Боцман распорядился на левом борту посередине повесить три автомобильные шины. Он знал, что подойти к бую, не стукнувшись о него, невозможно. Все матросы уже стояли на местах. Юра Галкин и Черемухин держали в руках багры, чтобы прихватить буй за ферму и удерживать его, пока Абрам Блюменфельд не накинет на ферму трос. Васька Ломакин, рассовав по карманам гаечные ключи, стоял у борта с независимым видом. Начиналась работа, и Васька снова становился важной персоной. Витька Писаренко под наблюдением второго помощника проверил лебедку. На палубе уже лежал буксирный трос, на котором будут тащить буи.
«Градус» подходил все ближе и ближе. Уже слышны были воющие и всхлипывающие звуки ревуна. Сверху на буе нарос зеленоватый лед. При качке он то и дело показывал ржавую и необледеневшую подводную часть. Она была отделена от надводной части зеленым пояском тины.
— Как он противно орет, — сказал Юра Галкин. — Даже жутко становится.
— Дьявольский голос, — согласился Черемухин. — Ночью, когда проходишь близко от такого буя, кажется, что какая-то чертовщина из воды лезет.
Буй качался уже в двадцати метрах от борта. Сергей Николаевич подводил судно все ближе и ближе, маневрируя ходами. Ни в коем случае нельзя было ударить буй — тогда разобьется фонарь. Надо подойти к нему на три метра, чтобы матросы схватили буй баграми, притянули его к борту, именно к тому месту, где повешены шины,
— Хватай! — крикнул Юра Галкин, когда буй очутился под самым бортом. Он протянул свой багор и зацепился им за ферму. Буй дергался, вырывал багор из рук. Черемухин, помотав багром в воздухе, тоже наконец схватил ферму. К нему подскочил Витька Писаренко, вцепился в багор. Галкину помог Ломакин, и они вчетвером подтянули вырывающийся буй к борту. Абрам набросил на ферму трос и держал его, пока боцман и Ломакин перебирались на буй. Волны свирепо колотили стальную бочку о резину. Убедившись, что Ломакин крепко держится за ферму, боцман крикнул:
— Трави!
Абрам стал стравливать трос, и буй сразу же отошел от борта на несколько десятков метров.
—Хватит, — сказал Абраму второй помощник.
— Есть — хватит, — ответил Абрам и закрепил трос. Он стал смотреть на буй, стараясь понять, что же там делают боцман и Васька.
Ломакин лег животом на обледеневшую поверхность бочки и спустил руки в воду. Боцман держал Ваську за ноги, а Васька что-то крутил в воде. Потом он передал боцману какую-то вещь, которую боцман спрятал в карман. После этого Васька стал вытягивать из воды цепь, никак не похожую на якорную. Она была значительно тоньше и без контрафорсов.
— Сигнальный конец отдали, — сказал второй помощник. — Слава богу. А то, бывает, скоба так приржавеет, что хоть пили...
— А зачем он, этот конец? — спросил Абрам. Ему очень хотелось сегодня все понять.
— Сигнальный конец прикреплен к якорной цепи, — объяснил Владимир Михайлович. — А сама цепь проходит внутри через всю бочку и крепится наверху. Понимаешь?
— Понимаю.
— Сигнальным концом она прихвачена сбоку, снаружи. Понимаешь?
— Понимаю.
—Значит, если мы будем держать сигнальный конец, то мы можем отдать якорцепь и фактически отделить ее от буя. Понятно?
— Понятно. А это зачем надо?
— Ой, какой ты темный... — вздохнул Владимир Михайлович. — Затем, чтобы отправить буй за корму, а якорь выбрать. Ясно?
— Теперь ясно! — обрадовался Абрам.
— То-то. Гляди внимательно, как они это делают. Может, впоследствии самому придется на буй лазать.
Абрам глядел внимательно, и теперь ему было ясно, для чего Васька прихватывает сигнальную цепь скобой к ферме, для чего боцман крепит к двум рымам буксирный конец.
— Владимир Михайлович, готово! — крикнул боцман.
— Выбирай трос! — скомандовал второй помощник.
— Я вам немного ходом помогу! — крикнул капитан из рубки.
«Градус» двинулся вперед самым малым ходом, а все матросы, бывшие на палубе, тянули трос. Вскоре буй был уже у борта. Черемухин и Галкин снова схватили его баграми.
— Отпускай буй! — распорядился Владимир Михайлович. — Трави трос за борт!
Освобожденный буй поплыл вдоль борта.
— Теперь начнется самое нудное, — сказал боцман и пошел к лебедке. Там уже стоял Владимир Михайлович.
— Сколько здесь глубины? — спросил боцман у помощника.
— Метров двадцать.
— Значит, цепи будет метров пятьдесят?
— Около того...
Якорная цепь медленно поползла из-за борта. Наконец из воды показался громадный цементный якорь-лягушка. Он был весь покрыт илом мертвенно-синего цвета. Боцман приподнял якорь над фальшбортом.
— Стоп, — сказал второй помощник. — Наладь-ка шланг, боцман. Помоем, чтобы палубу не изгадить.
— Не надо, Владимир Михайлович, — возразил Ваня Хлебов. — Качка же. Он болтается. А в нем две тонны весу. Трос может лопнуть на рывке.
— Не волнуйся, трос не лопнет. У него пять тонн разрывная нагрузка.
— Как хотите... — сказал боцман и послал матроса готовить шланг.
Плавно покачивалось судно. То правая, то левая оттяжки стрелы натягивались и гудели. Абрам и Васька придерживали висящий над бортом якорь, чтобы он не болтался.
— Владимир Михайлович, — крикнул из рубки капитан. — Спустите вы его к чертовой матери.
— Обмыть его надо, Сергей Николаевич, — крикнул второй помощник. — Не хочу на палубу такую грязь тащить. А трос не лопнет, это мое хозяйство — я в нем уверен!